Сказки на ночь для взрослого сына

– Папа, папа! Это ж не мы! Это ж Константин, Надин муж…
– А вы куда глядели? Скажешь: не знали! А должны были знать! Про то, что родную мамку обманывают, сирот братовых обижают! Вот я и говорю, кой в вас, девках, прок? К кому облокотилися, к тому и прилипилися, там у них и семья! Корешки посохшие!
– Папа, папочка! Мы же с Надей потом почти два года не разговаривали… Помирились только на маминых похоронах. И дети Панины к бабушке безо всяких обид приезжали – Вера все устроила… А уж Костю-то с Надей жизнь наказала, да как наказала! Папа! Послушай! Мы-то с Соней узнали про Костину затею, только когда он все документы в Москву отвез, а Панин сын позвонил и спросил… Папа, разве мама тебе не рассказывала? Папа, папа! А она – что же, не с тобой? Папа, ты где?
Корешки? О чем он? Вот лежит она, Аня, колода колодой, бревном недвижимым, и никаких корешков.
Или – тело Анино лежит? Тогда где же Аня? Нет! Аня – вот она, она всех помнит и всех любит! А если ее не станет, кто же будет любить и помнить всех?
…А мамушка ее, Аню, любила… Очень любила! Посадит на колени, в макушку поцелует и прошепчет: «Поскребыш…»
Теплая ласковая волна захлестнула Анну Николаевну, она почувствовала легкое покалывание в пальцах рук и ног, открыла глаза и увидела длинный-предлинный коридор. Она не то летела по нему, не то ее везли. В конце коридора в ярком свете Анна различила какую-то фигуру. Свет был такой яркий, такой болезненно-нестерпимый, что она опять закрыла глаза.
Когда Анну Николаевну перевезли из реанимации в неврологию и оставили лежать на каталке рядом с палатой, ожидавшая ее в отделении Оля все сразу правильно оценила. Она взяла из кошелька несколько сторублевых бумажек и положила в карман жакета. Дежурной медсестры на посту обнаружить не удалось, и Оля двинулась к кабинету сестры-хозяйки. На счастье она нашла там медсестру Любовь Владимировну, которая, приняв в карман двести рублей и дежурно сказав: «Что вы, не надо!», выдала Оле комплект постельного белья, застиранного до неопределенности цвета и рисунка, и немного побитое эмалированное судно. Оля у Любочки попросила дополнительно какой-нибудь белый халат и сопроводила свою просьбу вложением в ее карман еще одной сторублевой бумажки. Люба посмотрела на нее с пониманием и уважением, поискала в дальнем шкафу и извлекла из него вполне приличный чистый белый халат размера XXL.
Оля вернулась к Анне Николаевне, поправила на ней простынку и байковое одеяло, всмотрелась внимательно в ее лицо с закрытыми глазами и шагнула в назначенную Анне Николаевне палату. Обычная больничная палата на шестерых: спертый воздух и не очень чистые полы, на пяти кроватях старушки лежат.
Оля надела белый халат не по росту, пожалела, что не сообразила взять свой халат из дома, подвернула длинные рукава, приоткрыла форточку, достала ведро, тряпку, швабру и принялась мыть полы. Заодно вынесла судно из-под соседней кровати, давно ожидавшее больничную нянечку. И удивляться тут нечему: нянечка одна разрывается на сорок человек тяжелобольных; старенькая седенькая бабушка, которая медленно передвигается по отделению на плохо гнущихся ногах.
Оптимизация…
Оля застелила постель и стала раздумывать над тем, как ей в одиночку переложить Анну Николаевну с каталки на приготовленную кровать. В палату вошла Любочка, вдвоем они ловко подхватили Анну Николаевну и упокоили на ее койко-месте. Больная тихонько простонала.
Люба поставила Анне Николаевне капельницу, а Оля присела рядом на стул.
Анна Николаевна открыла глаза, всмотрелась и не очень отчетливо с трудом выговорила:
– Оленька… ты…
Оля встрепенулась и, удивляясь самой себе, с жаром зашептала:
– Слава Богу! Баба Аня! Родненькая! Ну, и напугали же Вы нас с Игорем!
– Ничего, ничего… живая вроде бы…
Оля незаметно смахнула нежданную слезу и с нежностью погладила бабушкину руку: рука потеплела.
