10000 лет до нашей эры (СИ)

Мы ведь заботимся об экологии, некстати вспомнились слова Хлои. Каждый раз, покидая пляж, она следила за тем, чтобы мы не оставляли мусора.
Черт. Я не заботилась об экологии и не состояла в «Гринписе», но Хлоя первая скинула бы мартинсы, чтобы отыскать остатки бокала в пенистом прибое. Стиснув зубы, я разулась и вошла в воду. Набегающие серые волны обожгли холодом; океан пытался стянуть стекляшки раньше, чем их у него отберут.
Что-то кольнуло пятку, и я замерла, но боли не почувствовала, поэтому нагнулась, чтобы рассмотреть дно. Бурлящие волны то и дело скрывали находку, а я смутно сознавала, что дрожу от холода и порывистого ветра. В разноцветной гальке угадывались очертания некоего предмета, размером с половину ладони, может, даже меньше. Насыщенно кирпичного цвета, он резко выделялся на фоне темных и беловатых камешков. Обидно, если это окажется стекляшка или кусок пластика, не все столь же категоричны в вопросах экологии, как Хлоя.
Волны как раз схлынули. Последние струи воды скатывались яркой лавиной разноцветных камешков.
Темно-медовый, как застывший янтарь, осколок терпеливо дожидался своего часа.
И он настал.
Я вытащила из мокрого песка глиняный осколок с полустертыми углублениями — не то штрихами, не то линиями. Не разобрать были ли они буквами или какими-то известными мне символами. Может быть, осколок был древним, а может быть, всего лишь сувенирным новоделом, разбитым нерадивыми туристами. Он был увесистым и достаточно толстым. Представлялась большая амфора, в которой древние люди хранили масло или вино.
Питер захотел бы такой в свою коллекцию, он никогда не возвращался с пляжа с пустыми руками, и, наверное, мне лучше оставить осколок здесь, в его стихии, раз нельзя передать его Питеру. Может, кому-нибудь другому посчастливиться найти его, и этот кто-то будет гораздо лучше моего осведомлен в археологии и истории, а древность будет ценить также сильно, как и мои друзья.
Я замахнулась, но что-то остановило меня.
Океан, поняла я. Его цвет изменился.
Он больше не был депрессивно-серым, густым и вязким, каким всегда был мягкой, даже по меркам Азорских островов, зимой. Вода окрасилась в безмятежную лазурь, как в знойном июле, когда казалось, что даже волнам лень шевелиться.
Ветер тоже переменился. В мокрой одежде я больше не мерзла. Теперь прилипшая к телу рубашка даже… освежала?
Я еще раз поглядела на глиняный осколок в своей ладони. Вот он, я только что вытащила его из воды после того, как осушила два бокала вина. Может быть, я пьяна? Как иначе объяснить то, что я вижу?
Я снова подняла глаза. Нет, не может быть этого быть. Невозможно. Иррационально!
Вдоль голубой кромки атлантического океана белела суша, которой еще пять минут назад там не было. Да какие минуты, ее там веками не было!
Я ошарашено поглядела по сторонам — пляж был пуст. Более того, пальмы, набережная, даже нагромождения камней и те исчезли. За моей спиной шумели высокие лиственные деревья. Травы оплетали их и, карабкаясь вверх по могучим стволам, плели плотные заросли, за которыми ничего видно не было.
Эй! А велосипед-то мой где?!
  
