Заключенный на воле (СИ)

Но облегчение быстро сменилось более серьезными размышлениями.
Почему Уллас в своей патетической шараде так настойчиво пытался убедить ее, что Этасалоу здесь нет? Нэн скривилась. Он что, всерьез надеется, что присутствие Этасалоу может оставаться тайной? Возможно, простые хайренцы и не знают, что бывший командор находится среди них, но во Дворе любой, имеющий уши, давно уже раскусил, что к чему. Так всегда и бывает: чем выше должностное лицо, тем более на виду его частная жизнь. Однако встречаются люди, верящие, что уж их-то тайны и преступления никогда не выплывут на белый свет. А вот что и советник Уллас, и командор Этасалоу предпочитают игнорировать, так это тот факт, что когда-нибудь император Халиб устанет терпеть подобные глупости и нанесет удар.
Но грызня правителей ее не касается. Ей нужно скрыться от Этасалоу. И в этом отношении утренний визит оказался исключительно успешным. Конечно, неприятно осознавать себя одной из фишек Улласа в его игре с ее дядей. Впрочем, это все равно лучше, чем сидеть в женском общежитии Люмина и каждую минуту помнить, что где-то там, за кольцом стен и некомпетентной — если не сказать продажной — охраны, ждет он.
По некоторым мелким деталям поведения Улласа Нэн поняла, что Этасалоу известно о ее пребывании на Хайре. И Уллас отдаст ее дяде без малейших колебаний — но только в том случае, если у него появится на то причина. А до тех пор новая должность в самом сердце Двора — наилучшая защита. И еще Нэн ощущала жгучее удовольствие при мысли о том, что Этасалоу наверняка будет появляться при Дворе, даже не подозревая, что его ненавистная племянница находится совсем рядом.
Впрочем, ее план не сводился к стремлению скрыться от Этасалоу; по сути своей он был куда более дерзок. Бывали моменты, когда Нэн боялась и думать о своей конечной цели, страшась как-либо выдать затаенные мысли.
Проект Этасалоу должен исчезнуть, раз и навсегда. Даже если император найдет способ уничтожить Этасалоу, кто-нибудь может продолжить изыскания командора. Идея о том, что человеческий мозг можно расчертить, как карту, а его способность порождать мысли — измерить, проанализировать и взять под контроль, способна стать соблазном для посвященных в эту тайну ученых. Неважно, насколько возвышенными целями они будут при этом руководствоваться, — подобная мощь неизбежно будет искажена.
Ведь эта возможность и вправду страшно соблазнительна. Любой медик знает, насколько важно задействовать при лечении мозг — тогда он может сотворить чудеса, которых ни один доктор не в силах полностью объяснить. Любому студенту известно, что человек использует лишь малую часть возможностей органа, именуемого мозгом. Ученые изучали его на протяжении столетий, но никто так и не разгадал загадку сознания. Да и как могли они это сделать? Ведь число потенциально возможных синаптических связей неисчислимо — в прямом смысле этого слова. Что же касается трудов Этасалоу, они преследовали лишь одну цель: управлять достаточным количеством этих связей, дабы создать разновидность людей, подчиняющихся заданным правилам. Но вдруг кто-то сумеет задействовать триллионы этих связей? На что окажется способен разум, до конца осознавший себя?
Тут Нэн обнаружила, что ее мысли каким-то неизъяснимым способом перескочили на Лэннета, на малышку Дилайт и неизвестную женщину, с которой девочка когда-то намеревалась поговорить.
Нэн почувствовала, что у нее пересохло во рту, а волосы на тыльной стороне шеи и на предплечьях встали дыбом. Ей отчаянно захотелось оглянуться.
Стоял ясный, солнечный день. Нэн шла по хорошо освещенному и оживленному проходу сквозь муравейник, именуемый Двором. Никакая опасность ей не грозила. И все же от напряжения женщину бросило в жар.
