Храм мотыльков
Фредерик захлопнул дверь кабинета и направился к лестнице. Больше всего на свете он хотел сейчас только одного – встретиться со своим пациентом.
* * *Перед палатой, где находился его пациент, доктор Браун остановился и заглянул в синие, как ирисы, глаза молодого юноши. Это был тот самый молодой человек, который был аутистом. Он не смотрел в глаза Фредерика – куда угодно, только не в его глаза. Его взгляд был таким, словно он только что потерял какую-то вещь и теперь пытается ее везде найти. Этот юноша был чистым и ухоженным и занимал соседнюю палату под номером 35, в отличие от своего очень странного соседа он мог перемещаться по больнице абсолютно свободно.
Доктор Браун хотел поздороваться с молодым человеком, но почему-то не стал, а вместо этого подождал у запертой двери санитара Гарри. Тот достал из кармана ключ от палаты. Перед тем, как войти внутрь, Фредерик спросил:
– Гарри, вы приносите ему еду три раза в день?
– Да. Верно.
– Вы кормите его с ложки?
– Да.
– Он ест?
– Конечно.
– Охотно ест или без особого аппетита? Кто из докторов, кроме меня, наблюдает моего пациента?
– Всегда ест хорошо. Доедает и допивает всегда все до дна. Доктор Стенли приходил раньше. Но в последний раз у них с Ричардом конфликт был…
– Что за конфликт?
– Не знаю, доктор Браун, доктор Стенли передо мной не отчитывается, а я не подслушиваю их разговоры. Я могу сказать вам точно, что он ходил к нему месяц, а потом перестал ходить, попросил надеть плотную черную повязку ему на глаза, оставить его в покое и кормить по расписанию.
– После чего, Гарри, доктор Стенли отнес моего пациента к особо буйным и запер его здесь.
– Я не могу вам этого сказать, доктор Браун, иначе меня уволят.
– Я так и думал. Хорошо, открывайте палату.
Гарри вставил ключ в замок.
– Погодите… Только между нами, – сказал Фредерик шепотом. – Мой пациент достаточно умен и может отличать день от ночи по тому, когда вы приносите ему в палату еду, даже если вы не говорите ему, сколько времени. Я бы хотел провести небольшой эксперимент. Попробуйте приносить ему завтрак не в девять утра, а в обед, скажем, в два часа дня, подогрейте пищу и принесите ему в палату. А обед, в свою очередь, перенесите на ужин. А ужин приносите к полуночи. Понимаете меня, Гарри?
– А доктор Ст…
– Он не против и разрешил мне применять любой метод лечения. То, что я вам сейчас сказал, – это мой метод. Передайте санитару, который вас заменяет, чтобы приносил еду, как я сейчас сказал. Вы точно меня сейчас услышали, Гарри? Это важно.
– Конечно, доктор Браун. Я буду делать, как вы сказали.
– Спасибо, а теперь открывайте дверь.
Гарри открыл дверь в темное помещение метров тридцати в длину, в конце которого лежал человек и громко дышал носом. Фредерик включил свет и отпустил санитара.
– Здравствуйте, Ричард.
– Доброе утро, доктор Браун.
Фредерик пришел к своему собеседнику с пустыми руками. Ему не нужен был ни лист, ни карандаш, ни пустая история болезни. Он занял свой стул, который, казалось, был предназначен только для него одного.
– Вы умерли вчера утром, Ричард, от сердечного приступа. Как мне теперь вас называть?
– Я умер?
В голосе пациента прозвучало неподдельное удивление.
– Да, в десять утра в Риме, за своей печатной машинкой Brother в одном из уличных кафе. Как вы и говорили.
– Как я говорил что, доктор?
– Что вы стары и сейчас умрете.
– Я не стар, доктор Браун. Не настолько, чтобы умереть сейчас.
– Как я понимаю, вы хотите сказать, что не говорили вчера о том, что вы пишете о любви. Когда я спросил у вас вчера, пишете ли вы, лежа на полу в этой комнате, вы ответили мне, что не можете не писать и что даже сейчас пишете, находясь на одной из центральных улиц Рима. Вы без лишней скромности признались мне, что вам восемьдесят лет и что вы страдаете болезнью Альцгеймера. А сейчас вы хотите сказать, что не произносили вслух ничего подобного?
