Чайка с острова Мираколо
Благодаря Пульчино, границы моего маленького мирка раздвинулись настолько, как я и мечтать не могла. Он подарил мне небо и жемчужную прелесть лагуны, озаренной восходящим солнцем. До появления Джулии в монастыре Пульчино был моим единственным другом. С того дня, как я нашла беспомощного мокрого птенца на причале, мы больше не расставались. И я никому не позволила бы ограничить его свободу.
«Может, довольно патетики?» – недовольно прозвучало у меня в голове. Я словно очнулась, вынырнув из темного будуара в прозрачную синеву весеннего дня. Сильные крылья несли меня вдоль канала мимо Арженто и дальше, к дому синьора Граначчи. Описав круг над черепичной крышей, я вдруг заметила Рикардо: вместе с человеком-со-шрамом он стоял на аркаде винтовой лестницы, ведущей во внутренний дворик. Оба ожесточенно спорили о чем-то. Эх, даже клюв зачесался, так хотелось их подслушать! «Мне что, разорваться?» – снова ехидно заметил Пульчино, который за годы общения со мной уяснил, что такое сарказм, и с удовольствием пользовался им при случае. Зато моя память обогатилась знанием всех укромных местечек в лабиринте рыжих крыш Терра-деи-Мираколо, где можно было спрятать добычу или притаиться самой. Да уж, мы многому научились друг у друга!
Как бы мне ни хотелось подслушать, о чем говорят Рикардо и тот странный господин, гораздо важнее было проследить за графом. В данную минуту он как раз садился в длинную позолоченную гондолу, намереваясь отплыть вместе с сыном. Я спикировала к ним на одолженных крыльях, присев на торчащий на корме набалдашник. Кто будет обращать внимание на какую-то чайку?
– Бедняжка, как она изменилась! – говорил Энрике. – Когда я встретил Джулию два года назад, в ней было столько тепла, счастливого предчувствия, надежды! Ее веселый смех звенел по всему дому. Знаешь, отец, бывает так, что встретишь человека – и сразу чуешь в нем родную душу.
– И ты, не откладывая, сделал ей предложение.
– Да, и мне показалось, что она была рада! А на следующий день вдруг заявила, что нам следует все забыть. Вернула мне кольцо. Я не мог понять, что на нее нашло. Честное слово, легче поймать облако над вулканом, чем постигнуть мысли женщины!
– К счастью, монахини на Терра-деи-Мираколо сумели вправить ей мозги.
Энрике печально покачал головой:
– Но этот мрачный монастырь выпил из нее все краски, всю живость. Представляю, что там за жизнь! Поди у них в саду даже крапива чахнет… Нет, дурной это обычай – ссылать туда девчонок перед свадьбой!
– Напротив, очень разумный, – усмехнулся граф. – Ты еще успеешь оценить, каким подарком для мужа является тихая, покорная, бессловесная жена. А главное, монастырь научил ее кое-чему. Мои люди донесли, что Джулия подлинно владеет искусством кьямата. Это редкость в наши дни!
– Я выбирал жену не по магическим способностям… – тихо возразил Энрике.
– Этот дар – ее единственная ценность! – возвысил голос граф. – Ты думаешь, меня интересует захудалый род Граначчи, который едва держится на плаву благодаря ловкости и обаянию этого плута Рикардо? Однако талант Джулии сделает тебя первым человеком в Венетте! За это я готов терпеть ее вместе с братцем, так что не глупи.
В этот момент раздался резкий крик, и Энрико, вздрогнув, поднял голову. В небе, обведенная сияющим солнечным контуром, парила чайка.
Глава 4
Мой первый обед в семейном гнезде рода Граначчи проходил в приятной, непринужденной обстановке. Во многом этому способствовало отсутствие Ассунты. Верная своей тактике, старая мегера сказалась больной и заперлась в своей комнате, вероятно, надеясь пробудить в нас с Рикардо остатки совести. Надеюсь, наш смех и веселый разговор, доносившийся из столовой, достаточно ее разочаровал. Интересно, рискнула ли она поделиться с племянником своими подозрениями?
Стол накрыли на два прибора. Фаянс и серебро уютно поблескивали в свете свечей. Графин был полон драгоценного вина, в гранатовой темноте которого вспыхивали фиолетовые отблески. Двое лакеев, наряженные в одинаковые ливреи и красные чулки, время от времени появлялись в комнате, вносили очередное блюдо или канделябр со свечами, и снова бесшумно исчезали.
