Ленинград-28 (СИ)
Панюшин так и поступил.
* * *А начиналось все совсем безобидно.
На уроке физкультуры присутствовал посторонний дяденька. Он цепким взглядом рассматривал выпускной класс. Безразлично скользнул взглядом по тощей фигуре Юрки Панюшина, брезгливо дернул губой, наблюдая за напрасными потугами Борьки Самойлова (тот пытался подтянуться на турнике, прикрепленном к шведской стенке), и одобрительно скривил рот, усмотрев мускулистого Пашку.
Бугаев качал пресс, его широкая спина мелькала перед глазами, гоняя воздух туда-сюда. Сам Юрка никогда не смог бы так, но на то он и есть Бугай — почти сотня килограммов костей и мышц. Мозги в живой вес не входили — учился Бугаев благодаря своей исключительной наглости, подписав в помощники доходяг отличников. Борька Самойлов делал ему контрольные, Верка Пригуда писала сочинения, и только Панюшин, благодаря своей серости и незаметности до сих пор благополучно избегал Пашкиного внимания. Ну, оно и к лучшему — не только из-за фамилии, но и за высокий рост, крепкие кулаки и буйный нрав, называли его одноклассники Бугаем. Так это прозвище за ним и закрепилось.
После окончания занятий к Бугаеву на улице подошел неприметный дяденька. Не тот, что был на уроке — другой. Он что-то сказал Пашке, и они ушли вместе. Больше Бугая в школе никто не видел.
Сам Панюшин встречал его пару раз в городе, да подойти поближе, поговорить не решился. Да и о чем говорить с Бугаем-то? О том, как замирал в школьных коридорах, стараясь не попасться на глаза известному хулигану и задире?
А вскорости и самому Юрке сделали интересное предложение. Сейчас он не помнит какое, знает только, что, к сожалению, тогда не отказался.
* * *Что он говорил, находясь в темноте, Панюшин и сам толком не помнил. Понял только, что ничего хорошего, судя по кислому выражению лысого. Капитан Козулин стоял рядом, заложил руки за спину и перекатывался с пятки на носок. Боль ушла, и сейчас Панюшину казалось, что он счастлив оттого, что ее нет. Это было просто замечательно — сидеть вот так на стуле, не шевелясь, наслаждаясь покоем. Не думать ни о чем, слушать, как тикают часы, как капает вода, как неравномерно дышит лысый. Сам Юрка дышал совсем по-другому. Беззвучно, одновременно и носом и ртом, как его научили. Точно так же дышал Козявка, а при жизни и Пашка-Таракашка, упокой господи его душу.
— Н-да, не густо — первым нарушил тишину лысый.
— Может, врет, гад? Дай-ка я его тресну разок, глядишь, и наступит в мозгах просветление? — сумрачно поинтересовался Козявка.
Лысый покачал головой.
— Не так просто. Была авария, даже не авария — эксперимент вышел из-под контроля, если слово контроль вообще было применимо в той ситуации. Как результат — имеем то, что имеем. Ну да это дело давнее, забытое… Да, Юрка?
Док ласково потрепал Панюшина по плечу.
— Осторожнее с ним — предупредил Козулин. — Эту тварь давно к стенке поставить нужно было.
Лысый улыбнулся.
— А и поставим, хули нам…
Договорить он не успел. Панюшин с силой ввинтил указательный палец в левый глаз лысого, давя пронзительную муть. Доктор Мезенцев заорал, его второй глаз вспучился, собираясь запустить огненную стрелу прямо в Юркин мозг, но Панюшин рывком развернул легкое тельце, и первая пуля из пистолета Козявки увязла в теле лысого, нанеся повреждения несовместимые с жизнью. Второй пули Панюшин ждать не стал, бросил тело доктора вперед, а сам ушел в сторону, к столу, плавно, почти ласково забрал забытый на столешнице пистолет с взведенным курком и уже падая на пол, в гостеприимные объятия старухи, выпустил всю обойму в качающего маятник Козулина.
Пули ушли в молоко, но Юрка и не рассчитывал попасть. На то он и Козявка, чтобы уходить из-под обстрела. Поднырнув под стол, Юрка рывком приподнял его спиной и, выпрямившись, одним безумным рывком запулил круглую столешницу навстречу осназовцу. Козулин расстрелял обойму и, бросив пистолет, рванул ремень автомата.
