Срочно, секретно...
Университет в американском штате Мичиган изобрел автоматизированную дистанционную систему для обнаружения противника по изменению естественных шумов, издаваемых насекомыми в горных лесах. Насекомые, как разъяснил сержант, иначе ведут себя, если вражеский взвод на привале разом... справит нужду. Рота Палавека, экипированная в камуфляжные куртки и брюки, продиралась по склонам и ущельям, вкапывая «кусты» и «деревца», начинавшие едва заметно корродировать к концу сезона муссонных ливней. Металлические штыри, подделанные и подкрашенные под растительность так, что и в двух шагах не отличишь от подлинных, служили антеннами, которые, уловив «ценную информацию насекомых», передавали сигналы на авиационные базы. Что происходило на той местности потом, видеть не приходилось... Давя москита, солдаты приговаривали: «Извини, дорогой информатор»...
Накануне получки, вечером, высадившись на замусоренном берегу с мониторов, доставивших роту по Меконгу в Луангпрабанг, Палавек отправился размяться. Оранжевые покрывала бонз, черные комбинезоны летчиков в увольнении, форменки королевских гвардейцев, неуклюже проводивших развод караулов у золоченых ворот, пятнами врезались в сероватый, словно бы тронутый временем вид древнего города, улицы которого походили на коридоры из монастырских стен. На вогнутых трехскатных крышах пагод полыхали пожары багровых солнечных отблесков. Холм Фуси, господствующий над Луангпрабангом, мерцал лампочками расцвечивания, путавшимися с первыми бледными звездами. Уходя от криков чумазых детей беженцев, согнанных в город бомбежками в горах, Палавек забрался туда, где ощутил себя впервые за год армейского существования в одиночестве, — на макушку холма.
Другой Палавек в незапамятные времена уселся в корзину; надвязывая веревки, жители города опускали его в лаз, ведущий к центру земли. Как раз там, где сидел Палавек нынешний, — на холме Фуси подле часовни с барабаном. По пути смельчак наткнулся на самородки золота. Несколько образцов он опрометчиво поднял наверх, а затем день и ночь по требованию луангпрабангцев, грозивших бросить его на произвол судьбы в недрах, отгружал драгоценный металл. Когда самородки исчерпались, неблагодарные завалили отверстие осколком скалы. Но Палавек выбрался на волю, поскольку обладал магическим влиянием на духов — хранителей таинственной дыры...
Палавек из старинной легенды, овевавшей таинственностью вершину Фуси, вдохновлял Палавека, рядового 62-го батальона таиландских войск особого назначения. Только нынешний не уповал ни на Будду, ни на духов. Глядя на затихающий внизу город, окрашенную закатом реку, в которой, словно в раскаленном металле, плавились хищные силуэты мониторов, мечтал: «Выучусь на эти деньги, стану инженером или адвокатом, будущее обеспечу». Мысли такие давно стали словно молитвой. Загнивая в болотах в сторожевом охранении, в дозорах на извилистых тропках вдоль пропастей близ вьетнамской границы, в бараке среди грубых и малограмотных товарищей, он рисовал в воображении, как поступает в университет, какой будет жизнь среди начитанных и остроумных друзей, известных стране профессоров. Только этим оправдывалось прозябание в наемниках, только этим... Однажды лейтенант и советник-американец, определяя направление броска по карте, произнесли звучное название — Персиковый тракт. Персиковый тракт! Именно так назвал Палавек путь в будущее...
До армии предпринимал он попытки попасть в университет. На двенадцать тысяч мест набралось пятьдесят тысяч охотников. С подготовкой в дешевой школе нечего было рассчитывать на победу в конкурсе. И требовались деньги, чтобы продержаться все годы учебы, да еще два-три последующих для поисков работы — на государственной службе или в частной фирме. После смерти отца-юриста, который обслуживал, держателей забегаловок, Палавек полагался лишь на себя. Рассчитал: год в частях особого назначения, пять — в университете, еще три — в поисках места...
В расположение части Палавек вернулся поздно. Через ворота, опутанные поверху проволокой, на окраинную улочку из казарм, крытых гофрированным железом, неслись вопли и пение. Последнюю ночь в Лаосе «желтый тигр» — так называли этих наемных солдат — Палавек не сомкнул глаз. Не из-за буйного загула товарищей. Мечты, вернувшиеся на холме Фуси, становились явью.
