Ленинград-28 (СИ)

— Алло.
Наступила тишина. Панюшин подул в трубку.
— Алло… — голос в трубке казался невесомым. Еще мгновение, и слабое дыхание Панюшина развеет его как пыль на ветру.
— Алло — Чуть ли не проблеял Юрий, с ненавистью ощущая в своем голосе просительные нотки.
— Панюшин, еб твою… Ты оглох?
— Нет — просительный шепот унижал, но другого способа не было. Сейчас именно голос в трубке диктовал условия, задавал темп игры.
— Нееет… — издевательски протянул голос, копируя Панюшинские интонации. — Короче, слушай сюда. Твоя первая контрольная точка — водоочистные резервуары на Михайловом озере. Всосал?
— Так точно, всосал.
— Херово всосал. Где вопросы по существу?
Панюшин заскрипел зубами. Голос явно нарывался, и Юрий дал себе обещание разобраться с умником, что лениво цедил слова, разговаривая с ним, как с дерьмом.
— Что там?
— Как что? — продолжал глумиться голос. — Тебе ж по-человечески сказали, дебил — там первая контрольная точка. Короче, Панюшин, на кой хер я вообще теряю время?
— Пожалуйста… — Панюшин ощутил, как вновь задергался левый глаз.
— Ладно — сжалился голос. — Смотри мне, герой. Пашку уработал небось?
— Что? — сердце Юрия превратилось в маленькую ледышку, и затрепетало, готовясь провалиться куда-то в пятки.
Голос в трубке засмеялся.
— Ох, беда мне с тобой, Панюшин. Не работа, а одно сплошное огорчение. Короче, герой — топаешь от озера на юг. Там, в кустарниках, старые водоочистные резервуары. Найдешь средний, спускайся по лестнице. На месте разберешься. Да, вот что еще — выходи на рассвете, днем там людно. Все, отбой.
Юрий медленно опустил трубку телефона. Ну что же. Начало положено, а там как бог даст. Он покосился на старый диван. Придется тебе дружище еще на одну ночку приютить одинокого скитальца.
Господи, дай силы дотерпеть до утра.
* * *
На привокзальной площади было шумно. Только что тронулась пригородная электричка, увозя в своем железном чреве натруженный пролетариат. Где-то между вагонами топали неугомонные торговцы, предлагая кроссворды, приправы для пищи, воблу и расписание телепередач, а на перроне голосили их собратья по ремеслу, продавая второсортную керамическую посуду падким на все необычное пассажирам, жадно выглядывающим из грязных окон вагона. Краснознаменная Дружковка встречала гостей.
Городок, коих не счесть на Донбассе. Один из многих, один из всех.
Солнце жарило изо всех сил, многократно отражаясь в глубоких грязных лужах. Юрок сидел на заплеванном бордюре, широко раскинув ноги. Он сжимал старый баян, пытаясь выдавить кроме хрипа некое подобие музыки:
— Разлука ты, разлукааа… Чужая стоооронааа…
Прохожие не обращали внимания. Они спешили по своим делам, деловито сновали по перрону, зачем-то таская взад и вперед огромные клетчатые сумки. Юрок смотрел вперед, даже не пытаясь сфокусировать на чем либо взгляд. Для него достаточно было видеть мельтешение людской толпы, чтобы быть уверенным — кто-нибудь да опустит пару монет в мятую банку из-под кофе, подобранную тут же, у здания вокзала.
— Никто нас не разлучит. Лишь мать сырааа земля!
Он сдавил меха, нажимая кнопки наугад. Баян взвизгнул и выдал новую порцию звуков. Назвать их музыкой можно было с большой натяжкой, но большего, впрочем, от старого трудяги и не требовалось.
— Подайте люди добрые Христа ради…
Мимо прошла насупленная мамаша в окружении орущего выводка. Эта не даст ни гроша. Самой бы прокормить многодетную семью.
Юрок устало прикрыл глаза.
— Внимание! На вторую платформу прибывает скорый поезд… (название поезда Юрок не расслышал), нумерация вагонов от локомотива…
На перроне зашумели.
— Маня, спроси, когда наш будет…
Юрок встрепенулся, и вовремя. Раздался тихий звон, и в банку упала монета. Сверкающий пятак шлепнулся на дно, Юрок жадно потянулся за монетой, ощупал заскорузлыми пальцами, пытаясь вытащить.
