Ленинград-28 (СИ)
Цветы Козулин поставил в стоящий на тумбочке стеклянный графин с водой. Панюшин сглотнул. Какой-то театр абсурда — не хватает только, чтобы сейчас открылась дверь, и Пашка-Бугай привел на цепочке дрессированную старуху-самогонщицу.
Козулин тем временем, притащил стул, сам примостился рядышком. Ни дать, ни взять — родственничек. Не хватает еще разговоров о драгоценном Панюшинском здоровье…
Козулин шумно вздохнул.
— Ну как ты, Юрка? — вопрос повис в воздухе…
Кстати, что это за место? Больница? — комната вроде не похоже на палату, какие-то нелепые обои, единственное сходство — два блестящих штатива по обе стороны кровати. В штативах укреплены вверх дном медицинские бутыли, из резиновых пробок торчат пресловутые прозрачные трубки. Ну, тумбочка — еще туда-сюда, хотя хрен его знает, какие нынче в больницах тумбочки стоят… Что еще? Ну, зеленеют сосны за окном. Теперь понятно — он в загородном домике давешнего громилы. Все вполне логично и объяснимо — избивали Юрку именно здесь, здесь же и определили в мягкую кроватку, зафиксировав как следует (Панюшин скосил глаза), широкими эластичными бинтами. Непонятно одно — какого хера, собственно, делает здесь командир спецотряда, и что это за дешевое представление он устроил?
Последний вопрос, очевидно, был нарисован на лице Панюшина, вернее на свободной от бинтов части лица, поскольку Козулин довольно ухмыльнулся и поскреб ногтем плохо выбритую щеку.
— Я это… ну типа извиниться хотел… Мы ж с тобой Юрка… — Козулин дернул кадыком, и пораженный Панюшин увидел, как под воспаленными веками капитана блеснули крупные слезинки. — Эх были времена… А помнишь…
Козулин не выдержал и махнул рукой, очевидно от переполняющих его чувств. Он чего то бормотал, время от времени вытирая мокрое лицо, а Панюшин оторопело слушал, пытаясь понять — то ли он сошел с ума, то ли сошел с ума капитан, то ли все в порядке и этот мир просто встал вверх тормашками и нужно немножко подождать, чтобы вся абсурдность начала казаться чем-то вполне нормальным и объяснимым.
— Ну да ладно — сказал Козулин неожиданно твердым голосом. — Перейдем к делу. Бить тебя сейчас наверно бесполезно, разве что по яйцам зарядить, как следует, а?
Капитан аккуратно сдернул простыню, и Юрий завыл дурным голосом, предчувствуя страшное.
— Шучу, шучу… — успокоил его Козулин, и Панюшин ощутил, как покрывается потом. Переход от абсурдного к нормальному подействовал на Юрку, словно ушат с холодной водой.
Между тем Козулин неторопливо приподнялся со стула, и направился в другой конец комнаты. Панюшин попробовал, было проследить за Козявкой, но в шее отчетливо щелкнуло, и Юрий решил остаться неподвижным. Козулин вернулся скоро. Не с пустыми руками — прикатил невысокий металлический столик, накрытый белой простыней, вероятно, той самой, снятой с Панюшина.
— Смотри, чего я тебе приготовил — Капитан жестом фокусника сдернул простыню, и Юрий увидел изогнутые эмалированные ванночки с медицинскими инструментами. Зажимы, скальпели и прочие (Панюшин не знал им названия) инструменты холодно поблескивали в свете затейливой люстры под потолком.
Как ни странно это успокоило Юрку. Куда страшнее бы все это выглядело в настоящей операционной, выложенной белым, потрескавшимся кафелем, с белыми шарами светильников, бестеневой лампой, автоклавом, и прочими бессменными атрибутами современной пыточной, здесь же демонстрация капитана отдавала дешевой показухой. Всему же должно быть время и место, наконец.
Капитан принялся перебирать инструменты, что-то тихонько приговаривая под нос.
— А ведь ты прав — нашел, наконец, силы пробормотать Панюшин. Увидев, как напряглась спина незваного гостя, он не смог удержать улыбки. — Были же времена, вот как сейчас помню…
Козулин с силой сжал скальпель и повернулся к Юрке.
— Издеваешься гад? — прохрипел капитан и приблизил к лицу Панюшина лезвие инструмента.
Панюшин моргнул.
— А чего я… Наше дело маленькое — подай, принеси…
Козулин обессилено опустил скальпель.
— Ладно, говнюк, отдыхай пока. Будет с тобой еще разговор — капитан бросил ни в чем не повинный инструмент на столик, и задумчиво почесал переносицу. Внезапно лицо его прояснилось — Слушай, а все равно ведь, неплохо я придумал с цветами-то?
