Львы и Сефарды (СИ)

— Да черта с два! — Я вскакиваю на ноги. Вдали слышен гудок утреннего поезда. — Ты точно головой не ударялся?
— Данайя, я прошу тебя…
— Кто такая Сарцина? — спрашиваю я резко.
Летчик молчит. Земля под нами подрагивает от стука колес по разбитым и поросшим травой рельсам.
— Она — мое напоминание, — признается он наконец, не глядя мне в глаза. — Напоминание о том, что моя жизнь — не самая большая ценность в этом мире. И я не хочу, чтобы ты повторяла чужие ошибки.
— Ее ошибки?..
Состав подходит к перрону. Малкольм берет костыль и поднимается самостоятельно. Я все еще стою и смотрю на него, не понимая, что происходит. Я уже неделю не могу понять, что происходит.
Вагоны для сефардов — наиболее разбитые и бедные. Впрочем, богатые и знатные люди поездами здесь не ездят. Такие поезда — последняя связующая нить между нами и нормальной жизнью. В вагоне почти нет сидячих мест, так что располагаться приходиться прямо на полу. Бросить тебя, да, Малкольм Росс? Попробуй тебя брось, ты же даже сам подняться в вагон не можешь… Досада во мне смешивается с непонятной злостью и неугасающим жгучим желанием — физическом желанием пути. Я помогаю летчику забраться, и мы садимся прямо в тамбуре. Двери здесь, кстати, тоже нет. Я обнимаю руками колени и смотрю, как скалы, покачнувшись, начинают плыть назад.
— Я не брошу тебя, — говорю серьезно. — Ясно или нет? Подумал бы о Вике. Он жизнь тебе спасал, а ты мне говоришь, что это ничего не значит.
— Твой мальчик — герой, — Малкольм смотрит куда-то мимо меня. — А я… немного не из той породы.
— Мне плевать.
Окраины остаются внизу. Мы едем все выше и выше, по обманчивым горным тропам, и ветер пробирает нас насквозь. Вокруг — каньоны и обвалы, пещеры и провалы, на которые даже смотреть страшно. Немного подумав, я помогаю Малкольму убраться из тамбура подальше в вагон. Он пуст, поэтому мы ложимся прямо на пол. Ветер гоняет листья и обломки веток от окна к окну. Он пахнет горечью и дымом, и солнце прорывается сквозь щели в скалах. А сгоревший дом Саабы остается где-то далеко, за гранью преломления света, за гранью наших обгоревших жизней и обугленных воспоминаний.
О, Малкольм Росс, беду ли ты принес или награду — скажет время. Ты преломил меня, поставил на мне знаки в виде трещин, метки в виде точек скола. Моя душа скололась, заострилась, стала крепче. Ты начал огранять меня, снимать с меня слои двухлетней коросты. Я сильная, я крепкая, я твердая. Сефард — и человек. Внутри идет война.
— Расскажи мне, — просит летчик. — Расскажи, кто ты такая.
— Да что рассказывать? — Я кладу нам под головы свой узелок с вещами. — Ты уже и так все знаешь… ну, то, что я тебе позволила узнать. И я бы с радостью впустила тебя в сердце, если бы мне только помнить, где в нем дверь. Прости, конечно, но моя душа — это гроб, а не пустой дом.
— Ну, значит, мы с тобою квиты, — легко соглашается он. — Ты не открываешь мне себя, а я не открываюсь перед тобой.
— Не торопись, — предостерегаю я. — Дорога будет долгой.
Дорога будет слишком долгой. Витая и ветвистая, она вскроет все старые шрамы и разбередит былые раны. Мы лежим и смотрим, как по потолку скользят длинные тени. Солнце поднялось над горизонтом и укоряюще смотрит нам в спины. Мы едем на закат, на запад, туда, где умирает свет.
Мы едем.
Мы горим.
— Ты боишься меня, да? — снова начинает Малкольм. — Нет-нет, не отвечай. Я знаю, что боишься. И, черт возьми, ты имеешь на это право.
— Я зна-ю… — говорю я с расстановкой и вдруг вспыхиваю: — Да что ты прицепился, в самом деле? Да, боюсь! Тебя боюсь, саму себя боюсь… У нас, сефардов, правило такое: сильные жрут слабых, кого сожрали — тот и слабый! А мы вступились за тебя, — Я напираю на это слово, будто пробуя его на вкус. — Мы только этим своим делом выступили против всех законов. У меня и так полмира рухнуло. А тут еще и ты.
— Крессий Лард, — Летчик резко переводит тему. — Тот, что меня лечил. Кто он такой? Кто он тебе?
