Заключенный на воле (СИ)
Его будущее решат слова. И Лэннет понимал, что, если он проиграет, слова прикончат его не хуже ножей.
Лэннет всегда считал, что он рожден для солдатской доли. И жизнь всегда была одной из шашек на доске, наряду с честью, гордостью и теми невыразимыми, но драгоценными вещами, которые позволяют человеку сливаться воедино со своим подразделением. Сильнее всего Лэннет страдал от того, что понимал: он может провалить предстоящее испытание. Он невиновен. Но этот факт утоплен в потоках лжи. Лишь оказавшись в этой чрезвычайной ситуации, где ему грозило клеймо предателя, Лэннет понял, насколько сложна и хрупка эта конструкция, именуемая «жизнью». Капитан сам удивился, осознав, насколько бессмысленной для него станет жизнь, если его лишат всего остального. Но бывали и такие моменты — мрачные, жуткие моменты, — когда Лэннет переставал понимать, что же это такое «все остальное» и стоит ли ради него умирать.
Впрочем, ему никогда не приходило в голову усомниться в себе. Если трибунал признает его виновным, мир официально назовет его предателем. Но те, кто сражался бок о бок с ним, будут знать, что это не так. Мертвые и живые, все они знают правду. И этого не изменишь.
Сейчас же, проходя по огромному холлу Парнеона, Лэннет как-то умудрялся сохранять стоический вид и не обращать внимания на взгляды зевак. Немногочисленные Изначальные гвардейцы таращились на него и не слишком успешно скрывали раздражение. Что же касается штатских, то некоторые из них явно наслаждались зрелищем поверженной гордости, а другие, более человечные, сочувствовали подсудимому.
Когда отделение подошло к двери, ведущей в зал трибунала, майор приказал остановиться. Солдатские ботинки с грохотом впечатались в полированный мрамор Парнеона. Среди стен, которые сами по себе являлись произведениями искусства и памятниками культуры, прокатилось гулкое эхо. Конвоиры, замыкавшие переднюю сторону прямоугольника, отступили вправо. Майор шагнул влево и скомандовал:
— Заключенный, вперед шагом марш!
Лэннет повиновался. На пороге он остановился и доложил:
— Заключенный прибыл, сэр.
— Займите место на скамье подсудимых, капитан Лэннет.
Капитан двинулся вперед, и тут майор пробормотал нечто такое, от чего Лэннет едва не споткнулся. Старый служака, сохраняя каменное выражение лица, одними губами произнес:
— Удачи.
Так и не уверившись, действительно ли он слышал это слово или ему просто померещилось, Лэннет прошел через зал суда к столу, за которым полагалось сидеть обвиняемому. Он поздоровался со своим адвокатом, полковником Стрелков Эйлахом. Это был смуглый и молчаливый уроженец планеты Сирак. Еще при первой их встрече он сказал Лэннету: «Капитан, я расспросил о битве в долине Вайии всех, кого только было можно. Недурная битва, хоть и испохабленная использованием плазганов. Я всегда разделял неприязнь Прародителя к стрелковому оружию. Стрелку не следует иметь дела с подобными вещами — не считая тех скрещенных ружей, что изображены на наших погонах. Это удел тех зануд, которые одобряют проклятое оружие, поскольку сами входят в орудийные расчеты. Опустившись при Вайии до использования ракет — пускай даже плазменных, — вы унизили всех нас».
И вот этот-то человек был его адвокатом. Полковник даже не пытался скрыть тот факт, что он всем сердцем верит в виновность Лэннета.
И действительно, все показания, прозвучавшие во время предварительного разбирательства дела, оставляли мало простора для вопросов. Представитель паровианских властей под присягой сообщил — причем совершенно честно, — что Стрелки Лэннета успешно уничтожили вооруженные силы Паро, открыв тем самым путь мятежникам, желавшим возвести на трон принца Кейси. Впрочем, королю Кейси оставалось лишь уступить их желанию, поскольку Лэннет разгромил заодно и экспедиционный корпус имперских войск, отправленный на подавление мятежа. Даже Люмин, государственная религия, получила весьма ощутимый удар. Солнцедарительница, верховная жрица Люмина, утверждала, что по вине Лэннета на Паро снова набрал силу культ Взыскующего.
