Через Урянхай и Монголию (Воспоминания из 1920-1921 гг.)

В настоящее время шаманизм сохранился в своей первобытной форме среди народов северной Азии, как и в таёжных Саянах.
В Монголии шаманизм проявляется в северной части, вдоль массива Танну-ола.
Шаман приносит духам жертвы путём бросания им пищи, а также окропления огня молоком или водой. Они поклоняются небу, земле, луне и солнцу — вообще всей природе, полной добрых и злых духов. Жертвы, так называемые тайлганы, шаманы приносят несколько раз в году.
Шаманами могут быть как женщины, так и мужчины, отмеченные благосклонностью высших сил, позволяющих им общаться с духами, которые могут заклинать, просить о помощи для верующих или просто прогонять из юрты.
Многократно встречался я с убеждением, что шаманы не имеют специальных мест для совершения молитв, однако видел шаманские часовни в окрестностях Убса-нур и Хатхыла.
Многочисленные овоо в горах, вероятно, являются давними шаманскими алтарями, на которых совершались кровавые жертвоприношения.
В настоящее время достаточно часто встречаются деревья турге, на которых шаманы подвешивают лоскуты или конскую шерсть, желая таким способом снискать защиту добрых духов для своих верующих.
Однажды я был свидетелем прорицаний, имеющих целью изучение причины массовой гибели овец у одного богатого монгола. Шаман, наряженный перьями и шкурками разных зверей и пресмыкающихся (онгоны), сидел у костра и, ударяя в бубен, тянул какую-то удивительную мелодию, переходящую в вой. В какое-то мгновение он отбросил бубен и начал бегать вприпрыжку по юрте. Заглядывал под находящиеся в юрте предметы, наконец, остановился посреди юрты и начал рвать волосы на голове и царапать лицо ногтями. Выглядел он при этом страшно: облитый кровью, с безумным взглядом. Всхлипывания, похожие на детский плач, вырывались из его груди. Затем он бросился на землю, лихорадочно вздрагивая мышцами. Внезапно вскочил он с ужасным криком и, схватив нож, выбежал на подворье. Там, набросившись на барана, он распорол ему одним движением брюхо и, несмотря на сопротивление несчастного существа, вырвал у него сердце. По колебаниям этого сердца должен был предсказатель сделать вывод о причине болезни и найти действенное средство. К сожалению, спустя несколько часов я уже опять был в дороге и не узнал о результате этих хлопот.
Во время нахождения в Улясутае, я познакомился с тибетским придворным врачом святейшего хутухты Богдо-хана в Да-хурэ, который в настоящий момент пребывал при дворе Джалханцы-гегена. Это был специалист в области желудочных заболеваний. Желая проверить его врачебные познания, направились мы к нему с коллегой, который вследствие огнестрельного ранения страдал болезнью мочевого пузыря. Для усложнения диагноза он жаловался врачу на грудь и голову, однако тибетец после изучения пульса и артериального давления за ушами больного, определил характер недомогания с очень высокой точностью. Затем он пространно объяснял нам научную сторону лечения тибетских школ и демонстрировал умение владения своими мышцами. Для проверки он употребил из нескольких тарелок зёрна бобов, пшеницы, проса и гвоздей разной величины, после чего выделял из желудка требуемые продукт (предварительно тибетец подвергся обстоятельной проверке). Это не было мистификацией, потому что сопровождающий нас хорунжий делал фотографические снимки.
Тибетскими лекарствами являются порошки из высушенных и измельчённых растений, собираемых в горах, недоступных ущельях и песчаных дюнах.
Наиболее ценным и наиболее известным лекарством является корень женьшеня, отвар из которого обладает просто чудесными свойствами.
Китайцы пожилого возраста, счастливые обладатели молодых жён, покупают женьшень как омолаживающее средство, платя за корень колоссальные суммы.
В дальнейшей дороге, проезжая долиной реки Тэр-хет, вскоре добрались мы до степи, наполненной движущимися песками. Перебравшись вплавь через речку Ханын-гол, мы оказались в Дзун-модо, где были вынуждены оставить табун наших измученных коней на попечении двоих солдат.
Дорога вилась среди гор и лесов. По берегам быстрых водных потоков, текущих в Хайртузам или Орхон, стояли юрты и паслись стада коней и коров, и изредка только — сарлыков.
Монголы в этих краях зажиточны, потому что занимаются вывозом овечьей и верблюжьей шерсти в Калган и Тенсин. В горах или ручьях добывают они золото и дорогие камни, главным образом, аметисты.
В дороге присоединился к нам старый лама, направляющийся в Дзаин-Шаби; я быстро с ним подружился.
— Смотри, — сказал старец, — эта земля, по которой мы сейчас едем, эти степи и горы, взирали много лет назад на доблестные отряды самого величайшего владыки мира — Чингис-хана. Видишь здесь у Орхона эти чёрные стены? Здесь стояла в древности столица Монгольского государства — Каракорум. Здесь на развалинах прежней столицы Уйгуров могущественный сын Чингис-хана построил прекрасную резиденцию, здесь владыки завоёванных земель били челом перед монгольскими ханами, присягая на верность. Здесь умерла мать могущественного Хорезм-шаха Ала-эд-дина Мохаммеда, здесь закончил свою жизнь излучающий славу основатель города, любимейший сын Великого Монгола, Оготай (Угедей), здесь после смерти хана Гуйюка, могущественный покоритель Запада, Бату-хан, посадил на трон внука Чингиса — хана Мангу (Мунгке), брат которого, Хубилай, основал вновь на востоке столицу Хан-балык (Пекин).
По этим, теперь заросшим, камням проходили, как сновидения, пленники разных народов. На этих холмах стояли лагерем самые прославленные монгольские воины, которые своим мечом завоёвывали необъятные пространства. Теперь европейцы ищут могилу Чингиса, но не найдёт её никто, так как пространство между Хэнтэем и Хангаем, где он похоронен, очень велико.
— Взгляни на этот монастырь, — сказал лама на следующий день, когда мы, повернув от Каракорума, ехали на север, то есть к Эрдэни-Дзу. — Героический Абатай-хан привёз это святилище из Тибета почти четыреста лет назад. То есть это самый старый монастырь «жёлтой веры» в Монголии. Проехав такой кусок монгольской земли, увидел ты, наверное, немало развалин городов и монастырей. Нам, ламаистам, вера запрещает раскапывать эти руины, но нередко находят здесь китайцы разные вещи, которые они потом продают за большие деньги. И всё же это реликвии минувшего прошлого диких, как вы их называете, монголов.
С удивлением смотрел я на изборождённое морщинами и обожжённое степными вихрями лицо ламы, глаза которого покрылись тенью грусти и раздумья. Не предполагал я, что этот скромный, на первый взгляд, духовный, так хорошо знает историю Монголии. Немного погодя лама продолжил:
— Знаешь ли ты, каким образом европейцы грабят наши старые летописи? Подкупают молодых лам, жаждущих богатства, а те похищают разные ценные вещи из монастырских библиотек, не зная, что продают душу своей страны. Прежде такого не бывало.
Я знал многих монгольских патриотов, в их числе — сайта Улясутая, князя Чултун-Бейле (расстрелянного на основании фальшивого доноса Доможирова есаулом Безродных), но первый раз разговаривал я с человеком, так горячо любящим традиции своей страны.
  
