Влюбленная Пион

Мама не стала спорить.
— До сих пор ее увлечение книгами не приводило к нарушению правил, — наконец уступила она. — Увере­на, ты не хочешь, чтобы она стала неуправляемой. Но если ты считаешь нужным рассказывать нашей дочери разные истории, то почему бы тебе не обратиться к ле­гендам о богах и богинях?
Отец ничего не ответил, и мама посмотрела на меня.
— Она еще долго будет оставаться здесь? — спросила она отца.
— Нет, недолго.
Затем мама ушла, так же тихо и незаметно, как по­явилась. Я решила, что отец победил в споре. Во всяком случае, он совершенно спокойно сделал какую-то от­метку в бухгалтерской книге, затем положил кисточку, встал со своего места и подошел к окну, чтобы посмот­реть на остров Уединения.
В комнату вошел слуга. Он поклонился моему отцу и подал ему письмо с красной государственной печатью. Отец задумчиво повертел его в руках, как будто ему уже было известно, что в нем написано. Мне показалось, что он не хочет открывать его при мне, и тогда я подня­лась, поблагодарила его за подаренную копию «Пионо­вой беседки» и вышла из библиотеки.
Желание
Наступил прекрасный теплый вечер. В женских покоях устроили банкет. Нам подали бобы, высушенные на весеннем солнце и приготовлен­ные на пару вместе с цедрой мандаринов, и крас­ных крабов седьмого месяца — размером они были не больше куриного яйца. Их ловили в нашем озере только в это время года. В тарелки замужних женщин добавляли ингредиенты, которые помогали забеременеть. Те, кто уже носил ребенка или подозревал такую возмож­ность, отказывались от некоторых блюд: например, от мяса кролика, потому что все знали, что его употребле­ние может привести к тому, что дитя родится с заячьей губой, а также от мяса ягненка, так как из-за него дети рождались больными. Но я не была голодна. Я думала о том, что произойдет в беседке Спокойного Ветра.
Когда тарелки и барабаны позвали нас в сад, я спо­койно пошла чуть поодаль, стараясь двигаться грациоз­но и поддерживая разговор с тетями, наложницами и женами гостей моего отца. Я вышла из женских покоев с последней группой женщин. Свободными оставались только подушки, лежащие по краям импровизирован­ного зала для женщин. Я взяла одну из них и огляделась по сторонам, чтобы убедиться в том, что сделала пра­вильный выбор. Да, моя мать на правах хозяйки сидела в центре. Сегодня все незамужние девушки, кроме меня, сидели вместе. Тан Цзе — то ли по своей воле, то ли по настоянию моей матери — оказалась в той части, где сидели девочки ее возраста.
Для этого вечера мой отец выбрал интересные отрыв­ки. В них говорилось о том, что случилось спустя три года после смерти Ду Линян. Лю Мэнмэй, направляясь на сда­чу императорских экзаменов, заболел. Старый учитель Линян приютил его в ее гробнице рядом со сливовым деревом. Как только заиграла музыка, я сразу поняла, что теперь мы перенесемся в загробный мир, где Линян под­вергнут суду. Сегодня я не могла видеть актеров, и пото­му мне пришлось воображать страшного судью, который говорил о реинкарнации и о том, как души разбегаются, словно искры фейерверка, когда им присуждают одну из сорока восьми тысяч судеб в чертогах желания, о вопло­щениях и бесплотных духах на двухстах сорока двух уров­нях ада. Линян умоляет судью, рассказывает ему об ошиб­ке, которую она совершила: ведь она слишком молода, чтобы находиться здесь. Она не была замужем и не пила вина, но ее посетила тоска, и она рассталась с жизнью.
Разве так бывает, чтобы люди умирали оттого, что им приснился сон? — грозным голосом спросил судья. Он требовал объяснения от Духа Цветка. Тот рассказал ему о меланхолии и смерти Линян. Затем, сверившись с Книгой Браков, он подтвердил, что ей суждено быть с Мэнмэем, и, поскольку на ее дощечке не было точки, дал ей разрешение на то, чтобы стать призраком и бродить по свету в поисках человека, который должен стать ее мужем. Затем он приказал Духу Цветка позаботиться о том, чтобы тело Линян сохранилось в целости и со­хранности. Линян превратилась в призрака и вернулась на землю, где поселилась рядом со своей гробницей у сливового дерева. Старая кормилица Ши Сяньгу* уха­живала за ее гробницей. Она приносила жертвенные дары и оставляла их на столике под деревом. Линян отблагодарила ее тем, что осыпала цветами сливы, воплощавшими собой ее мысли о любви.
Мэнмэй выздоравливал, лежа в гробнице, но вдруг его посетило беспокойство. Он решил прогуляться по саду. Совершенно случайно — если не считать того, что в дело вмешалась судьба, — он находит шкатулку с портретом, нарисованным Линян. Ему кажется, что он на­шел портрет богини Гуаньинь. Он относит свиток в ком­нату и зажигает перед ним благовония. Его восхищают дымка мягких волос Гуаньинь, ее маленький ротик, по­добный розовому бутону. Он видит, что между ее бровя­ми спрятано любовное томление, и чем дольше он смот­рит на ее портрет, тем больше уверяется в том, что на шелке изображена земная женщина, а не богиня. Гуань-инь плывет по воздуху, а он видит, что из-под полы одежд высовывается крошечная «золотая лилия». Затем он за­мечает стихотворение, написанное на шелке, и осознает, что это портрет смертной девушки.
Он читает стихи и понимает, что он — это Лю, ива. Девушка на портрете сжимает в руке ветку сливы, словно обнимает Мэнмэя, имя которого означает Сон о сливе. Молодой человек пишет ответное стихотворение, а за­тем призывает ее сойти с портрета и подойти к нему.
Женщины, сидевшие за ширмой, спокойно ждали, что будет дальше. Темная призрачная сущность Линян поднимается из гробницы, чтобы соблазнить, искусить и прельстить молодого ученого.
Я подождала, пока она постучится в окно. Когда Мэнмэй спросил ее, кто она такая, я встала и быстро удалилась. Мои чувства были так похожи на чувства Линян. Она вилась вокруг ученого, звала его и дразнила. «Я цветок, который благодаря тебе расцвел темной но­чью, — слышала я пение Линян. — Я без колебаний от­даю тебе свое тело, подобное тысяче золотых монет. В этой жизни я желаю одного: спать с тобой на одной подушке каждую ночь». Я была незамужней девушкой, но ее желания были мне знакомы. Мэнмэй принял ее предложение. Он снова и снова спрашивал ее имя, но она отказывалась назвать его. Ей было легче отдать ему свое тело, чем признаться в том, кто она такая.
Подойдя к зигзагообразному мостику, который вел к беседке Спокойного Ветра, я замедлила шаг. Я видела, как «золотые лилии», спрятанные под широкой шелко­вой юбкой, расцветали при каждом моем движении. Я пригладила ткань, провела пальцами по волосам, что­бы удостовериться в том, что все шпильки находятся на месте, а затем на несколько мгновений прижала руки к сердцу, чтобы успокоить его отчаянное, беспокойное биение. Мне следовало помнить о том, кто я такая. Я была единственной дочерью в семье, где уже девять поколений рождались императорские ученые высшего ранга. Я была помолвлена. У меня были перебинтова­ны ноги. Если случится что-нибудь неподобающее, я не смогу убежать, как девушка с большими ногами, и не смогу уплыть на облаке, как это сделала бы Линян. Если нас кто-нибудь увидит, моя помолвка расстроится. Сложно было придумать что-нибудь хуже этого, чтобы навлечь на семью позор и бесчестие, но я была глупа и безрассудна, а мой разум был отуманен желанием.
Я закрыла глаза и постаралась забыть о том, какую боль это причинит моей матери. Если бы я рассуждала здраво, я бы поняла, как она будет во мне разочарована. Если бы я была способна думать, я бы догадалась, ка­кой гнев рисковала навлечь на себя. Вместо этого я при­помнила, с каким достоинством она ведет себя, подумала о ее красоте и гордой осанке. Это был мой дом, мои сад, моя беседка, моя ночь, моя луна и моя жизнь.
Я остановилась между зигзагообразным мостиком и беседкой Спокойного Ветра. Незнакомец уже ждал меня. Сначала мы не сказали друг другу ни слова. Возможно, он был удивлен, что я пришла. В конце концов, этот поступок не свидетельствовал о моей добродетели. Возмож­но, молодой человек тоже боялся, что нас поймают. Или же он старался вдохнуть мое существо, так же как я стре­милась охватить его облик легкими, глазами и сердцем.