Кати в Америке
А вообще-то в американских кинотеатрах тебя сбивают с толку и без попкорна. Я пришла с Бобом в кино, такая счастливая, что увижу настоящий потрясающий триллер, который заставит волосы на голове встать дыбом. А что получается? Только я опускаюсь на свое место и поднимаю глаза к экрану, вижу: там стоит отвратительная личность мужского пола с окровавленным ножом в руке, а полицейские устремляются к ней со всех сторон и один из них говорит тому самому с ножом:
— Стало быть, вы и есть убийца. Ладно, меня это не удивляет!
Разве? Меня это несказанно удивило! Это произошло на экране так внезапно! Толкнув Боба в бок, я прошептала:
— Это что еще за шутки? Мы ведь пришли в середине картины! [91]
— Это не важно, — прошептал в ответ Боб. — Мы останемся, пока не посмотрим всю картину — с начала до конца.
Ну и ну! Только представить себе такое! Я спросила Боба, как он читает детективные романы, тоже с конца?
Но именно так и ходят в кино жители Америки! Люди все время поспешно входят и выходят, и садятся на свободные места, и совершенно не реагируют на то, что Кларк Гейбл набрасывается на Лану Тернер [92]с криком «Наконец, наконец-то ты моя!» еще прежде, чем зрители вытащат пакеты с попкорном, и прежде, чем хотя бы мало-мальски убедятся в том, что у Кларка вообще-то благородные намерения в отношении Ланы. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве в этом случае американцы не похожи на детей? Веселых и приветливых детей, которые смотрят живые картины. Им весело оттого, что герои движутся и что одновременно звучит музыка и раздаются крики. Но то, что, собственно говоря, происходит на белом экране, явно не очень существенно.
Между тем я попыталась сконцентрировать внимание на действиях убийцы, но, о боже, до чего же странно он себя вел! Вместо того чтобы убивать и беспрерывно трудиться, чего можно было бы ожидать от профессионала, знакомого с чувством ответственности, он взял нож для сала на кухне Бейтсов. И тогда прибежала Тетушка и в бешенстве закричала: «Убийца, пусть грех этот останется на твоей совести!»
Верно, все так и произошло, потому что убийца, сев в машину Боба, помчался прямо к крутому обрыву; мне эта картина казалась безумно увлекательной и интересной до тех пор, пока не обнаружилось, что я тоже сижу в этой машине.
В самую последнюю минуту я проснулась — еще секунда, и я бы уже лежала в пропасти, разбившись насмерть. От радости, что я еще жива, я повернулась к Бобу, и... он тоже спал! Он не просыпался до тех пор, пока полицейские, подойдя к нам уже во второй раз, не констатировали:
— Значит, все-таки вы убийца!
Боб, окончательно проснувшись, огляделся и спросил:
— Я спал?
— Да, — ответила я, — рано или поздно природа берет свое.
Боб смутился.
— Могла бы разбудить меня! — сказал он.
Тогда я возразила:
— Как я могла это сделать, если природа по отношению ко мне тоже взяла свое!
Потом мы покинули кинотеатр. И до сих пор я не знаю, кого убили и почему. Зато я знаю, кто совершил преступление, и могу в этом поклясться. Потому что полицейские громко и отчетливо заявили, кто убийца. Причем дважды!
Потом мы пошли в драгстор Дональда, чтобы взбодриться чашечкой крепкого кофе.
Американский драгстор, я снова хочу воздать тебе славу за твой домашний уют и удобства. И горе тому переводчику, который назовет тебя «аптекой», — если, конечно, этот перевод попадется мне на глаза.