И вот на рынке он ест суп в ожидании грузовика, который отвезет его на аэродром. Затем — полет до базы Саритсана на таиландской территории, демобилизация и окончательный расчет с американцами, двадцать миль машиной до города Питсанулок. А там по железной дороге в Бангкок, где ждет брат, работающий коридорным в гостинице «Петбури».
Летели на старом транспортнике с открытой для прохлады дверью. В проеме тянулись белесое от жары небо, растрескавшиеся, словно кожа слона, поля. Иногда поднимались снизу медленные дымы. Жгли солому не вызревшего в засуху риса, и костры напоминали сигналы бедствия, которые «желтые тигры» подавали в горах. У двери сидел на затащенном в самолет мягком кресле сержант-бортмеханик. Пулемет, установленный на турель, свешивался стволом наружу. На полу в каске-шлемофоне желтели тронутые сыпью бананы.
На базу Саритсана Палавек прибыл пьяным. Напились в самолете вопреки правилам. Но экипаж знал, что эти солдаты свое отвоевали. Лейтенант-артиллерист, при котором формально состояли демобилизованные, тоже приложился к бутылке — за собственный отпуск. Хохотали на любое словечко и пили, поскольку остались живыми.
Палавек считал, что войну-то уж он видел во всех обличьях. На базе же она открылась совсем неизвестной стороной. Километрами тянулась за окном автобуса панорама заграждений из колючей проволоки, бетонных вышек с броневыми плитами и грудами зеленых кулей с грунтом, зон прожекторов, стоянок патрульных «джипов», начиненных электроникой будок, вокруг которых слонялись солдаты с овчарками. С ревом взлетали самолеты, и казалось, что они запутаются в растяжках гигантских антенн. Машина войны, раз и навсегда запущенная, в сравнении с тем, чем занимались «желтые тигры», предстала неописуемой.
В административном секторе тоже многое за год изменилось. Бассейн в форме сердца обрамляли стриженые кусты и газоны. В центре фонтана гипсовая женщина позировала отпускникам.
Вечером, надев гражданскую рубашку, Палавек подался в бар. Наметанным глазом служаки определил, куда идти. Под вывеску «Ко мне, ребята!» тянулись белые, в «Тропикане» сидели негры. Зато в «Розе» веселились вперемежку.
Заведение обновилось. Деревянный насест у стойки заменили табуретки на алюминиевых подставках. Появился и телевизор. Однако разговоры в «Розе», как и год назад, переливались из пустого в порожнее. Очкастый негр с замысловатым пробором рассуждал:
— Уловители шумов, датчики запахов, детекторы мочи... Тайские парни растаскали это добро по всему Индокитаю, а чарли, как муравьи, все равно вылезают под носом без звонка... — «Чарли» называли «красных».
Коротышка в промокших от пота брюках, с нашивками радиста убеждал:
— По мне, какая разница, есть кто внизу или нет? Сбросили подарки — и извольте счет за доставку. Пусть политики разбираются с остальным... Бензоколонка, не очень разборчивая девчонка в жены — и привет!
У таиландцев свои разговоры:
— Триста тысяч человек только в Бангкоке живут, за счет обслуживания пятидесяти тысяч американцев. Да и ты на какие монетки тянешь пиво? Все нормально. Чем дольше красные воюют, тем лучше. Это их дело. У нас-то тихо...
— А я читал, что фельдмаршал Танарит накопил сто сорок миллионов долларов. Когда он умер, на наследство предъявили права сто наложниц. Размах!.. Вернусь в Чиангмай годика через полтора, подкоплю, попробую баллотироваться. Политика — денежное дело!
— Эй, бросьте трепотней заниматься! Еще «желтые тигры»! Ваше дело — не рассуждать...
Не хотелось понимать ни своего, ни английского языка. Приткнуться бы к харчевне, обжечься лапшой, услышать разговоры про урожай, праздник в пагоде, о ломоте в костях, и ценах на рынке... Кто эти люди в «Розе»? Одни покупают, другие продают. У тех — деньги, у этих — что продать: жизнь, свою и чужую...