Плач земли (СИ)

Но Длань — и есть колдунья, подчиняющая силу Хаоса! И, наверняка, эта девушка носит фиолетовые одеяния…
Или должна их носить.
Сердце внезапно заколотилось чаще. Анацеа глубоко втянула воздух и задержала дыхание. Как ни странно, на этот раз помогло. Страх отступил, послав по мышцам тёплую волну расслабления. Может быть, отвар, наконец, начал действовать.
И как могло такое подуматься? Ересь! Стоило ли притягивать факты за уши, чтобы возвести напраслину на собственную дочь?!
— Простите мне дерзкие мысли, Почтенные Покровители, — пробормотала Анацеа, закрывая глаза. — Дайте мне сил и мудрости пережить этот период. Примите моего сына и избавьте его от боли и мучений. Защитите город от недуга. Укажите на Длань и решите за меня, что делать с ней. Я непременно оправдаю ваше доверие.
2
— Зачем ты сделала это?!
— Я? — Кантана подняла сонные глаза. Багровое пятно на скуле заметно поблекло — кажется, здешние врачеватели-жрецы отлично справляются с кровотечениями и последствиями травм — но отёк под глазом ещё был заметен. — Ты о чём, Нери?
Рассиврипев, Нери толкнул трюмо. Отражение в зеркале затряслось, как желе; налакированные рябиновые листья посыпались на столик сухим дождём. Бутылочки с благовониями и косметикой сердито зазвенели. Склянка с эфирным маслом скользнула на пол и распалась на крупные осколки. По углам комнаты разлетелся цепкий аромат лаванды.
— Ты вконец обезумел?! — всплеснув руками, Кантана вскочила с пуфа. Чёрные глаза разъярённо сощурились. — Ещё шаг, и я покажу тебе, кто тут главный!
Звон разбитого стекла привёл Нери в чувство, но лишь на мгновение. Ярость вонзила когти в горло ещё глубже, кромсая сдержанность в клочья. Ведь то, что произошло, не поддавалось описаниям. И как бы он ни пытался оправдать Кантану, все дороги вели к ней.
— Я понимаю, что ты меня ненавидишь, — Нери едва держался, чтобы не наделать новых глупостей: драться с девчонкой ему совершенно не хотелось, — но это уже слишком.
— Слишком — это то, что ты творишь! — выкрикнула Кантана, топнув ногой. — Немедленно извинись или пойдёшь на улицу!
— Это тебе придётся извиняться, — Нери ткнул ей в лицо то, из-за чего он и начал бунт — пучок собственных волос. Оторванные пряди выглядели убого и блекло. — Глупо было так себя подставлять. Очень глупо.
— Зачем ты их отрезал? — Кантана вгляделась в его лицо. Когда Нери встречал этот взгляд, его начинала терзать навязчивая мысль о том, что в его облике сокрыт невидимый глазу изъян. Но сейчас всё было очевидно. — Да так криво. Теперь тебе нужно ровнять причёску…
— Не притворяйся. Хорошо ещё, что я не намылил всю голову целиком!
— Намылил? — Кантана была озадачена. — Я действительно не понимаю, о чём речь и что произошло с твоей шевелюрой…
— Это всё твой шампунь, — проворчал Нери. — Ты сама дала его мне! И где мне, скажи, правду искать?!
— Когда я утром мыла голову, всё было в порядке, — заметила Кантана.
— Ясно, что ничего другого ты не скажешь!
— Может быть, это твоя личная уловка, чтобы снова разжечь конфликт, который нам едва удалось загасить?! — выплюнула Кантана. — Не нужно, Нери. Нам обоим будет только хуже от этого.
— Сначала издеваешься самым жестоким способом, а потом читаешь мораль?! — Нери поджал губы. — Да я не представляю, кто это мог быть, кроме тебя!
— Не нужно кричать, Нери, — повторила Кантана уже тише. — Все легли спать…
Нери раздосадованно опустил голову. Взгляд скользнул по начищенному паркету, отражающему свечные огоньки. Ярость упорно рвалась наружу, бурлила в крови, заливая чернотой мир. Если это не Кантана, то кто же ещё?! Кому понадобилось лишать его единственного предмета гордости, который однажды и навек стал для него флагом уверенности в себе? Иногда для того, чтобы превратиться в ничтожество и погрязнуть в самобичевании, достаточно маленькой детали.
Может, злоумышленник и не на него вовсе охотился? На баночке, в конце концов, было написано «Кантана»…
Кантана!
