Изумительное буйство цвета

Я сделала глоточек кофе, обжигая язык.
— Когда Мартин должен вернуться? — спросила я.
Казалось, он не слушает, вновь поглощенный формой красной лодки.
— Завтра, — ответил он через какое-то время. — Он надеялся успеть на шестичасовой паром из Булони.
Я обрадовалась, что он скоро вернется. Всегда по нему скучала. Мартин надежный, его неторопливая обстоятельность смягчает излишнюю резкость отца.
— Бесполезно, — буркнул отец, бросая кисть на пол. Он взял другую, большего размера, и широкий черный крест пересек всю картину. — Вот так, — сказал он и потянулся за своим кофе.
Раньше такие вещи меня очень беспокоили. Будучи моложе, я не раз ощущала, что именно во мне причина этих разрушительных вспышек. Теперь я знаю, что это позерство. Завтра он все закрасит заново, картина обретет больше силы и глубины.
Раз в месяц приходит человек по имени Дэннис, который забирает его картины и уносит. Когда я была маленькой, я думала, что Дэннис крадет папины картины. Я терпеть не могла, когда он приходил, потому что после его ухода я прямо-таки физически ощущала, как жизненные силы покидают отца, как будто Дэннис унес с собой капли его крови. Должно было обязательно пройти несколько дней, чтобы он справился с потерей. Эти дни превращались в праздники выносливости — походы в магазины, раскладывание заготовленных порций в морозильнике, стирка и глажение занавесок. Дом утрачивал атмосферу заброшенности и начинал светиться энергией и чистотой. Мы все становились подтянутыми, веселыми, готовыми помогать.
Затем постепенно его вновь начинало тянуть в студию, он проводил там все больше и больше часов, пока дом не начинал утопать в пыли, а мы бегали в чем попало и наш рацион ограничивался печеными бобами и бутербродами.
Теперь я знаю, что Дэннис — торговый агент моего отца. Он продает его картины в рестораны, управляющим крупных фирм, в закусочные, школы, библиотеки. Картины разошлись по всей Британии; они посматривают на людей сверху вниз и вносят неожиданное и приятное разнообразие в мир их холодной, серой жизни. Удивительно, что он очень редко подписывает картины: подпись «Гай Веллингтон» крупными, витиеватыми буквами редко встречается на обороте. В большинстве случаев автор остается неизвестным для широкой публики.
Он считает себя непонятым гением, Адриан же полагает, что у отца средние способности, пригодные для зарабатывания денег, но не больше. Пол, Джейк и Мартин от комментариев воздерживаются, а я не уверена. Кажется, мое мнение слишком зависит от настроения. Да, есть и блестящие озарения, но в то же время я со всей очевидностью вижу и его работу на публику: преувеличенную броскость, вызывающую ощущение неестественности, обмана.
Я собралась с духом. Не знала, как сказать ему об этом.
— Я нашла квартиру, — сказала я.
Он не отреагировал. Но мне видно, как напряглось его тело, а дыхание стало слишком ровным. Его реакцией было старательно демонстрируемое отсутствие реакции.
— Я хочу попросить Мартина перевезти мои вещи на грузовике.
— Купила или сняла? — спросил он.
Я не решалась ответить сразу. Как долго я обдумывала свой поступок!
— Купила, — ответила я, и необузданное веселье вырвалось наружу.
Я сделала это! Приняла взрослое решение во взрослом мире. Я сама заполняла бланки, разговаривала с управляющим в банке, кредиторами, приняла продуманное решение, и все это без какой-либо помощи от моей семьи.
Отец отставил кофе и вернулся к картине.
— Было бы более вежливо с твоей стороны заранее поставить меня в известность, — спокойно проговорил он.
— Но я хотела принять решение сама, — сказала я, чуть громче положенного. — Вот теперь я все говорю тебе — и ты первый, кто знает, как все произошло. Это совсем недалеко отсюда. Я могу прийти навестить тебя в любой момент.
— Нет уж, — сказал он твердым, жестким голосом. — Раз ты приняла такое решение, в этом не будет надобности.
Я знала, что он обидится. Мне захотелось подойти к нему, положить руки ему на плечи, но у нас это было не принято.
Он стоял перед картиной.
— Что ж, — проговорил он. — Кажется, ты все как следует обдумала. Поздравляю.