Когда Лэннет поинтересовался у полковника Эйлаха, что, по его мнению, может произойти на сегодняшнем заседании, полковник придвинулся поближе.
— Я сам об этом думал, капитан. Суд уже заслушал всех свидетелей. Трибунал может вынести приговор сегодня, может потребовать новых свидетельских показаний, а может просто объявить перерыв и удалиться на совещание. Я вот что придумал. Всем известно, что вы пользуетесь благосклонностью императора, потому что на Дельфи спасли жизнь его племяннику, — Эйлах на мгновение умолк и, не удержавшись, добавил: — Это там вы связались с культом Взыскующего, да? Ваши действия, направленные против Люмина, могут здорово нам повредить. В конце концов, это ведь единственная истинная религия. Люмин ведет нас к свету, и всегда будет вести. Ну да ладно. Похоже, особого выбора у нас нет.
— Мы уже говорили об этом, полковник! — перебил его Лэннет. — Я не предавал императора. Там, на Паро, мы подверглись нападению и были вынуждены защищаться. Мне не нравится, когда меня обвиняют в том, чего я не совершал.
Полковник Эйлах скривился и замахал руками, словно пытаясь отогнать неприятный запах.
— Конечно-конечно, капитан.
Полковник страдал от огорчительной особенности: он не мог лгать, глядя в глаза своему собеседнику. В настоящий момент он смотрел то на валяющийся перед ним справочник «Суды и коллегии», то на потолок, то на стол, за которым полагалось сидеть членам трибунала, то на собственные ногти — в общем, куда угодно, но не на Лэннета.
— Но мы не можем доказать правдивость ваших слов, — продолжил полковник. — Конечно же, Стрелки, которые были с вами, поддерживают вашу версию событий, равно как и доктор Бахальт. Но это еще не доказывает вашей невиновности.
— Я вам тысячу раз говорил: это не «моя версия»! Это правда — клянусь всем светом, какой я только надеюсь узреть! Все, что сделала сторона обвинения, это притащила сюда шайку лжесвидетелей, клевещущих в мой адрес. А на самом деле это обязанность обвинителя — доказать мою виновность!
Лишь договорив, Лэннет осознал, что потирает шрам, — тонкая полоска начиналась высоко над левым глазом, проходила через правый глаз, резко сворачивала вниз и заканчивалась на скуле. Это было давней привычкой — в минуты гнева или раздражения касаться шрама, который, как было известно Лэннету, в такие мгновения становился багровым. Капитан поспешно отдернул руку.
Заслышав подобный отзыв о суде, полковник поморщился.
— То, что человек считается невиновным, пока его вина не доказана — это лишь теория. К несчастью, мы столкнулись с чрезвычайно могущественными силами, и их версия противоречит вашей по каждому пункту. И, честно говоря, они располагают более вескими доводами.
— Потому, что они занимают высокое положение и слаженно лгут. Все, кто свидетельствовал против меня, либо защищали какие-то свои интересы, либо рассчитывали заслужить чью-то благосклонность. А я защищал интересы императора. И теперь они пытаются уничтожить меня, потому что я разрушил их планы.
Полковник Эйлах напустил на себя официальный вид. Главное отличие этого вида заключалось, собственно, в том, что полковник сел прямо.
— Вы вступили в бой с имперскими войсками и разгромили их. Ваше утверждение о намерениях этих войск противоречит словам тех, кто отправил их на Паро. Послушайте моего совета: воспользуйтесь вашими особыми отношениями с императором. Признайте свою вину. Попросите Возвышенного о прямом вмешательстве. Если он…
Прозвучавший сигнал оборвал их спор. Лэннет и полковник Эйлах встали. Члены трибунала вышли из-за стола и перешли на приготовленное для них возвышение. Их было семеро, как того требовала судебная процедура подобных разбирательств. Все судьи были облачены в бесформенные черные балахоны длиной до пола; капюшоны этих балахонов здорово смахивали на наволочки. Закрепленные у горла микрофоны придавали голосам гулкие, металлические нотки и изменяли их до неузнаваемости, обеспечивая таким образом самим членам трибунала полную анонимность.