Панюшин не мог не признать правоту командира спецотряда. По итогам встречи можно было смело озвучить результат — пока что один-один. Что будет дальше — одному Козявке известно.
* * *Характер поисков предполагал множество встреч, но Панюшину больше всего хотелось сжаться тугим клубочком на мягкой постели, и, зарывшись носом под одеяло спать, спать, спать…
Из-под одеяла его выгнал голод. Порывшись в карманах, Панюшин обнаружил лишь несколько смятых купюр самого низкого достоинства да пару блестящих пятаков. Уставившись на мелочь, Панюшин неожиданно для самого себя всплакнул. Отбросил монеты прочь, протопал в ванную. Попытался включить воду — в кране зашипело, забулькало. Юрий почесал бритый череп. Что ни говори — город стоял в заболоченной низине, тут и там озера да камыш, речка рядом, а воды в кране нет. Впрочем, это было не единственной странностью Славянска.
На счастье Панюшина, прежние хозяева квартиры запасливо набрали полный таз воды. Юрий зачерпнул в ладоши, умылся. Постоял возле зеркала, внимательно изучая свое отражение, привыкая к новому образу.
В животе заурчало — Юрий заглянул в холодильник. Подозрительного вида сосиски в вакуумной упаковке, засохший кусок сала да выдавленный до половины тюбик майонеза — царское угощение для бывшего скитальца. Пока варились соски, Панюшин, ловко орудуя ножом, нарезал сало. Заглянул в допотопную хлебницу — пусто.
Отобедав, Юрий вышел на балкон. На улице галдела ребятня, толстозадая тетка в халате развешивала белье, в трухлявой беседке лениво потягивали пиво подозрительного вида молодые люди. Обритые затылки сверху казались похожими на страусинные яйца. Панюшин улыбнулся, сладко потянулся — если постараться, можно представить, что жизнь прекрасна и удивительна, но Юрий знал, иногда реальность обманывает кажущейся простотой. Стоит только расслабиться на мгновение, и…
И все.
Глава 5
Как Панюшин вообще влез во все это дерьмо? Раньше бы Юрий ответил просто — чистая случайность. Некоторое время спустя, признал бы некую закономерность в случившемся. А еще позже был бы уверен, что иначе и быть не могло.
Если бы Юрка задал этот вопрос сейчас, то ответ оказался бы весьма интересен. Но… сейчас Панюшину не до рефлексии.
* * *На выздоровление Панюшину выделили неделю. Козулин каждый день наведывал болезного, правда, уже без халата и цветов. Фрукты Юрка так и не попробовал — скуповатый Козулин забрал их обратно после первого же посещения. Ну и не больно-то хотелось.
Голос в голове угомонился, лишь только изредка вспоминал о том или ином повреждении. Ну, Панюшину не привыкать — не бьют и ладно. Брутальный Геннадий Сергеевич на деле оказался полным ничтожеством, пускай и обладал некоторыми полезными связями. Спецотряд осназа блокировал дачный домик — на всей территории действовал односторонний пропускной режим. Впускали всех, выпускали только своих. С хозяином дома беседовал лично Козулин. Сергеевич пробовал, было гнуть пальцы, но фирменный Козулинский удар в пах оказался доходчивее всех словесных аргументов. Вернувшись в сознание, несостоявшийся пахан согласился с обоснованностью претензий капитана, и задекларировал полную лояльность высоким убеждениям командира спецотряда. Панюшину выделили комнату с видом на лес, самого хозяина определили в комнату поплоше. Обслуживающий персонал согнали в служебное помещение, где тот бесполезно томился, ожидая развязки. С неугомонными «быками» была проведена спецбеседа, по результатам которой, незадачливые вояки были оттранспортированы в хозблок, до выяснения.
Сам Козулин ходил гоголем, отдавая короткие распоряжения. Бестолково разодрал дорогое сукно на бильярдном столе, перепробовал экзотические напитки в баре. Мыслями Козявка находился в небольшой спальне, где выздоравливал Панюшин. Смерть доктора Мезенцева внесла коррективы в нестройный план капитана. Собственно, какой план? Так, бестолковое метание по заданному вектору. Тем более направление этого злополучного вектора как раз и определял ныне покойный доктор. Со смертью Мезенцева, командир спецотряда попадал в щекотливое положение. Действовать как раньше, на свой страх и риск он не мог, не хватало информации, выбивать же оную из тюфяка Панюшина — занятие бесполезное и неблагодарное. Да и опасное в какой-то степени. Для себя капитан усвоил одно железное правило — знания преумножают скорбь, другими словами — меньше знаешь, лучше спишь, ешь и живешь.