Взять хотя бы этот примечательный драгстор в том же маленьком, никому не известном, ничем не примечательном городке. Как приятно было войти туда и взобраться на высокий красный стул перед стойкой, за которой некоему могущественному волшебнику в белом одеянии удалось каким-то таинственным образом приготовить и подать Бобу и мне по чашке кофе с чудесными пышками. Он поджаривал благоухающий гамбургер для сидящего рядом с нами пожилого джентльмена, подвигал две гигантские порции мороженого двум девочкам-подросткам и откупоривал бутылку кока-колы веснушчатому юнцу лет десяти. Драгстор — место в какой- то степени оживленное, где все происходит в быстром темпе и где клиенты постоянно сменяются. Возможно, это в основном зависит от того, что драгстор — одновременно не только кафе, но и магазин. Для меня, привыкшей дома в Швеции к неизменному закрытию магазинов в шесть часов вечера, неописуемо прелестным показалось то, что здесь почти посреди ночи я смогла купить большую банку крема от Элизабет Арден [93], бумагу для писем и разные другие жизненно необходимые предметы.
Драгстор, по всей вероятности, играл также роль светского клуба. Мистер Дональд, стоявший за стойкой, знал здесь, очевидно, всех, кроме Боба и меня. И ему, право же, понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить, откуда я приехала. И тогда ему захотелось узнать, очень ли мы боимся России, а пожилой джентльмен, сидевший рядом с нами, охотно и услужливо объяснил нам, что неправильно в политике Швеции. А я, с набитым пышками ртом, слушала его, думая, что, пожалуй, могла бы передать его мудрые слова людям, которые в них нуждаются. Но тут поглощавшие мороженое девочки-подростки захотели услышать, есть ли в Швеции по-настоящему красивые парни, и я сказала:
— Ну да, есть, конечно, и они так красивы, что на них надо смотреть сквозь закопченное стекло, чтобы не ослепнуть.
И тогда веснушчатый юнец сказал:
— Gosh...— и добавил: — Can I have another сос, please! [94]
Все было так интимно, уютно, и я по-настоящему огорчилась, когда Боб сказал, что время его парковки за двадцать пять центов истекло и нам пора ехать домой.
* * *Домой к Тетушке. Домой в туристические домики. Это были семь почти одинаковых cabins,выстроившихся в ряд.
— Послушай-ка, Боб, — сказала я, — ты не помнишь, в какой cabin остановились мы с Тетушкой?
— Не номер ли это четыре слева? — слегка замешкавшись, спросил Боб.
Сам он жил в крайней хижине справа.
— Номер четыре слева? — переспросила я. — По- моему, это был номер три.
Он думал и сомневался, я думала и сомневалась... А лучше всего было бы просто знать наверняка.
— Предположим, я открываю дверь в хижину номер четыре и вместо Тетушки встречаю там часовщика из Цинциннати... — боязливо сказала я Бобу.
— А что плохого в часовщике из Цинциннати? — громко расхохотавшись, спросил Боб.
— Дурак! — ответила я. — Давай послушаем у дверей. У Тетушки храп специфический, тут уж я не ошибусь: оррх-пух, оррх-пух!
— Тсс, — шикнул на меня Боб. — Ты храпишь так, что разбудишь даже мертвых!
Думаю, я посвящу себя в будущем сравнительному храповедению. Это в самом деле интересно! Мы с Бобом занимались наблюдениями долго, и ой до чего ж это было полезно! Начали мы от дверей номеров три и четыре, но вскоре воодушевились так, что распространили наши исследования и на другие кабины. Собственно говоря, ничего особо хорошего в этом не было, потому что полученные в результате ошеломляющие данные совершенно сбили меня с толку. Сначала я была абсолютно уверена в том, что храп «оррх-пух, оррх-пух», доносившийся через дверь номера четыре, был лейтмотивом Тетушки, но постепенно я начала в этом сомневаться. Оттуда слышался также громкий посторонний звук «ош», объяснить который я как следует не могла.
Боб стоял, прижавшись ухом, напоминавшим кочан- чик цветной капусты, к двери номера три. Восхищенно улыбаясь, он спросил:
— Что ты думаешь о человеке, который храпит: кррр-пи-пи-пи, кррр-пи-пи-пи?
— Звучит потрясающе, — ответила я. — Видно, жирный человек, который по ночам спит крепким сном. Отец семейства в полосатой пижаме.
— Ну, пожалуй так, — согласился Боб.
— Да, это решает дело, — обрадовалась я и посмотрела на дверь номера четыре.