Звездный билет

– Он недалеко от них ушел. Тоже хорош твой Димка!
– Ну, знаешь, Борис!..
– А что? Скажешь, у Димки есть какие-то жизненные планы, какие-то порывы, есть что-то святое за душой? В голове у него магнитофонные ленты, девчонки и выпивка. Аттестат получил позорный…
– Довольно! – резко обрываю я, – Хватит о нем!
Черт его знает, каким он стал, этот мой друг Боря. Тоже позер! Любит, видите ли, «правду-матку в глаза резать».
Мы подходим к нашему дому. Борис должен взять у меня кое-какие книжки.
– Слушай, – говорю я ему после долгого молчания, – хочешь узнать, о чем думает мой Димка? – Говорю это так, как будто сам прекрасно знаю, о чем он думает. – Посидим у нас в садике минут пятнадцать. Он там в это время всегда бывает. Поговорим с ним.
– Тебя задели мои слова? – спрашивает Борис.
– Чепуха! Все же давай посидим в садике. Мы входим в наш «патцио» и садимся на скамейку в глубине садика, под цветущим кустом сирени.
***
«Барселона» живет вечерней жизнью, как и все дома в Москве. Всеми тремя этажами, сотней окон она смотрит себе внутрь. За шторками двигаются люди, наяривают телевизоры. В противоположном углу двора два приятеля Гера и Гора налаживают на подоконнике магнитофон. Сейчас будут оглушать весь двор музыкой. Пока не придет дворник.
Под аркой зажигаются фары. Во двор въезжает новенькое такси. Сгусток энергии и комфорта XX века на фоне наших облупленных стен.
Из дверей выскакивает мастер художественного слова Филипп Громкий со своими элегантными чемоданами.
– Далеко, Филипп Григорьевич? – спрашивает дядя Илья.
– В турне, друзья. Рига, Таллин… На Балтику, друзья.
– Филипп! – кричит из окна наш папа. – Ионами на взморье попользуйся. Подыши как следует. Лучшее лекарство для нас с тобой.
– Что же вы раньше не сказали, Филипп Григорьевич, что в Ригу едете? – обиженно говорит спекулянт Тима.
– Программа у вас та же? Новенькое что-нибудь выучили? – интересуется шофер Петя Кравченко.
– Товарищ Громкий, а за электричество вы заплатили? – светским тоном осведомляется тетя Эльва.
«Барселона» провожает своего любимца, свою звезду. Громкий машет шляпой вокруг. Самый громадный город – это просто тысяча деревень. Ну, чем наша «Барселона» не деревня?
Шофер включает счетчик, нажимает стартер. Фыркнув, голубой автомобиль исчезает под аркой. Так каждую весну артист на виду всего дома отбывает в странствия по приморским районам. Он будет пересаживаться с самолета в поезд и с поезда в такси, жить в гостиницах, обедать в ресторанах, купаться в соленых морских волнах и дышать ионизированным воздухом взморья. Осенью он вернется, и жители «Барселоны» будут его приветствовать.
В садике появляется вся Димкина компания и он сам. Я ни разу не видел Галю с подругами. Она ходит только с Димкой, Аликом и Юркой. И ребята не отстают от нее. Трудно понять: ухаживание это или продолжение детской дружбы. Они занимают скамейку недалеко от нас. Нас они не видят или просто не хотят замечать.
Вот уже десять минут Гера и Гора крутят магнитофон, а дворника все нет.
Видимо, «Барселону» охватило в этот вечер лирическое настроение.
Джазовые синкопы бьют в землю, точно град, словно отбойный молоток, вгрызаются в стены и взмывают вверх, пытаясь расшевелить неподвижные звезды, подчинить их себе и настраивать попеременно то на лирический, то на бесноватый лад. Три пары остроносых ботинок и одна пара туфелек отбивают такт. Лица ребят нам не видны, они в тени сирени. Их голоса мы слышим только в перерывах между музыкой.
ДИМКА. На Балтику помчался Громкий. Эх, ребята!
ЮРКА. А что ему не ездить? Жрец искусства.
АЛИК. Тоже мне искусство! Читать стишки и строить разные рожи.
Примитив!
ГАЛЯ. А почему бы тебе, Алик, не выучить пару стишков? Выучи и поезжай на Рижское взморье.
ДИМКА. Алька и так знает больше стихов, чем самый Громкий из всех Громких.
– Паблито, – призывно поет магнитофонная дева. – Паблито, – говорит она задушевно. – Па-аблито! – кричит что есть мочи.