– Я не говорю вам, что такого не было. Если вы утверждаете так уверенно, значит, все так и было, но я не помню этого. Я не лгун, доктор, ложь ведет…
– Ложь ведет к бездне, а вы ясно видите свой путь. Это я уже слышал, безымянный человек.
Пациент ничего не ответил на это.
– Если я умер вчера, доктор, то принесите на мою могилу цветы. Настоящие, живые, терпеть не могу искусственных.
Фредерик посмотрел на искусственный тюльпан в вазе на столе. Доктор Браун принял правила этой игры и решил забрать у своего соперника пешку.
– Вы умерли, так и не дописав свою последнюю поэму.
И на это его собеседник ничего не ответил и не стал исправлять неуместное в данном предложении слово – «поэма». Не так уж и прост оказался соперник, как подумал про себя человек, который привык всегда до конца сражаться и побеждать.
– Жаль. Поэмы красивее, чем люди, – спустя некоторое время ответил писатель, который умер вчера.
– Она называлась «Родимое пятно». Не помните?
– Очень красиво. Но нет, не помню, доктор.
– Плохо. Знаете, еще вчера я думал, что вы абсолютно здоровы и несете всякую чепуху, любую ахинею, которая только взбредет вам в голову. А теперь я считаю, что вы больны, но точный диагноз я не могу поставить, не исследовав все симптомы. Вы поможете мне вас вылечить? И как вы хотите, чтобы я вас называл?
– Называйте меня Безымянным, доктор.
– Хорошо. Безымянный, вы видите сейчас меня?
– Нет.
– Почему? Потому что в этой повязке нет щелей?
– Не поэтому, доктор. У меня закрыты глаза.
– Так откройте их! – повелительно сказал доктор Браун.
– Не хочу, – спокойно ответил его собеседник.
– Почему?
– Они устали.
– Вы сейчас пишете, Безымянный?
– Нет.
– Потому что вы мертвы, а вашу печатную машинку выбросили на свалку или потому что нет вдохновения?
– Нет, доктор. Я не пишу, потому что нахожусь в психиатрической клинике со связанными руками. Мне кажется, что вы сейчас издеваетесь надо мной.
Доктор Браун невозмутимо продолжал.
– Кто вы, Безымянный? Сколько вам лет? Живы ли ваши родители, есть ли у вас дети?
– Я не знаю, кто я, доктор. И представления не имею, есть ли у меня дети.
– Вы потеряли память?
– Я думаю, что да.
– Вы попали в аварию, или кто-то из ваших близких внезапно умер, или вас изнасиловали? Есть у вас догадки на этот счет?
– Никаких.
– Хорошо, Безымянный. Если я сниму сейчас с вашего лица повязку, вы откроете глаза?
– Нет.
– Вы не хотите посмотреть, как я выгляжу?
– Не хочу. Я знаю, как вы выглядите доктор. Не ваша одежда и туфли, а вы, ваше лицо, руки, шея, волосы. В моем мозгу есть картинка с вашим изображением, и всякий раз, обращаясь к вам, я вас представляю.
– Позвольте поинтересоваться, Безымянный, как я выгляжу на вашей картинке?
Перед доктором Брауном на этот раз предстал совершенной другой тип темперамента, если вчера он разговаривал с флегматиком, скрытым сангвиником, а в опасных для жизни ситуациях, в которых нужно принимать незамедлительное и точное решение, – даже холериком, то сейчас он общался с человеком меланхоличным. То есть полной противоположностью вчерашнего пациента. У доктора было такое чувство, словно в палату положили другого человека. Была вероятность расщепления на личности, но небольшая, так, по крайней мере, считал доктор Браун. Здесь было что-то совершенно другое, необъяснимое, а оттого – притягательное и загадочное.
– Мне кажется, вам лет сорок, может быть, сорок пять. Вы выше меня, как минимум на голову, наверное, ваш рост метр девяносто – метр девяносто два. У вас темные волосы, темные глаза и густые брови. На шее шрам, наверное, вам кто-то пытался перерезать горло.
– Да, вы правы, Безымянный. Я служил в армии, мне было восемнадцать лет, мне пытался перерезать горло во сне мой сослуживец за то, что я переспал с его женой, что выяснилось только тогда, когда армейские друзья уже зашивали мне белыми нитками горло.