Альбинос (СИ)

— Привет. — я смотрел ему в глаза, а вот он нет. Понятно, стеснялся. Ещё бы, строил истеричку из себя, вот и стыдно теперь.
— Всё-таки отварил? — он прошел за мной следом на кухню и варёные креветки его явно разочаровали.
— Как-то забыл, пока чистил, что пожарить надо.
— Ладно, варёные поедим.
— Что за пиво-то? — я взял одну бутылку из коробки. Тёплое. Надо будет в холодильник поставить. А вот название фиг разберешь. Как это немцы выговаривают?
— Без понятия, но оно вкусное, сам увидишь.
— Ты решил бороду отпустить? — я только сейчас заметил, что у него была уже недельная щетина, конечно, это не мои заросли, но раньше он всегда брился начисто.
— А-а-а-а, это? — он потрогал свой подбородок. — Новый стиль, не нравится?
— Тебе как-то не очень. — я вернулся к рассматриванию пива, чтобы найти пометку о крепости, но это оказалось сложно. Щетина ему правда не шла, без неё было симпатичнее, если такое слово можно употребить к мужскому подбородку.
Пока я рассматривал пиво и нашел две бутылки явно другой фирмы, с другой этикеткой и названием, совсем не заметил, что он долго уже не выходит из ванной. Как-то слишком долго для мытья рук.
— Ты чего так долго-то?!
— Бреюсь. — он развернулся ко мне намазанный моей пенкой, с моим станком в руке, половину лица он уже побрил.
— Моим станком?
— Хочешь, новый куплю?
— А если у меня спид?
— Тогда мне тебя очень жаль. — и он отвернулся обратно к раковине.
— Я смотрю, бриться ты тоже не умеешь.
— Бреюсь как умею! — он ворчал и скользил бритвой по подбородку
— Хуево умеешь, Александр! Папка тебя не научил, что ли?
Я подошел сзади так, чтобы взять его руку с бритвой в свою, а левой рукой наклонил его подбородок вниз.
— Смотри, — я покрутил его руку с лезвием перед лицом так, чтобы он мог увидеть его в зеркале напротив нас. — Это — не станок «джилет», это обычное лезвие. Оно очень острое, а ты давишь на кожу со страшной силой. Так нельзя. Во-вторых, против роста волос брить тоже нельзя такой бритвой… Хотя даже джилетом нельзя. Это неправильно. В-третьих, не оттягивай так сильно кожу на лице. Зачем? Весь прикол в том, какой угол ты выбираешь для лезвия.
Я аккуратно повернул его голову боком к зеркалу и его же рукой провел по той щеке, где были волосы.
— Видишь? Та же гладкость, но она ровная, а у тебя на другой стороне что? — я повернул другую щеку, где красовались красные, раздраженные полоски. — Ты дома у себя электрической бритвой пользуешься?
— Я в барбершоп езжу.
— Аааа, ну понятно, как я сразу-то не подумал. — я ушел обратно на кухню, оставив его одного и с бритвой, и с новыми знаниями.
Зря я это сделал. Мне просто хотелось указать ему на ошибки, а в итоге я не подумал, как он отреагирует и как отреагирую я. Жесть, конечно. Он весь затрясся, глаза выпучил, даже рот раскрыл, наблюдая за мной. Мне кажется, у него ни одной мысли не осталось в голове — всё вылетело. Но самое страшное, что я прижался к нему уж слишком близко. Прямо-таки хером к заднице. Так случайно получилось, но это было ужасно. Нахуя я так сделал? Зачем? А ещё тупее, что его реакция мне понравилась. То, что я люблю, то, что меня заводит. Это смущение, этот трепет. Неужели я так на него влияю, господи, он же мужик! Нет-нет-нет, не понимаю, как так можно, млеть от чужого хера. Хоть это было и странно, и забавно одновременно, лучше так больше не делать.
 — Так лучше? — он вышел из ванной с таким лицом, будто это я настоял на его бритье.
— Ага. А вот эти две бутылки, тоже из Германии?
— Да, это, типа, эксклюзив, Шоршбок пятьдесят семь, отгадай, сколько градусов? — он присел за стол напротив.
— Тридцать?
— Больше
— Сорок?
— Больше.
— Пиздец, куда уж больше-то?! Пятьдесят?
— Больше.
— Да не может быть! Шестьдесят?
— Пятьдесят семь с половиной. — он торжественно озвучил эту адскую цифру. Так, будто сам сварил, и принялся разделывать первую креветку.
— Значит, сначала это — простое, а потом Шоршбок этот?
