Химера [СИ]
Кошка урчала и терлась о ноги.
А Нэлле зачем-то вспоминала, что глаза у молодого, конечно, есть — серые, насмешливые. От таких воспоминаний становилось щекотно и горячо внутри. Непривычно становилось. Менялось в ней что-то, шевелилось… от этого становилось хорошо и страшно одновременно.
На речку она пришла намного раньше положенного срока, лишь только взошло солнце. Все равно не спалось. Взяла с собой вязанье, села на пригорке.
Он еще издали помахал ей рукой, она сделала вид, что не заметила.
— Вот, все привез!
Молодой спрыгнул у берега в воду, вытащил лодку, держа увесистый пакет. Вытянул руку, словно предлагая взять у него.
— Ты меня боишься?
— Нет.
Подходить Нэлле не решалась.
— Я не кусаюсь, — не унимался тот.
— Зато я кусаюсь!
— Ну, может быть, — молодой рассмеялся, поставил-таки пакет на землю. — Как знаешь.
Повернулся и пошел к лодке.
Нэлле закусила губу. До крови. До слез. Ну за что ей…
Подойти и посмотреть, что там в пакете, она решилась только когда шум мотора стих вдали, так и сидела с вязаньем в руках, неподвижно.
Все было на месте, и даже платье. Удивительное! Старик Ионыч таких не привозил. Мягкое, темно-васильковое, сидело так, словно по ней сшито. Нэлле даже всю неделю ходила в старом, все не решалась надеть, боялась запачкать.
Решилась в субботу утром.
А он в этот раз даже на берег не вышел. Подплыл поближе, заглушил мотор… лицо хмурое, сигарета в зубах.
— Тебе что-нибудь еще надо? — крикнул он Нэлле.
— Нет, — ответила она.
Лодка рявкнула и заурчала, поднимая волну.
— Подожди!
Нэлле едва не кинулась за ним вплавь, так неожиданно…
— Подожди! — кричала она. — В середине июня земляника будет! Я наберу!
Он кивнул, хотя вряд ли что-то слышал за ревом мотора.
Нэлле осталась стоять по колено в воде. Платье намокло.
Солнечные зайчики резвились вокруг.
Казалось, что-то важное сломалось в жизни, раскололось и теперь больше не склеить. Прежней спокойной жизни не вернуть. Страшно. Пусто. Даже то непонятное внутри, то страшное отчего-то молчит.
До середины июня почти месяц… целая вечность. Рассыпались и тихонько увяли белоснежные звездочки ветреницы, одуванчики покрыли золотом все окрестные луга, и тоже потихоньку начали разлетаться белыми парашютиками, отцвел багульник у реки… а вот земляника в этом году не удалась…
Нэлле старательно ходила по лесу, стараясь набрать, но выходило все не больше кружки. Ионыч бы и кружку взял, а ей бы за это еще, к примеру, баночку кофе привез… Но Ионыча нет. А молодой, казалось, только посмеется над ней.
Нэлле заварила в кружке зеленый чай с мятой и смородиновым листом, достала последнюю конфетку.
— А если он не приедет? — сказала тихо.
Приедет конечно, обязательно приедет. Нэлле видела его лодку, каждую субботу смотрела на нее из кустов, боясь показаться. Подглядывала, словно за чем-то запретным. И завтра опять…
На завтра она подбежала к нему сама. Не задумываясь, забыв обо всем, лишь только лодочник ступил на землю, Нэлле была уже рядом, протягивая маленькую берестяную корзиночку с земляникой.
— Вот! Сейчас мало ягод, все зеленые еще… это все…
Она хотела сказать, рассказать, объяснить, но испугалась. Лодочник взял корзинку прямо из ее рук. Он был едва ли не на две головы выше, от него пахло рекой, сигаретами и немного бензином.
— Ничего, — улыбнулся он ей, — сколько есть. Что тебе привезти?
Горячая волна пробежала по телу, разливаясь дрожью, зазудела кожа, что-то хрустнуло и заныло в спине… Нельзя было! Ей же было нельзя!
Бежать! Нэлле поняла, что еще хоть секунда и уже не сможет справиться. Будет поздно!
Объяснять уже нет времени.
Вскрикнула, сорвалась и понеслась прочь. Подальше. Скорее…
Упала лицом в густые заросли папоротника, в землю… подобравшись, сжав кулаки, стиснув зубы, стараясь справиться с собой, не поддаться, не пустить… Не выпустить на свободу то страшное, чего так боялась столько лет и от чего пряталась.