Черноглазый взор ошпарил лицо Нери, когда тот осмелился поднять голову. На этот раз в уголках глаз Кантаны переливались слёзы. Искренна ли она сейчас или играет? Скорее всего, просто хочет, чтобы он осознал, как ранят беспочвенные обвинения. А ведь действительно: дурак! Обозлившись, ринулся по наитию и вырвал с корнем цветок вместо сорняка. Сколько раз он ошибался… Сколько раз ему ещё предстоит пострадать от неверных решений!
— Я помогу тебе, Нери, — лязг нарушил неловкую тишину. В руке Кантаны блеснули ножницы. — Сядь у зеркала.
— Ты что же, — Нери боялся проронить лишнего, — лысым меня решила оставить?
— Ущерб не так виден, — проговорила Кантана смущённо. — Я посмотрю, что можно сделать. Будет совсем незаметно.
— Это твоя месть?
— Прошу тебя, сядь!
Нери с сомнением опустился на пуфик. Сквозь овал зеркала на него смотрел раскрасневшийся юноша с лихорадочно блестящими глазами. Слева у виска болтались обрывки волос, похожие на хвост ощипанного голубя. Пожалуй, хуже и ничтожнее он выглядел лишь наутро после алкогольных возлияний с отчимом. В тот день, когда всё началось.
— Не сопротивляйся, — шепнула Кантана.
Впрочем, Нери и не думал.
Когда зубья расчёски заскользили по остаткам волос, вычёсывая их от кончиков, Нери вспомнил мать. Интересно, как она сейчас там, в Иммортеле? Беспокоится ли? А если сын не вернётся — сможет ли смириться с потерей? Думает, должно быть, что нерадивый ребёнок сбежал из дома, обидевшись… И какая неведомая сила подстроила всё так, что они расстались на самой напряжённой ноте?
Нери закрыл глаза, представляя мать. Прикосновения Кантаны были более бережными и осторожными, но воскресить воспоминания о последней встрече и атмосферу солнечного ноябрьского утра всё же удалось. Всё, чего хотелось сейчас — пару мгновений прежней жизни. Пару секунд Иммортеля. Пару шагов назад: во враждебный, но дорогой и привычный мир. Механический мир небоскрёбов, где воздух спёрт и пахнет экотопливом, а над головой, утопая в задымлённом небе, жужжат гусеницы монорельсов. Там каждое движение контролируется, и кажется, что даже чувства механизированы. Нери обречённо вздохнул. Дороже воспоминаний у него ничего не было: по крайней мере, пока.
Когда на пол с тихим шелестом посыпались густые пряди, тоска снова ударила кулаком в грудь. Нери зажмурился, не желая, чтобы Кантана заметила его печаль. Старые раны разверзлись, и меньше всего хотелось, чтобы в них ковырялись: пусть даже осторожно. Он мог доверить Кантане свои волосы, но не чувства. Не подобает парню плакать при девчонке. Не подобает.
Венена. Мама…
В детстве и вплоть до подросткового возраста Нери постоянно снился один и тот же сон. Чужие руки опускают его лицо в ведро, наполненное ледяной водой, и держат, не позволяя вынырнуть и глотнуть воздуха. Нери пытается сопротивляться, но тело не слушается указаний мозга. Ни один мускул. Так, будто он парализован… Лёгкие корчатся в болезненном спазме, а глаза ловят прогнившее дно ведра, когда он борется за последние капли жизни. Ему хочется кричать: «Мама, я оправдаю все твои надежды и стану самым лучшим! Я смогу это сделать, правда! Ты полюбишь меня, мама, полюбишь обязательно! Только спаси, спаси меня!» Слова врываются в упругую толщу воды и тут же глохнут, превращаясь в веер крупных пузырей. И Нери кажется, словно промороженная жижа становится теплее от его слёз. Он ждёт помощи, изнемогая от удушья, но в глубине души понимает, что мать не спасёт его. Потому что она…
Когда последние искорки надежды угасают, и вода мощным потоком входит через нос и рот, мир вокруг заливает чернота. Вместе с пустотой каждую клеточку пробирает бешеный экстаз. Непередаваемое блаженство освобождения, торжество разорванных пут… Должно быть, слова «смерть» и «совершенство» не случайно начинаются на одну букву.
Нери никогда не признавался себе, что опасается воды вовсе не из-за татуировки, которую могли заметить. Причина лежала ближе. Нери никогда не замечал лица мучителя из своего сна, но шестым чувством понимал, кто стоит за спиной. И от этого делалось ещё страшнее. Каждый раз, когда он видел перед собой водную гладь, кошмарные сны детства проплывали чередой образов перед глазами. Сухими осенними листьями на дрожащей глади, вестником беды. И разум Нери захлёбывался мучительным предчувствием, что вот-вот знакомые руки обхватят плечи и опрокинут в упругую ледяную толщу, прижимая ко дну.