Почему я вдруг решил поговорить с Димкой? Только лишь потому, что меня задели слова Бориса? «Пойдем, ты узнаешь, о чем он думает». Как будто я сам это знаю. Что я знаю о своем младшем брате? До какого-то времени я вообще его не замечал. Знал только, что с ним хлопот не оберешься. Потом он немного подрос, и мы стали с ним слегка возиться. Но у меня всегда были свои крайне важные дела. И вдруг младший брат приходит и просит на минутку твою бритву.
А однажды ты видишь, что он лежит на диване с совершенно потерянным видом и на твой вопрос бурчит: «Отстань». И как-то раз ты замечаешь его в толпе возле метро. Ты ухмыляешься – «племя младое, незнакомое» – и думаешь: «А может быть, и на самом деле незнакомое?» У тебя наука, диссертация, ты, в общем, на самом переднем крае, а у него аттестат сплошь в тройках. О чем он думает? Мы, Денисовы, интеллигентная семья. Папа – доцент, а мама знает два языка. Димка прочел все, что полагается прочесть мальчику из «приличной» семьи, и умеет вести себя за столом, когда приходят гости. Но воспитали его «Барселона», и наша улица, и наша станция метро. В какой-то мере стадион, в какой-то мере танцевальная веранда в Малаховке, в какой-то мере школа.
Звучит кощунственно. Его должна была воспитать главным образом школа. А, брось! Ты сам еще не так давно учился в школе.
– Паблито… – совершенно изнемогая, шепчет магнитофонная дева.
АЛИК. Я не понимаю, почему стонет Юрка. Все лето будет кататься со сборной, а потом его как выдающегося спортсмена примут куда-нибудь без экзаменов.
ДИМКА. Верно, что ты стонешь? В Венгрию едет, а стонет еще.
ЮРКА. Галачьян в Венгрию едет, а не я.
ГАЛЯ. Что ты, Юрик!
ЮРКА. То, что слышишь. Галачьяна в сборную включили. Говорят, он тактику лучше понимает. Конь мой ликует. В институт поступишь, человеком станешь, хватит, говорит, мяч гонять.
Труба. Звук трубы летит в небо. Он стремительно набирает высоту, как многоступенчатая ракета, выходит на орбиту и кружится, и кружится, и замирает, и на смену ему приходит глухой рокот контрабаса. И новые взлеты трубы. И жизнь идет. А Юрку не включили в сборную. Это трагедия, я его понимаю. Гудит саксофон. И жизнь идет. Младший брат недоволен жизнью. Что ему нужно, кроме трубы, контрабаса и саксофона? Попробуй-ка поговорить с ним об этом. Он засмеется: «Чудишь, старик!» – и попросит «четвертную». Это очень трудно – иметь младшего брата! Лучше бы мы с ним родились близнецами.
Жизнь идет, и трубы сейчас звучат несколько иначе, чем одиннадцать лет назад.
ЮРКА. Были бы деньги, накирялся бы я сейчас.
ДИМКА. Только и остается.
АЛИК. Давай, Юрка, вместе готовиться во ВГИК, на сценарный факультет!
ГАЛЯ. Лучше готовься вместе со мной на актерский. У тебя такая фигура!
ДИМКА. Я вам советую поступить в Тимирязевку. Говорят, там открылся новый факультет: тореадорский. У Юрки все данные для боя быков. А Галка поступит на пушной, будет демонстрировать шкурки песцов и лисиц. Тоже все данные.
ГАЛЯ. А ты куда, Димочка? На что ты можешь рассчитывать со своими данными?
Нахальный баритон в бешеном темпе уговаривает девушку.
Перестань кукситься, забудь о разных пустяках и целуй меня. Чаще, целуй меня чаще. Только это тебе поможет. Гера и Гора неистовствуют, а дворника все нет. Неужели им удастся до крутить ленту до конца?
Борис рядом со мной молча курит. Я тоже молча курю.
ДИМКА. А в общем, куда нам поступать, решают родители. Ведь это же они, дорогие родители, финансируют все наши мероприятия.
ГАЛЯ. Представляете, мальчики, мама мне заявила: или в медицинский, или к станку.
АЛИК. Родители не могут понять, что нам чужды их обывательские интересы. Даже мой дед и тот нудит день-деньской: сначала приобрети солидную специальность, а потом пробуй свои силы в литературе.
ЮРКА. А мой конь уже все продумал. Надежды у него мало, что я поступлю, так он уже место мне подыскал для производственного стажа. Учеником токаря на какой-то завод. Дудки я туда пойду. Ишь ты что придумал: учеником токаря!