Долго боролась.
Потом, поборов, заплакала. Ну, как она могла? Как она могла, дура… Ведь знала же, что нельзя подходить. Нужно держаться подальше от людей. Иначе… иначе случится беда. Разве она забыла? Разве можно такое забыть? Как тот парень лежал в лужи крови с перекушенным горлом… глубокие борозды от когтей на его плечах… ее когтей. Разве можно забыть.
Как она могла?
Нэлле плакала.
И что же теперь? Что теперь будет? Что он подумает о ней?
Что он может подумать? Что она дура? Ведь ничего же не случилось. Она успела. Он не увидел ничего. Совсем ничего. Она отдала корзинку и убежала. Он, должно быть, удивился, может быть посмеялся над ней. Наверняка этот молодой лодочник считает ее странной, может быть сумасшедшей. Но ведь считает и без того…
Нэлле села, обхватила колени руками, уткнулась в них носом.
Стало ужасно, просто невыносимо, жалко себя. Она всегда будет одна. И никогда не сможет даже прикоснуться к другому человеку. Никогда-никогда. Даже подойти. Поговорить просто…
Раньше Нэлле уже думала, что смирилась, привыкла, что она сможет… да ей и не нужно вовсе…
Слезы текли по щекам. Тихо-тихо.
Как так вышло?
Она просидела в лесу до самого вечера, а потом пошла к реке. Осторожно, словно ее мог кто-то увидеть. Словно он мог еще быть там.
Там, конечно, никого не было. На пригорке лежала пачка журналов, на них баночка кофе и пакетик ирисок, как в тот раз. Постояла немного, глупо оглядываясь. Потом, прижимая все это богатство к груди, пошла домой.
До утра не могла уснуть. Вертелась, думала, перебирая в голове все, что произошло… и кожа чесалась, ломило кости. Разбуженный зверь снова заворочался в ней, внутренний почти забытый, почти незнакомый зуд нарастал, все тяжелее становилось терпеть.
А на рассвете Нэлле вдруг решилась сделать то, чего боялась все эти годы.
Теперь уже все равно.
Нет, выпустить на волю дикую, голодную пятнистую кошку она не решилась. Но кроме кошки была еще огромная водяная змея.
Пусть будет змея.
Река ждала ее.
Нэлле разделась, аккуратно сложила одежду, положила под куст рябины, придавила камешком. Осторожно зашла в воду.
И что теперь? Нэлле начинал бить озноб, ноги подкашивались. Она чувствовала себя куколкой, готовой вот-вот превратиться в бабочку. А может быть змеей, меняющей свою шкуру. То страшное, запретное столько лет, вдруг начало казаться таким манящим. Чудесным. Ради чего терпеть и прятаться, если она все равно никогда не сможет жить с людьми. Она другая. Такая. Надо лишь выпустить на свободу…
Только пока Нэлле не знала как. Забыла. Это было так давно… в детстве…
Больше никогда…
Нэлле закрыла глаза.
Нужно лишь захотеть, представить, поверить…
Прохладная вода ласкала ноги, пальцы утопали в мягком песке…
Вот сейчас…
И вдруг мир перевернулся. Раскололся. Завертелся.
А в месте с ним упала Нэлле, заметалась в воде, извиваясь, захлебываясь…
А потом все встало на свои места. Она поплыла. Радостно, всем телом, ныряя и выпрыгивая из воды. Она и забыла, как это хорошо. Зачем же пряталась столько лет?
Больше прятаться не будет.
Впрочем, купаться днем Нэлле пока не решалась, приходила на речку каждую ночь. Как на праздник приходила, ждала целый день, все представляя… Дела шли кое-как, Нэлле еще старалась, но куры поглядывали с неодобрением, может быть чувствовали в ней что-то…
— Что случилось? — лодочник разглядывал ее не скрывая удивления.
— Ничего, — сказала Нэлле, пожала плечами. — Я земляники еще набрала.
Она надела новое платье, распустила волосы, сплела пестрый венок.
Лодочник хотел было подойти, сделал шаг вперед. Но Нэлле остановила.
— Не подходи. Я поставлю и уйду, потом ты возьмешь. А мне пока ничего не надо, пусть пойдет в счет будущего.
— Ты меня боишься?
— Тебя — нет, — Нэлле даже улыбнулась.