XX. В ДЗАИН-ШАБИ, РЕЗИДЕНЦИИ ВОИНСТВЕННОГО ПАНДИТА
 
Переправившись через реку, мы помчались галопом с намерением ночью приехать в Дзаин-шаби. На последнем уртоне дзангин сообщил есаулу Безродных, что в монастыре находятся какие-то солдаты, но не мог он, однако, точно объяснить, кто это мог быть.
Есаул Безродных, который не отличался излишней смелостью, послал своего вахмистра с целью добычи языка, отряд же продвинулся на расстояние 12 километров от поселения. Ждать пришлось долго, пока, наконец, обеспокоенный есаул попросил меня, чтобы я с одним казаком поехал в разведку.
Ночь была тёмная, а цокот копыт заглушала густая трава. Мы подъехали к высокой горе, из-за которой показался месяц, освещая нам дорогу своим серебряным мягким блеском. Величественно колыхались громадные лиственницы, среди которых вилась узкая каменистая тропа. По правой руке шумел в глубоком ущелье могучий ручей. Внезапно несколько камней с шорохом сползли на дорогу. Я поднял карабин на уровень глаз, но в то же самое мгновение опустил его; на огромной скале неожиданно обрисовался силуэт прекрасного аргала. С громадным трудом поборол я свою охотничью страсть. Сопровождающий меня казак перекрестился несколько раз и, указав рукой на глубокий яр, произнёс: