Семейная хроника (СИ)

25 августа ген. Мамонтов двинул свои корпус дальше, причем главные силы пошли прямо на запад к г. Лебедянь, в то время как правофланговые полки заняли на время гор. Ранненбург, а левофланговые удерживали жел. дорогу Козлов-Грязи.
28 августа, пройдя за три дня около ста километров, ген. Мамонтов без боя вошел в гор. Лебедянь, на правом высоком берегу Дона, а в ночь на 1-е сентября части корпуса заняли Елец, где захвачены большие запасы военного снаряжения и взорвано 36 вагонов со снарядами.
Через три дня полки двинулись тремя колоннами на юг и на восток. 6-го сентября ими заняты станции Касторная и Грязи. В тот же день к-р корпуса получил категорический приказ командующего Донармии, двигаться дальше на юг и содействовать 3-му Донскому корпусу в его боях с 8-й сов. армией. На следующий день одна из колонн заняла Усмань, а к 11 сентября все три колонны, объединившись, ворвались в г. Воронеж».
А позднее якобы попал Василий Степанович уже на Восточный фронт, так как иначе не мог бы он рассказывать о Тухачевском и получить от него именной пистолет.
Заканчивал же он гражданскую войну, судя по рассказам сына Алексея, в Средней Азии. Мой отец утверждал, что на спине Василия Степановича имелась отметина после встрече с басмачами. Ему на спине вырезали ножом пятиконечную звезду.
Что из этого правда, а что нет, не знаю. Сам я деда живым не застал.
После гражданской войны и похода в Среднюю Азию Василий Антонов, вроде как, одно время работал в ЧК, но, то ли из-за расшатанной нервной системы, то ли из-за малограмотности, был выведен за штат и брошен на заведывание общепитом. Однако связи с органами не терял. (Бывших чекистов не бывает) Однажды дед даже сумел задержать опасного преступника, объявленного в розыск.
Встретил он бандита в общественном туалете вокзала. Опознав врага, не мудрствуя долго, Василий Степанович скрутил свой поясной ремень в трубку, а потом, уперев его в спину преступника, на словах дед сообщил бандюгану, что это - револьвер и при лишнем движении, он, дескать, будет стрелять не задумываясь. Отконвоировав преступника в милицию, Василий Степанович показал ему "оружие", с помощью которого он его задержал. Бандит страшно и грязно ругался...
В конце концов, все войны закончились и наступила мирная жизнь в новой уже социалистической стране. В семье Василия и Анны Антоновых кроме старших детей Александра (1910), Михаила (1918), Алексея (1921) появилось еще двое ребятишек: младший сын Владимир (1924) и общая любимица Верочка (1926). К этому времени семья жила в Грязях в этом доме.
Дом, где жила семья Антоновых в Грязях (ныне уже снесен).
Наверное, лучше понять атмосферу тех лет поможет рассказ, написанный моим отцом.
«Это было не так давно, лет 35 тому назад в одном небольшом городке средней России. Мне было лет 12-13, и звали меня не Алек­сеем Васильевичем, а Лешкой, а больше Левшой или Лешка Сеченый, в память того, что объездчики бывшего графского сада поймали меня в саду и, за подбитый глаз сторожа, жестоко высекли. Но, несмотря на эту мученическую процедуру, я считался на нашей улице вожаком всех ребят и со своими побратимами Лешкой Сафоновым и Лешкой Дискантом был грозой не только ребят, но и парней постарше.
Период НЭПа и затихающий гул гражданской войны отразился на нашем мышлении, а уклад жизни маленького, заштатного города рез­ко сузил наш взгляд на мир, на жизнь, не говоря уже о культуре и искусстве.
Я рос маленьким дикарем, не признавая авторитетов, не терпя никакого насилия. Нашими богами были старые революционеры и учас­тники походов Буденного. По их слову мы могли выполнить даже невозможное. Вместо того, чтобы воровать в саду яблоки, мы сами становились в дозор и тогда была полная гарантия того, что уж ни одно яблоко не пропадет из сада.
Тот год так был насыщен событиями, что мы не успевали вос­принять одно, как совершалось более грандиозное.
Рядом с нами в добротном, просторном доме жил священник о. Василий с матушкой. И не просто священник, а отец бывшего жандар­мского офицера, расстрелянного ЧК в 1918 году.