Из спальни и прихожей показались бесшумные тени бойцов спецотряда. Панюшин попробовал, было подсветить темноту в голове алыми всполохами, но для этого нужно хотя бы на мгновение отвлечься, остаться наедине с самим собой. К сожалению, сейчас подобная роскошь была непозволительна.
Осназовцы открыли огонь. Пули впивались в мертвое тело старухи с омерзительным чавканьем, интегрированные глушители извергали сердитое рычание. Р-р-р-р, чавк…
Юрка ушел с линии огня, сейчас он был в выигрыше, пускай и безоружен. К чему оружие тому, кто умеет обходиться без него?
Четверка осназовцев снаружи, наверняка блокирует окна, но еще есть время. Панюшин заревел раненым зверем, и время сгустилось, ходики часов в последний раз тикнули и остановились. Секунды смешались в кучу, наползли друг на друга, размазались в минуты, часы, дни, годы…
Темнота не спешила заполнять Панюшинский череп, но сейчас Юрию она была не нужна — он выделил линии огня, превратил их в отрезки и встал так, чтобы их конечные точки могли касаться друг друга. Путь к ближайшему окну находился в пересечении багровых отрезков, но сейчас Юрка был готов на все. Он оттолкнулся от пола, и…
Секунды разорвались разноцветным конфетти мгновений, что-то кричал Козявка, пули выбивали из стен куски обоев вперемешку со штукатуркой, застревали в полу, одна из них больно кольнула Юрку в предплечье, но это уже не имело никакого значения — он видел путь, и этот путь лежал вне остальных путей.
Панюшин с ревом высадил непрочную раму. Осколки стекла больно резанули руки, и вылетая во двор, Юрка краем глаза успел заметить метнувшуюся к нему тень. Падая, он перекатился через плечо, и резко выпрямив ноги, что есть силы, заехал в грудь бойцу спецотряда. Перекувыркнувшись, ухватился за ремень автомата, и перехлестнул брезентовую ленту, обматывая горло врага. Крутанул автомат, затягивая петлю, и извернувшись, выпустил длинную очередь, наполняя узкое пространство между стеной дома и забора свинцовой смертью.
Кто-то закричал, и Юрка, укрываясь за телом умирающего осназовца, с сожалением отпустил автомат. Толкнул поверженного бойца, и большой крылатой птицей перемахнул через невысокий забор.
Там его уже ждали. Огромный черный джип сверкал в лучах заходящего солнца. Дверь машины была открыта. Панюшин успел высмотреть знакомую фигуру водителя. На синюшной шее Гены блеснула золотом внушительных размеров цепь.
Сзади толкнули, сильные руки втянули его во внутрь, хлопнула дверь и автомобиль, взревев двигателем, рванул с места. Короткая очередь прошила заднее стекло, и Юрка увидел, как враз обмяк сидящий рядом здоровяк.
— Давай, Гена, родной… Гони! — Запрыгнувший на переднее сидение качок в сиреневой безрукавке безумно оглядывался, даже не пытаясь выстрелить из пистолета, поскольку держал его почему-то левой рукой.
Гена делал что мог. Машина неслась по кривым переулкам, оставляя за собой тучу пыли. Панюшин трясся сзади, вцепившись руками в подголовник переднего сидения. Сидевший рядом парень застонал и начал заваливаться на Панюшина.
— Толика зацепили, суки — качок в сиреневом с ненавистью посмотрел на Панюшина.
Погони не было. Скорее всего, осназовцев привезли и оставили у дома, чтобы впоследствии забрать. Весьма разумное решение, чтобы не привлекать лишнего внимания.
Джип свернул на главную дорогу. Асфальтированная двухсторонка пронзала город, начинаясь от привокзальной площади, и заканчивалась выездом на трассу, проходящую через лесной массив. Заехав в лес, Гена свернул на неприметную дорожку. Проехав с полкилометра, машина остановилась у добротного двухэтажного дома.
— Охотный Ряд, приехали, конец… — Качок повел пистолетом, приказывая не шевелиться.
Гена посигналил, выбрался из джипа. Подбежавшие крепкие парни вытащили наружу раненого, а Панюшин под прицелом оружия потопал к крыльцу.
Глава 4
До Карачун-горы Панюшин добрался затемно. Постоял наверху, любуясь картиной. Прямо к ногам Юрки бросили россыпь огней. Они перемигивались, словно пытаясь, что-то сообщить. Ночной город приветствовал незваного гостя.