Нэн решила подумать о том, что она должна сделать. План побега из женского общежития оказался на удивление удачен. Она-то надеялась всего лишь, что ее отошлют куда-нибудь, где она сможет укрыться от Этасалоу и вступить в контакт с движением сопротивления. Теперь же могло произойти все, что угодно. Включая и измену. Нэн заставила себя взглянуть в лицо фактам. Вероятность измены тоже была фактом. До тех пор, пока она служит целям Улласа при Дворе, она находится в относительной безопасности. Если же она станет более ценной в качестве предмета торговли, Этасалоу тут же заполучит ее.
Если только до этого она не уничтожит его.
Сперва человека. Затем работу. Работы над проектом должны быть прекращены, а вся документация ликвидирована. Нэн просто мутило при мысли о том, что такой огромный объем научных изысканий был проделан впустую. В чем же заключается обязанность ученого — ученого-медика?
Но здесь не было никого, кто мог бы помочь Нэн принять решение. Равно как и никого, кто помог бы ей сделать то, что следовало сделать. Конечно, где-то существовали нонки, но они составляли ничтожное меньшинство населения и больше прятались от Помощников, чем оказывали им реальное сопротивление.
И снова Нэн почувствовала наползающий холод, словно чья-то мертвая рука сжала ее сердце. Люди могут быть далеки от совершенства, но все же они заслуживают лучшей судьбы, чем быть превращенными в инструменты. Женщина невольно взглянула в сторону гор, где скрывалась лаборатория ее дяди. Эту лабораторию нужно разрушить, сжечь дотла, а пепел развеять. Как это произошло со всем оборудованием на Гекторе.
Гектор. Первый эксперимент.
Нэн заплакала. Крупные слезы потекли из глаз, но глаза отказывались признавать это и продолжали глядеть вдаль. Когда проект будет уничтожен, тогда, возможно, ее собственный разум позволит ей вспомнить, что произошло с ней, пока она в качестве одного из врачей работала на своего дядю — там, на Гекторе. Она должна найти способ. Это ее право. Ее долг.
Память отказывалась открыть ей доступ ко всему, что происходило в те годы. Но был один повторяющийся сон, о котором Нэн не рассказывала никому, даже Лэннету. Этот сон переносил ее в лабораторию. Нэн чувствовала, что это ее лаборатория, но при этом помещение всегда оставалось странно незнакомым. Все вокруг, даже пациенты, были в санитарной одежде с капюшонами и с хирургическими масками на лице. Операция была в полном разгаре. Нэн кружила вокруг большой компании, столпившейся вокруг пациента. Если она подбиралась слишком близко, ее с легкостью оттирали в сторону. Никто не смотрел на Нэн и не заговаривал с ней, а когда она сама смотрела на себя, то оказывалось, что она не человек, а какое-то облачко чуть плотнее тумана. Она всегда принимала свое несуществование с печальным смирением.
Нэн чувствовала запах дезинфицирующего мыла, мази-антибиотика, нагретого воздуха и мягких тканей, горящих под лазерным скальпелем. Пациент был завернут в простыню, и открытой оставалась лишь верхняя часть головы. Точнее говоря, верхняя часть мозга. Крышка черепа была снята, и теперь ее удерживал в зажимах какой-то сверкающий стальной аппарат. Это наводило Нэн на мысли о лампе, плоде претенциозной попытки совместить искусство и практичность. И то, что у нее появляются подобные мысли в то время, как живой человек подвергается осквернению, заставляло Нэн устыдиться. Во сне то бесформенное, туманное существо, которым была Нэн, уплывало в соседнюю комнату. Там ее всегда встречала одна и та же картина: женщина сидит в кресле, а из ее головы торчит множество проволочек, и эти проволочки тянутся к голографическому экрану. А на экране светится изображение мозга. Мозг выглядел как скопление крохотных огоньков размером с пылинку. На экране вспыхивали картинки, а женщина смотрела на них расширенными глазами. На ней были надеты наушники. При каждой смене изображения по электронному изображению мозга проносился водоворот разноцветных огоньков.
Не глядя на экран и не слушая, что звучит в наушниках, Нэн Бахальт наблюдала за стремительным потоком разноцветных огоньков и считывала их значение.
Она знала мысли этой женщины.
Сон заканчивался, когда женщина поворачивала голову — мучительно медленно, кривясь от чудовищной боли, — и смотрела в сторону двери, откуда за ней наблюдала доктор Бахальт — или ее туманный облик.