В 1929 церковь, в которой служил о. Василий закрыли и снес­ли, а на ее месте построили красивый клуб железнодорожников. О. Василий не выдержал и сошел с ума или, как мы говорили, «чокнул­ся». И его куда-то увезли, уехала и матушка. Дом заняли под ясли, а огромный сарай и конюшня пустовали и отлично служили нам мес­том сбора команды и нашим штабом.
В одну из темных весенних ночей ясли подожгли. Мы, конечно, приняли горячее участие в тушении пожара и, как потом оказалось, не без выгоды. На чердаке дома священника мы обнаружили два объе­мистых сундука, набитых книгами. В следующую ночь все книги мы перетаскали к себе на чердак и дня три-четыре были заняты разбор­кой этого клада.
Все церковные книги: псалтыри, библии, требники, жития свя­тых и евангелия мы раздавали соседским старухам, чем снискали их любовь и удивление. А остальные книги честно разделили на троих. По мере того, как мы каждый прочитывали свои книги, мы меняли их между собой.
Не успели мы переварить Ф. Купера, М. Рида, В. Гюго, Лескова и др, как в городе открыли новый клуб. Ну, предположим, он был новый для всех жителей, но не для нас. Для нас это был уже старый, давно известный клуб от первой ступеньки до флага на кры­ше, от первого строителя до первого директора клуба. И мы уже бы­ли нештатные помощники и директора, и художника, и пиротехника, и даже дяди Вани-«Миндальное почтение», занимающего две должности: дворника и контролера. Но самой главной ошеломляющей новостью бы­ла новость, которую мы расклеивали на заборах- это приезд москов­ских артистов с участием братьев Адельгейм.
Мы не знали, что такое братья Адельгейм, но надеялись уз­нать через неделю. Однако в конце недели со мной, вопреки моему жела­нию, случилась неприятная история.
Дело в том, что я тогда подзарабатывал у парней по 15-20 копеек /что было тогда большим бо­гатством/ необычным способом. Парень, обидевшись почему-либо на свою девушку и желая ее «проучить», встречался со мной и давал заказ, платя по твердой таксе 15-20 и 25 коп. Я же выполнял свою часть договора: в зависимости от полученных денег, найти в парке <эту> девушку и запихать ей за пазуху лягушку, ящерицу или ужа.
Девушки не любили меня и боялись. Иногда вдвоем или втроем они окружали меня, чтобы отшлепать как следует. Но стоило мне за­сунуть руку за пазуху и издать боевой клич, как они пускались в рассыпную, зная, что у меня всегда за пазухой сидит ужак или еще какая-нибудь гадость.
И вот, накануне приезда братьев Адельгейм, в парке вечером я выполнил такое поручение, лишившись последнего ужа и получив за это четвертак. С девушкой случился сердечный приступ, а ее брат 22-х летний Пашка Зинин встретил меня днем и избил.
Я не мог простить такую обиду, и мы втроем обсудили, как отомстить обидчику. Решили подстрелить его из нашего арбалета.
Выследить и подкрасться к нему для нас ничего не стоило. Пашка сидел на лавочке со своей девушкой, когда я с расстояния двух шагов выстрелил ему в затылок тупой стрелой и исчез.
Мы уже спали в сарае у Лешки Сафонова, когда пришел мой отец и повел домой, подгоняя сзади ремнем. Войдя в дом, я увидел плачу­щую мать и мать Пашки Зинина. Их-то я не боялся. Больше всего я боялся рассердить отца - в гневе он бывал страшен. Но отец, рас­смотрев при свете моё разрисованное лицо, всё в синяках, заплыв­ший глаз, не рассердился, а только спросил, кто меня так избил. Я ответил, что Пашка. И к моему удивлению, он захохотал. И так за­хохотал, что, наверное, полгорода слышали этот хохот. Отсмеяв­шись, он сказал женщинам, что считает все в порядке, и ушел в другую комнату.
Женщины накинулись на меня, но я знал средство против них - ­вытащил из кармана ящерицу, и они отступили от меня, причитая по очереди.
Я не без труда узнал, что я чуть не убил Пашку. Но я хорошо знал, что не мог убить. Я же стрелял тупой стрелой, правда, со свинцовой головкой. Оглушить мог, а убить - нет. И официально им заявив, что если Пашка тронет меня хоть пальцем, я убью его на­совсем. После этих слов даже не подействовала моя ящерица. С двух сторон женщины чуть не подняли меня в воздух и стали шлепать по казенной части с приговорами, что я разбойник, изверг, и в кого я уродился, и что одна мука со мной, и что меня будут судить.