— Альхедорский сын, — В моем голосе снова прорезается злость. — Он лекарь — и убийца. Я не знаю, как это возможно, Малкольм.
— Наверно, так же невозможно, как сефард — и человек.
Ток снова проходит по всему моему телу. Я не знаю, что это за странная игра. Он говорит со мной, а я отвечаю — но все мои ответы что-то значат для него, и я пока не понимаю, что.
— Сейчас сменю повязку, — говорю я, чтобы отвлечься. — До этого тебе везло: я делала это, пока ты спал. Наверно, будет больно.
— Переживу.
Стандартная процедура: снимаю бинт, прикладываю холод, пытаюсь заставить Малкольма хоть немного пошевелить рукой. Не получается. Рука сильно ослабла, она опухла и свисает. Похоже, боль отдает и в запястье: пальцами двигать летчик тоже не в состоянии.
— Дело плохо, да? — спрашивает Малкольм, пока я достаю из узелка новый бинт: этот совсем истрепался.
— Не страшно, — говорю я, опустив глаза. — Заживает потихоньку…
— Ты не умеешь врать, — усмехается он. — По крайней мере — не мне. Ларду ты же солгала, сказав, что ничего не знаешь.
— Но Лард — наш враг, — вырывается у меня, и я сгибаю его руку чуть резче, чем следовало бы. — Болит? Прости, я не хотела…
— Но я ведь тоже враг.
— Не знаю…
Внезапно поезд резко дергается в сторону и накреняется. Раздается жуткий скрежет. Малкольма отбрасывает к стене, я тоже падаю, ударяясь виском. Успеваю закрыть глаза, представив, что сейчас мы полетим с откоса — но покосившийся вагон замирает на месте и, покачнувшись, встает прямо. В ушах звенит. Я ищу глазами Малкольма. Ему не повезло — похоже, он ударился больной ногой.
— Малкольм! — вскидываюсь я.
— Ни с места! На колени!
Резкий женский голос врезается в горячий воздух, словно пуля. Я порывисто оборачиваюсь. До моего слуха долетают два выстрела и топот ног. Малкольм, морщась от боли, приподнимается на здоровом локте. Бегущие все приближаются и приближаются: они уже в вагоне.
— Стоять! — раздается прямо позади меня.
Из-за перегородки выскакивает женщина. Ее лицо закрыто маской, но она не сефард. Она держит в руках пистолет, а глаза злобно сверкают. За ее спиной появляются две такие же, но без оружия.
— Подними руки! — приказывает она.
Я подчиняюсь.
— И ты тоже, парень!
— Я не могу, — говорит Малкольм, тяжело дыша. — Я ранен…
— Так, так, так, — доносится с того конца вагона. — Что здесь происходит? Миретта! Отойди!
Та, что с пистолетом, отступает в сторону, и ее приспешницы тоже. За ними появляется другая женщина — темнокожая, коротко остриженная, с суровым и воинственным лицом. Она направляется к нам, и я инстинктивно пытаюсь закрыть Малкольма собой. Его лицо бледнеет, а дыхание сбивается. Он смотрит на идущую и не может отвести глаз.
— Ну здравствуй, Малкольм Росс из Азардана, Стерегущий горные пути, — говорит женщина, наклоняясь над ним. — Что? Ногу повредил? Болит, наверное… Зато теперь не убежишь, — Она выпрямляется и смотрит на меня. — Я — Анга Гарсия. А это — мои Гончие. Мир тесен.
  
Глава шестая. Гончие Третьих смут
 
— Анга, — произносит Малкольм очень тихо. — Тебе мстить не надоело?
— Жизнь и так тебе отомстила, — отзывается она нарочито равнодушно. — Я знаю о твоих полетах, Малкольм Росс.
— И ты решила меня добить?
— Совсем наоборот, — бросает Анга холодно. — Твой шанс на искупление. Ты ведь всегда его искал. Он здесь, перед тобой.
Малкольм отводит взгляд. Я вижу — он напуган. Глаза Гарсии и глаза ее служанок смотрят с одинаковым укором. Во взгляде командующей — металл и лед. Мне тоже становится не по себе от этих глаз.
— А ты кто такая? — Анга протягивает руку и грубо поднимает меня на ноги. — Преемница его Сарцины?
— Анга, оставь ее, — приказывает летчик так же тихо: видно, что каждое слово дается ему с трудом. — Она меня спасла. Она не виновата.
— Малкольм ранен! — тут же вклиниваюсь я, глядя женщине в глаза. — Ему больно… из-за вас, — добавляю с еле слышной злостью. — Отпусти нас, Анга Гарсия. Я жизнь ему спасла. Он мой!