Через Урянхай и Монголию (Воспоминания из 1920-1921 гг.)
Лёжа в мягких санях под тёплыми кожухами и шубами, укачиваемый дикой музыкой степной вьюги, я уснул, не беспокоясь о том, куда, когда и как меня довезут. Проснулся я перед какой-то очень высокой юртой. Меня вынули из саней и ввели внутрь избы, где у кровавого пламени костра сидел хозяин дома. Был это высокий серьёзный старец. Сидел он, уставившись на огонь, безразличный ко всему, что вокруг него делалось. В его глазах было нечто, что приковывало взгляд — что-то удивительно жуткое. Глаза эти ужасали своим блеском и выражением, но одновременно вкрадывались в душу. Спустя какое-то время, старец, поднявшись от костра, сказал несколько слов хрипящим голосом, после чего присутствующие в юрте сойоты начали ползать у его ног, хозяин же благословил их сильными ударами палки. При помощи жестов я старался дать ему понять, что ничуть не чувствую себя готовым принять такого рода благословения.
Как я позже узнал от Ширнина, наш новый хозяин был известным прорицателем, а вместе с тем грозой сойотов. Если бы не опасность, угрожающая нам в степи от снежной метели, наши сойоты-проводники никогда бы в жизни не отважились на посещение юрты колдуна.
Я не был трусом, но наблюдение ворожбы и сглаза, совершаемых таинственным хозяином юрты, пробудило во мне ощущение необъяснимой тревоги и нервного страха.
Прорицатель, сидя у огня, бросал в него какие-то травы и порошки, под влиянием которых красные, как кровь, языки пламени костра начинали удивительно шипеть. Юрта наполнилась отголосками, как если бы далёких стонов и рыданий. Лицо сойота, скрытое в тени, было совершенно невидимым, только глаза его светились жутким фосфоресцирующим блеском. Шмаков, Ширнин и Архипов были бледны и сильно напуганы. На лицах китайцев, уставившихся на хозяина, отражался просто фантастический восторг. Стоны и рыдания то усиливались, то стихали. Наконец, где-то вдали, отозвался протяжный ужасный вой волка.
Тогда, не владея уже своими нервами, я схватил одно из лежащих рядом со мной поленьев и бросил его в огонь. Однако, к моему величайшему удивлению, полено, спустя мгновение, повисло над огнём, после чего бесшумно упало на то самое место, откуда я его взял. Немного погодя, в избе ещё были слышны стоны и рыдания каких-то невидимых существ — наконец, огонь сверкнул ясным нормальным пламенем, освещая юрту и собравшуюся около костра группу людей с побледневшими лицами и испуганными глазами.
Приглядываясь поочерёдно к сидящим рядом со мной товарищам, я заметил на лице Архипова несколько капель крови, а на шеях китайцев — выразительные кровавые полосы, как если бы от ножа. Прорицатель, взглянув на них, произнёс:
— Это ваше будущее!
Ширнину предсказал он долгое скитание и известие о смерти отца, Шмакову советовал быть менее вспыльчивым, потому что это может принести ему погибель, ко мне же обратился с такими словами:
— Издалека ты прибыл и далека перед тобой дорога. Сабля твоя плавала в крови, но делал ты это в доброй вере. Много времени ещё проведёшь в седле, но вернёшься туда, где жаждешь успокоить свою тоску. Землю нашу, пропитанную кровью, полюбишь и, даже после возвращения на свою родину, будешь тосковать о наших степях!
Всё то, чего только что был свидетелем, привело меня к высшей степени раздражения, и только под благотворным влиянием весёлого пламени огня начал я медленно возвращаться к душевному равновесию. Во время чая, которым нас попотчевал гостеприимный хозяин, разговор пошёл достаточно живо и бодро. Плохое настроение исчезло. Перед тем, как отправиться спать, хозяин дал мне принять порошки, говоря, что они успокаивают боль и вызывают добрые сны. Не знаю, или это внушение, или благотворное влияние порошков подействовало на меня так положительно, что на другой день утром встал я в отличном настроении, почти не чувствуя боли в ноге. К сожалению, мрачные предсказания хозяина юрты относительно судьбы некоторых наших товарищей сбылись в будущем: Архипов погиб от большевистской пули, китайцев же вырезали.