— Ага.
— Я смотрю, ты протрезвел уже, — он и правда выглядел совсем трезвым.
— А я и не пьяный был.
— Ну-ну…
За вечерней беседой про пивоварение мы умяли килограмм креветок на двоих и четыре бутылки пива. Его было слишком много, поэтому я предложил сразу опробовать этот убийственный шоршбок.
— Друг сказал, что одна бутылка там по триста евро продается. — он решил, что мне нужно это знать, но как-то после далмора шестьдесят четвертого года уже не удивительно ничего.
— Богатый у тебя дружок. Или он, типо, парень?
— В смысле, парень? — он аж наливать перестал.
— Как у вас там гей пары называются?
— Мы не пара.
— А-а-а-а-а. — он начал наливать это пиво в свой бокал, а вот мне вдруг стало интересно, что за дружбан у него такой щедрый. — Он тоже гей?
— Да, тоже гей. — он не смотрел на меня, но и не смущался, сложил руки на столе, будто я его отец и отчитываю за всякие делишки.
— Мне-то тоже налей. — я посмотрел на свой пустой стакан.
— Возьми вторую бутылку. — бросил он и принялся отпивать из своего бокала, слизывая пенку с губ.
— И?
— Что «и»? — переспросил он, я же открыл вторую бутылку этого дорогого пива и вылил почти всё себе в бокал. В нос ударил запах крепости, терпкости и изюма.
— Слишком шикарный подарок для друга, тебе так не кажется?
— Да нет, он часто привозит всякие «плюшки» оттуда. Тот дорогущий далмор тоже дарил друг семьи, только отцу.
— Это другое.
— Не вижу разницы. — безразлично заявил он.
— Разница в том, что с друзьями не долбятся в задницу. — вкус пива оказался гораздо крепче, чем можно было представить.
— А у нас и не было ничего. — заявил он. — Я ему подкинул пару сотен за эти бутылки, и при чем тут, вообще, наши с ним отношения?!
— Ты же сказал, что это подарок? — что-то тут не сходится.
— Не пойму, что не так?
— Да всё так, Саш, просто меня твои выходки бесят. Мне что твой далмор дорогущий, что это пиво по боку, понимаешь? Если мне надоест, то ты хоть вино с «Уиды» привези, мне похуй будет.
Мы смотрели друг на друга. Расстроенный и грустный взгляд, как обычно. А чего ты ждешь от меня? Я же говорил, друзьями мы не будем, парой тем более. Он крутил бокал в руке, вглядываясь то в меня, то в растекающуюся пену. А тут хоть смотри хоть не смотри, суровую реальность не изменишь. Я не гей и никогда им не буду. Даже если я допускаю такую мысль, что мы могли бы стать друзьями, то ввиду его поведения — это сложно осуществить.
— А я ведь ничего не предлагаю тебе.
— Ещё б ты предложил. — хмыкнул я.
— Знаешь, ты, конечно, редкостный козел.
Интересно. Очень интересно.
Мы так же продолжали пить этот чертов шоршбок, или как там его, давились этой крепостью, но останавливаться не собирались.
— Да? Ну-ка объясни.
— Я-то думал, мы друзья, ну или хотя бы приятели, а выходит, что тебе вообще без разницы. Зачем тогда всё это? — он обвел руками кухню.
— То есть, Саш, ты типа мой друг? И ничего, что друг однажды отсосал?
— Какая разница, я хоть раз на что-то намекнул? Я уже давно перестал тебя воспринимать «так»! Всё это уже прошло! Я просто общаюсь с тобой, безо всякого подтекста. И да, ты стал для меня другом, не больше.
— Да? — я встал.
— Да. — неуверенно ответил он. Что поубавилось пыла? Боишься?
— Встань.
— Зачем?
— Встань, я сказал.
Когда он встал, страх полностью лишил его маски, эти глаза, которые обо всем говорят, точно не могут обмануть меня. Я всё видел. Он ждал, глядя на меня и бегая глазами, будто боялся, что я его ударю? Да… Как же глупо то, что я собирался сделать, но это всё шоршбок. Когда я подошел ещё ближе, он вообще перестал дышать.
Знаете, что самое главное в поцелуе? Сладкое томление в его ожидании — вот что главное. Я медленно подходил к нему. Я наслаждался. Я кайфовал от этой реакции, от этого замешательства во взгляде, от передергивания руками, непонимания, волнения. Когда я оказался почти вплотную, на расстоянии полушага, он опустил глаза. Ну что, Александр Андреевич, только друг, говорите?!