Еда, разложенная по тарелкам и соусникам, выглядела аппетитно, но я все еще была немного чайкой, поэтому от запаха прожаренного мяса и тушеных овощей меня едва не стошнило. Хотелось нырнуть в канал, сцапать скользкую серебряную рыбешку и сожрать ее вместе с костями. Увы, такова была оборотная сторона связи с Пульчино. Всякий дар – палка о двух концах.
Воздавая должное жаркому и ветчине, Рикардо подлил мне вина и улыбнулся:
– Даже не помню, когда мы в последний раз сидели вот так, по-семейному. Разве что в детстве. Помнишь, когда мы с отцом приехали в поместье на твои именины?
Лицо его улыбалось, но в глубине глаз светилась настороженность, как у дикого зверя.
«Понятно. Значит, тетушка все же успела заразить племянника своими подозрениями».
Нарезая рассыпчатый сыр на мелкие кусочки, я небрежно пожала плечами:
– Конечно, помню. Отец еще хотел оставить тебя немного погостить. Но ты был просто невозможен! Сначала сбежал от наставника и залез на дерево. Потом попытался прокатиться на папиной лошади. Мама решила, что с двумя детьми ей в одиночку не справиться, они с отцом поругались, и вы уехали обратно.
Рикардо расхохотался сначала, затем погрустнел:
– Я действительно уделял мало внимания тебе и матери. Совсем замотался в делах. Не представляешь, как я об этом жалею! Но теперь все будет по-другому, обещаю.
Под его теплым взглядом я покраснела и зачем-то бухнула себе в тарелку пучок кресс-салата, который вообще-то терпеть не могу. Братская заботливость Рико меня растрогала. Но я никак не могла отделаться от мысли: мне почудилось, или действительно в его голосе слышалось облегчение?
– Тебе понравится в Венетте, – продолжал Рико. – Завтра же поедем прогуляться по каналам. Если что, гондола и Фабрицио в твоем полном распоряжении. А через две недели будет праздник в честь Дня Изгнания! Я покажу тебе Дворец дожей и галереи Прокураций, сходим на ярмарку, вечером глянем гонки гондол на Большом канале… Азартная вещь, я тебе скажу!
– А нас пустят на «Бученторо»?
«Бученторо» – церемониальная золоченая галера, с кормы которой дож бросал в волны кольцо, скрепляя этим свой брак с морем. В свиту дожа при этом допускались только знатные патриции, всем остальным приходилось довольствоваться созерцанием зрелища издалека, со своих лодок. Триста лет назад море защитило Венетту, прогнав от наших берегов алчных фиескийцев, тогда и возник этот обычай. С тех пор он неукоснительно соблюдался, хотя некоторые острословы любили пошутить насчет престарелого дожа и его вечно юной коварной возлюбленной, вдовы целой череды венеттийских правителей. Из всех развлечений, предстоящих в День Изгнания, церемония обручения особенно меня интересовала.
– Надеюсь, все пройдет благополучно, – сказала я задумчиво, вертя в руках десертную ложку.
– Да, дон Соренцо – нынешний дож – стар и глух, как пень, но, надеюсь, у него достанет сил подняться на корму и произнести речь, – беспечно отозвался Рикардо. – Хотя кое-кто из сенаторов уже примеряет на себя золотую шапку, однако я заметил, что люди, облаченные властью, обычно чертовски живучи, так что Августино Соренцо еще поборется. Да и глохнет он лишь тогда, когда ему это выгодно.
Меня беспокоило не самочувствие дожа, а кое-что другое, но я не стала спорить. Перед глазами возникли песчаные отмели острова Дито… Это место, где мутно-зеленые воды лагуны смешиваются с морскими волнами. Золотое перышко парадной галеры выглядит как пушинка на ледяной ладони Длинного моря, в любой момент готовой сжаться в кулак. Кое-кто считал обряд в День Изгнания символом нашего господства над морем, но я-то знала, насколько это «господство» было призрачным и условным. Море – оно как глухая бездна, безразличная к людям. Оно сыто дремлет под небом, но в любую минуту может показать свой оскал и смести нас с земли, словно прилипший сор.