Буря утихла — началась оттепель. Распрощавшись с таинственным предсказателем, вскоре мы двинулись в дальнейшую дорогу, намереваясь как можно быстрее оказаться в Джедане. В этот же самый день, в три часа пополудни мы были уже у китайского наместника Урянхая, Ян-Чу-Чао, который принял нас очень любезно. По его распоряжению, поселились мы в маленьком, но чрезвычайно опрятном домике, в котором к своей громадной радости, я встретил пребывающих в Джедане уже давно Яхонтова и Чемагина.
Поселились мы впятером: Шмаков, Архипов, Чемагин, Яхонтов и я. Нам прислали несколько баранов, а также мешок муки; кроме этого китайцы обеспечивали нас табаком и разными приправами для кушаний.
Судьбы отряда Чемагина и Яхонтова не были весёлыми. Большевики уничтожили большинство людей из их подразделений, и если бы не помощь татар-охотников, которые нашли полуживых людей, оставшихся от отрядов, в заснеженной тайге, как Яхонтов, так и Чемагин, погибли бы неизбежно от голода и холода.
Наместник Ян-Чу-Чао, бывая у нас достаточно часто, дал нам возможность узнать его, как человека приятного, культурного и воспитанного. Закончив среднюю европейскую школу, изучал он право в Петрограде, при это в совершенстве владел языками немецким и российским. Наместник всегда имел в запасе свежие новости и, следовательно, всегда был для нас приятным и желанным гостем. От него-то я и узнал, что через Джедан проходил Валериан Куликовский, который служил в Пятой Сибирской Дивизии, сперва в инженерном батальоне, а затем в офицерской школе.
О судьбах наших товарищей в Баянголе кружились версии, что они все погибли от большевистских пуль. Версии эти, к сожалению, оказались настоящими. В 1923 г., после возвращения в Польшу, я случайно встретил в поезде Палюха, который рассказал мне с подробностями историю нападения и захвата Баянгола. Все героические защитники Баянгола, в количестве 8 человек с Лукасевичем и Василием Ширниным во главе, были перебиты большевиками. Палюх своим спасением обязан единственно своей профессии. Потому что большевики, узнав, что он кузнец, приписали его к своему отряду, чтобы он подковывал им лошадей.
Отдохнув должным образом в Джедане, решили мы выступить в конце концов в Монголию. Полковник Чемагин договорился с одним из лам, который по цене 50 беличьих шкурок согласился забрать меня в свои сани. 29 января 1921 г. в 6 часов утра выехали мы из Джедана, направляясь в сторону Улангома, то есть нашего ближайшего этапа в Монголии.
Лама, Архипов и Шмаков управляли тремя парами саней, нагруженных товаром, полковник Чемагин ехал верхом на коне, я же с Яхонтовым занял четвёртые сани. Наш конвой состоял из нескольких вооружённых сойотов. Мы ехали замёрзшим руслом реки Джедан, направляясь на юг к снежным вершинам Танну-Ола.
Окрестность эта изобилует зверем; я заметил многочисленные стаи куропаток, которые в поисках корма роют длинные канавы в снегу, покрывающем степь.
Местности, через которые мы проезжали, несколько лет тому назад были густо заселены российскими колонистами. Однако же теперь на месте усадеб и хуторов торчали обгорелые и почерневшие брёвна, опустошённые подворья заросли травой. Являлось это следами страшной кровавой резни, совершённой в 1911 г. сойотами, мстящими за эксплуатацию и занятие их извечных пастбищных земель чужими пришельцами.
На одном горном склоне показалось стадо серн. Когда Чемагин метким выстрелом уложил самца-рогача, сойоты сразу же пустились за добычей, разрывая её на месте на куски. С заслуживающей изумления ненасытностью рвали они зубами сырое и ещё тёплое мясо, алчно облизывая стекающую по рукам кровь. Выглядели они при этом страшно. Громкие и жадные их чмоканья вырывали из раздумья погружённого в молитву Джару-ламу (хозяина саней), который при виде окровавленных лиц пирующих сойотов впал в гнев и, схватив в руки ташур (палку), начал ею охаживать прожорливых земляков. Сойоты под влиянием ударов разбежались, как стая куропаток в страхе перед ястребом, бросая ценную добычу. Из уцелевшего таким образом мяса Джару-лама изготовил вкусный бульон, которым нас любезно угостил. Мы провели ночь в сойотской юрте, где приняли нас очень учтиво, благодаря протекции и влиянию Джару-ламы.