Я хотела рассказать ему, что мне тоже с очень большим трудом далось это решение, что я понимаю, как он любит, когда я рядом. «С тобой я чувствую себя молодым», — часто повторял он. Но ему уже семьдесят, и я не могу вечно продлевать его молодость. Из всего этого я не могла сказать ровным счетом ничего, по той причине, что он просто не услышал бы моих слов. Они повисли, невысказанные, в воздухе между нами. Мне хотелось протянуть руку и пробить эту созданную ими завесу, но я не знала, как это сделать. Невозможно просто взять и начать общаться, если тебе это раньше никогда не удавалось. Нужным языком не владел ни один из нас.
Он наносил на картину огромные красные мазки — на лодку, море, небо. Я ждала, что он захочет сказать еще что-нибудь, но этого не происходило, поэтому я поднялась, ноги от неуверенности дрожали.
— Отправляйся, — сказал он со злостью. — Лучше начинай все упаковывать.
— Я буду недалеко, — вновь повторила я. — Смогу часто заходить.
— Не стоит беспокоиться, — сказал он и так сильно толкнул кисть вперед, что она прошла через холст насквозь. Он посмотрел с удивлением. — Вот, взгляни, что я сделал из-за тебя, — произнес он, и лицо его приняло неподдельно озабоченное выражение.
Я знала, что это не такое уж большое несчастье: он работал быстро и мог с легкостью воспроизвести всю картину хоть завтра, но все же, когда я наконец выскользнула из комнаты, почувствовала себя плоховато. Не заставляла я его это делать, твердила я сама себе.
Когда я спустилась по лестнице в спальню, мне в голову пришла новая идея. Позже, когда он перерисует картину, я попрошу у него эту, проколотую, и повешу ее в своей новой гостиной, чтобы дырка в холсте приветствовала меня каждое утро.
Лежа той ночью в кровати, я слушала, как отец беспрестанно топает туда-сюда по ступеням, смотрит ночную программу на полной громкости и бросает книги в стоящее в углу гостиной огромное чучело панды. Пол получил эту панду в качестве приза в тире на пирсе в Уэстон-Супер-Мэр три года назад, но очаровательную девушку, что была с ним в то время, совсем не интересовали привлекательные игрушки. Книги же были теми самыми кулинарными книгами, что отец мой постоянно покупал, но к которым никогда не обращался. А я все лежала в кровати и притворялась, что сплю и все это меня не касается.
Мартин вернулся домой как раз к завтраку, прямо в тот момент, когда я разливала чай, а отец закладывал хлеб в тостер. Все как обычно. На столе — кукурузные хлопья, достаем тарелки и прочую кухонную утварь, сказать друг другу нечего, потому что отец все равно не будет разговаривать утром. Я раздумывала над тем, будет ли он вообще завтракать после того, как я уеду. Может, он завтракал только из-за меня?
На несколько секунд тень заслонила утреннее солнце — это Мартин припарковывал грузовик на дорожке под тутовыми деревьями. Я радостно достала из буфета еще одну чашку. На ней был нарисован Винни-Пух, вцепившийся в синий воздушный шарик, парящий в небе. Несколько лет тому назад я купила ее Мартину, и все из-за того озадаченного выражения на лице Винни-Пуха, пытавшегося оставаться беспечным, а в действительности очень испуганного, что так напоминало мне Мартина. И Мартин ее очень любил. Когда в прошлом году у нее отвалилась ручка, Мартин так расстроился, что я приклеила ручку на место.
Входная дверь отворилась, и неспешным шагом вошел Мартин, остановился, чтобы повесить куртку на крючок за дверью и снять ботинки, сменив их на старые шлепанцы из овчины, которые он носил, кажется, всю жизнь.
— Доброе утро, — произнес он со своей обычной дружелюбной улыбкой. — Что на завтрак?
Но никто из нас не ответил, потому что завтрак всегда был один и тот же.
Мы сидели все вместе, но не разговаривали. Может, я бы и поговорила, но уж очень неловко было нарушать папино утреннее молчание. Мартин обычно вставлял замечания, если надвигалась какая-то серьезная неприятность: «Там что, тост подгорает?» — или: «Почему там капает с потолка?» К тому же он всегда с готовностью поддерживал разговор, если кто-то хотел с ним поговорить, но желающие не всегда находились.