Глава 2. Попытка побега
 
Белые птицы в чистом небе — идеалистическая картина, верно?
Вот только в следующий же миг эти птицы с гомоном устремились прямо ко мне. Вблизи они оказались настолько раздобревшие, что удивительно, как вообще поднялись в воздух. Они стали снижаться, плюхаясь на светлый песок, и буря в моей душе понемногу успокаивалась. Это же просто чайки!
Правда, они почему-то шипели и били крыльями, как гуси.
Одна дерзкая птица положила конец моей любви к орнитологии. Набросилась в прыжке и, взлетев у самого носа, еще и когтями полоснула по плечу. Если бы я не пригнулась, удар пришелся бы по лицу.
Это стало сигналом для остальных.
То одна, то вторая они взмывали и нападали на меня, пока другие пикировали вкривь и вкось, выставив вперед когтистые лапы. Кое-как уворачиваясь, я подхватила с песка палку.
Габариты недочаек-полугусей позволяли не особенно-то прицеливаться. Сложнее было с тем, что они атаковали одновременно и с разных сторон, и если я сбивала одну, то от когтей другой увернуться уже не получалось.
Они изводили меня. Проверяли. Пугали. Я сломала шеи троим и думать забыла о «Гринписе». Двум из дюжины перебила крылья, но, в основном, потери несла я и только я. Мою рубашку превратили в москитную сетку, ну хоть джинсы держались лучше.
Я крутилась на месте, как метатель ядра, выставив перед собой облепленную перьями дубину… Как вдруг споткнулась. Об эти мертвые туши. Упала неудачно — еще и вмазала самой себе по травмированному после аварии колену. Спасительная бита срикошетила и отлетела куда-то в песок, сбив при этом пару чаек, но, черт… Кому нужен этот страйк, если я распласталась на песке, ослепшая и оглохшая от боли?
Птицы победили и знали это. Клянусь, они пришли в неистовство при виде моего поражения. Какие-то неправильные чайки и совсем неправильные гуси…
Я медленно поднялась, припадая на травмированное колено, и оглядела их беснующиеся ряды. Буду отбиваться голыми руками, но не сдамся! С рычанием пошла на них в атаку, а они вдруг загоготали, засуетились и всей толпой поднялись в воздух. Облепили зеленые тропические прибрежные деревья, словно комья снега.
Какой-то миг я просто стояла, разинув рот. А после расправила плечи и огласила пляж победоносным криком.
Позади меня кто-то загоготал.
Я медленно обернулась.
Сначала я приняла этих троих за огромных обезьян. В моих галлюцинациях прослеживалась явная тяга к гигантизму, и после толстых чаек появление двухметровых человекообразных обезьян было логичным. Ну, насколько это вообще может быть логичным.
Но они не были обезьянами. Они были людьми. И именно им я была обязана своим спасением от чаек.
Их тела были черны из-за волос, а лица почти полностью скрывали всклокоченные темные бороды и пышные брови, так что сверкали только белки глаз. Рыжевато-черные волосы на голове стихийно тянулись в разные стороны света. А в руках они держали копья.
Если от чаек я собиралась отбиваться палкой, то использовать ее против двухметровых мужчин с копьями — идейка паршивая. Так что я не стала прыгать за утерянной дубиной или подбирать новую, просто развернулась и побежала изо всех чертовых сил по линии прибоя. Все-таки бежать по влажному песку чуть легче, чем по сухому.
Крики запоздали, значит, они не ожидали побега от такой трусихи, как я. Спасибо за чаек, конечно, но, знаете, я не привыкла вести переговоры с теми, у кого из одежды только кожаные набедренные повязки.
Я старалась не глядеть себе под ноги, но взгляд, как на зло, выхватывал то камни, то ракушки, то водоросли и, о боже мой, медуз! Кстати, привычного размера.
Я перелетела через голубоватую лужицу слизи.
И вскрикнула от боли. Колено обожгло огнем. В ушах гудело от ветра и бега и отбойным молотком билось сердце, но я различили крики преследователей и опять побежала.
Медузы стали попадаться чаще. Теперь мое движение нельзя было назвать бегом, это были прыжки через препятствия. Скорость ужасающе замедлилась, но я не могла преодолеть себя и наступать на склизкие щупальца.
Мать вашу, да откуда их так много? У них тут кладбище, что ли? Берег был сплошь покрыт слизью, ни песка, ни гальки — ничего. Только горы медуз, разной степени дохлости. Слизь чавкала и засасывала ступни, как грязь после дождя, а от ударов набегавших волн дрожала, как плохо застывшее желе цвета половой тряпки. А запах… О, его не передать словами.
Впереди темнела наполовину уходившая в океан скала. Я направилась к ней, а в спину по-прежнему неслись крики. Меня догоняли.
Легкие горели, в боку нещадно кололо, колено рыдало от боли, и только инстинкт выживания гнал меня вперед.
Преследовали снова орали, на этот раз истошно и пронзительно. В этом крике можно было найти предупреждение, если бы я потрудилась задуматься над этим, но мне было не до того — я уже самозабвенно карабкалась вверх, хватаясь пальцами за острые, как бритва, камни. А когда гора подо мной вздрогнула, предупреждать было уже поздно.