— Тьфу ты, зарраза!
Он перевернул банку, и пятак утонул в грязной ладони. Юрок ухватил, наконец, монетку и поднес к глазам.
Пятак ослепительно блестел. И этот блеск завораживал. Юрок всматривался в надписи, мучительно пытаясь сообразить, что не так. Пятак как пятак — гербовый трезубец на одной стороне, и залихватская пятерка на другой. Пять копеек, как ни крути. Целых полкоробка спичек.
— Мань, ну что там, когда наш-то приедет?
Что-то сверкнуло в голове, и Юрок повалился на землю, обхватил голову руками, засучил ногами. Прохожие опасливо косились на нищего — мало ли чего ожидать от грязного немытого бомжа. То ли больной, то ли пьяный — лучше держаться от такого подальше.
Юрок истошно завыл, пытаясь выцарапать глаза. В них зажглись ослепительные солнца, и все стало пропитанным яркой, гулкой болью. Больно было смотреть, но, даже закрыв глаза, Юрок продолжал видеть все тот же свет.
Он катался по асфальту, пару раз больно ударился головой об чугунную урну. Свет никуда не делся, только с каждым мгновением становился все глубже и насыщенней. Одновременно, где-то в голове зазвучал тонкий противный голос. Он произносил слова, смысл которых не был понятен, они просачивались сквозь мысли, словно голос вещал на птичьем языке. И от этого становилось еще хуже.
Страдание было невыносимым, и Юрок оцепенел, пытаясь сосредоточиться. Если заставить себя не обращать внимания все пройдет. Так было раньше, там, в тумане.
И как только Юрок понял это, он дернулся в последний раз и затих. Память раскрыла самую омерзительную часть, ту самую, что была до сих пор скрыта от него, и Юрка-Юрок открыл глаза, пытаясь сообразить, что он делает здесь, на перроне.
Он дополз до скамейки, с трудом взгромоздился на промокшие после вчерашнего дождя доски. Баян остался лежать на перроне. Он стал прошлым, вместе с помятой банкой из-под кофе.
Юрий сидел на скамье, подвывая и покачиваясь в такт словам, что продолжал произносить проклятый голос. Некоторые из слов уже не казались совсем незнакомыми. Разум пытался выхватывать их них отдельные слоги, чтобы собрать свое подобие смысла. Пока получалось не очень, но кто знает, что будет потом, когда вернется самое главное — то, что хранилось в лысеющей голове Юрия.
И только когда затихли последние звуки, и солнце убралось, наконец, за горизонт, Юрий устало откинулся на скамейке. Он вспомнил не все — сотую часть того, что должен был помнить, но вспомненного оказалось достаточным для того, чтобы окинуть привокзальную площадь новым, чистым взглядом, в котором плескались ненависть и ярость.
Кто-то должен ответить за все. И так будет. Юрий сложил звуки в слова, и свет померк, превратившись в ровное свечение фонаря у входа в здание вокзала. Тело жаждало действия, а еще безумно хотелось газировки, той самой, из автомата.
Юрий позволил разуму свернуться в кокон, отделиться от тела, оставшись простым наблюдателем. Пятак лежал неподалеку, закатился стервец за урну. Юрий вернулся за ним, отметив новую, недоступную до сих пор плавность движений. Поднял монету, вновь и вновь разглядывая блестящий кружок.
Подошел к таксофону, зачем-то постучал согнутым пальцем по трубке. Бросил монету и замер, вслушиваясь в тихие шорохи аппарата. Что-то звякнуло там, в механическом нутре, и бездушный автомат выплюнул пятак. Реальная стоимость пятака оказалась куда ниже номинальной, но знающему неинтересны условности. Юрий крутанул пальцем диск, набирая номер. Иногда можно звонить бесплатно, нужно просто знать правильные цифры.
Пошел вызов. Все это время Юрий сердцем ощущал, как в глубине души набухает что-то невероятно важное, готовое раскрыться дурманящим цветком, вот только новизна ощущений не вполне соответствовала тревожным мыслям в голове. Что-то будет, ой будет — и весьма скоро.
Трубку взяли.
— Алло — Юрий напряженно вслушивался в тишину. — Алло, ответьте, пожалуйста…
На другом конце провода молчали, очевидно, не зная, что сказать.
— Алло? — Уже вопросительно спросил Юрий.