Оле совсем не казалось странным, что неродная ей бабушка ближе и родней родной, кровной. Восемнадцать лет назад, когда свекровь Ирина Борисовна отселила своего старшего сына Игоря и его молодую жену Олю к бабушке Игоря – Анне Николаевне – Оля не сильно радовалась. Но спорить со свекровью было не принято, потому что бесполезно. Свекровь всегда все решала сама, не принимая в расчет чужие мнения или пожелания. А потом свекровь вдруг взяла, да и умерла от рака. И так быстро, что никто не успел к ее отсутствию как-то привыкнуть. Особенно баба Аня.
– Баба Аня! Да Вы что, помирать, собрались? Рановато! Вас дома Игорь с Лизой ждут… Рождество вместе встречать…
Каким же надо было быть идиотом – согласиться на такую авантюру! Купиться на блестящую обертку: новогодний тур в царство Деда Мороза, комфортабельная автобусная поездка по городам русского севера…
Когда Лёня после полного рабочего дня, продленного ночным дежурством, плавно перешедшим в новый рабочий день, вечером дополз до своей крошечной квартирки на окраине Москвы, его встретила вся его семья. Старшие девочки висли на нем и кричали: «папочка, миленький!», младшие дети просто орали, а жена и теща одновременно говорили, каждая о своем.
За полтора десятка лет семейной жизни Леонид Михайлович давно выстроил приоритеты. Поэтому, снимая с себя верхнюю одежду, переобуваясь и переодеваясь в домашнее, тщательно намыливая руки и смывая мыльную пену водой, он прислушивался, в основном к жене. Но усталость брала свое, и внимание его, против воли, постоянно рассеивалось.
Общий сюжет он и так знал наизусть: жена в очередной раз пошла хлопотать по квартирным делам. В очередной раз ей ткнули в нос тем, что по московским правилам она с мужем – кандидатом медицинских наук и четверыми детьми всю жизнь будет жить на тридцати квадратных метрах хрущобы. И префектура округа не имеет решительно никакого отношения к тому, что ходатай безответственно ухудшает свое жилищное положение.
Лёня ужинал, слушал и перепроверял в уме те назначения, которые он отписал дежурному врачу. И, видимо, вследствие этого отчасти утерял нить повествования. Жена же, подняв коромыслом свои красивые собольи брови, совершенно неожиданно задала ему вопрос:
– Как ты думаешь?
Растерянное Лёнино лицо выдало его с потрохами.
– Ты меня слушаешь?
Конечно, Лёня слушал. Но вот только в конце понял не совсем…
Жена пояснила.
По ее словам выходило, что, получив очередной отказ в улучшении жилищных условий, она в другом чиновничьем кабинете приняла предложение съездить всей семьей на новогодние праздники в Великий Устюг. Практически бесплатно.
Лёня вздохнул и хотел сказать, что в отделении – в больнице – на новогодние праздники его уже поставили в график дежурств. И вообще, ему самому не хотелось ехать ни в какой тур. Ему хотелось принять душ и выспаться. Но говорить он ничего не стал, а спросил только коротко:
– А как думаешь ты?
– С паршивой овцы – хоть шерсти клок! – совершенно неожиданно для него и для тещи подытожила дискуссию жена, и вопрос сам собой разрешился окончательно.
Потом разразился скандал в отделении по поводу дежурств, оформление поездки и сборы.
Лёня предупредил родителей о том, что он со всей своей семьей собирается на недельку съездить до Великого Устюга и обратно. Мама затеи не одобрила, что сыну тотчас и высказала. Отец перезвонил позже и попросил держать в курсе всех передвижений во время поездки. Под конец неожиданно спросил про перспективы восстановления после инсульта в возрасте 85+ и пояснил, что ему сообщили о госпитализации его тетки Ани, Лёниной двоюродной бабушки. Лёня ответил уклончиво про неисповедимые пути и про генетику, что, мол, на чудеса надеяться не стоит, а врачебная практика знает на этот счет разные примеры.
Автобус оказался не то чтобы «мерседес», но и не «пазик». Главное, что каждому из детей – и старшим, и младшим – в автобусе предназначалось отдельное место.
От Москвы до Костромы ехали без особых приключений два дня, останавливаясь осмотреть достопримечательности, поесть, поспать и прочее. Из Костромы выехали рано, миновали Галич и Чухлому, остался позади Солигалич.