Кати в Америке

— Хорошо, когда есть брат в Чикаго!
Яну о своих планах я ни слова не сказала. Пока этот невинный агнец бредил американской архитектурой, я принимала свои меры. Я собиралась преподнести ему небольшой сюрприз. Потому что интуитивно чувствовала: эта удивительная Америка казалась ему особенно прекрасной, поскольку там не было меня.
Не описать, какой воинственный клич раздался в конторе, когда я возвестила свою новость. Девушки, столпившиеся вокруг пишущей машинки, за которой я восседала, попытались сделать вид, будто я намереваюсь проехаться всего лишь в городок Алингсос в шведской провинции Вестманланд.
— О Кати, — воскликнула Барбру, — ты всерьез собираешься в Америку, где произрастают миллионеры? Сорви одного для меня, будь добра!
— Да я хочу привезти домой целую горсть миллионеров, и вы сможете бросить жребий, кому какой достанется!
Оставалось лишь подвигнуть шефа дать мне отпуск. Это оказалось так просто, так просто! Я спросила его совершенно между прочим, в самом ли деле наша контора сможет отказаться от такой хорошей стенографистки, как я. Или он хочет, чтобы я через несколько месяцев вернулась?
— Вернулась? Не понимаю! — растерянно произнес он.
— Из Америки, — пояснила я. — Я как раз собираюсь туда поехать.
И, немного поразмыслив, он обрадовался, заявив, что благодарен мне за то, что по возвращении я собираюсь продолжить свою благословенную деятельность в его скромной конторе.
* * *
Тихим апрельским вечером мы с Яном гуляли вдоль северного берега озера Меларен и смотрели, как огоньки отражаются в воде. Мы дошли до самой ратуши, вздымавшей свою изумительно прекрасную башню в синее вечернее небо с плывущими вдаль апрельскими облаками.
— О! — воскликнула я. — О, как красива ратуша!
Ян согласился со мной. Согласился от всего сердца.
Потом на некоторое время воцарилась тишина. А затем он произнес:
— Вообще-то ужасно жаль, что ты не видела Empire State Building  [8].
И тогда я сказала:
— Дорогой Ян, будь абсолютно спокоен! Я увижу Empire State Building. Примерно в четверг. Как раз в этот день лечу в Нью-Йорк.
  
II
 
астор, который утверждал, что плавать грешно, потому что если бы Бог хотел, чтобы мы плавали, он подарил бы нам перепонки между пальцами ног, — этот пастор, я полагаю, был духовным единомышленником Тетушки. У нее точно такое же отношение к полету. Тетушка считает, что подняться ввысь в такой вот коробке из листового железа — значит поносить Бога. Но ведь она с самого начала смирилась и сочла безнадежной любую попытку доставить меня в живых домой, на землю предков. А в таком случае совершенно безразлично, рухнем ли мы в Атлантический океан, или же во время пребывания в полной опасностей Америке смерть станет нашей избавительницей.
Мария-Антуанетта  [9], которую везли по Парижу на гильотину, в телеге палача чувствовала, должно быть, примерно то же, что и Тетушка, ехавшая по городу в элегантном автобусе авиакомпании к аэропорту Бромма. Широко раскрыв глаза, она пристально смотрела в окошко, обводя взглядом дорогие ее сердцу улицы и дома, совершенно уверенная, что никогда их больше не увидит.
А когда мы прибыли в аэропорт, Тетушка слегка жалобно застонала. Я, утешая, похлопала ее по плечу, хотя, откровенно говоря, сама была по-настоящему испугана. Но, слава Богу, там нас ожидал Ян. Он стоял с букетиком фиалок в руках. Кажется, он никогда еще так не нравился мне. Ян, произнесший столько суровых слов о психованных, жаждущих приключений девчонках! А знаете, ведь он в самом деле был прав! Я крепко прижалась к нему, страстно желая, чтобы у меня хватило разума остаться дома. Но было уже слишком поздно. К счастью, я быстро приободрилась! И когда мы благополучно сели в самолет и он со страшным гулом пронесся по взлетной полосе, взмыл ввысь... и стал подниматься все выше и выше, прямо сквозь освещенные солнцем облака... А Ян, и моя контора, и Стокгольм, и все заботы остались там, внизу. О, в тот момент я почувствовала себя словно школьница в первый день летних каникул.
Не думаю, что и Тетушка ощутила себя школьницей. Она скептически простукала стену, чтобы выяснить, насколько прочен самолет, а затем изрекла:
— Я рада, что написала завещание!
Я сказала, что ей, мол, надо попытаться стать немного более air-minded  [10]. Если бы ее ответ услышал наш искусный пилот, он был бы совершенно обескуражен. Тетушка заявила, что когда ей — очень скоро — придется плескаться в Атлантическом океане, то ей будет абсолютно безразлично, насколько она air-minded. И она хочет посоветовать пилоту отнестись к этому совершенно спокойно, иначе она потом явится ему в виде призрака.
Я попыталась представить себе Тетушку маленьким рассерженным привидением в башмаках на пуговках, парящим темными осенними ночами над Атлантическим океаном, словно второй «Летучий голландец»'. Но мои размышления были прерваны очаровательной стюардессой, появившейся с обедом на подносе.
— Во всяком случае признайся, — уговаривала я Тетушку, — что куда приятней сидеть здесь и есть холодного цыпленка на высоте двух тысяч метров, чем впихивать в себя сало и брюквенное пюре дома на улице Каптенсгатан, что ты как раз делала бы сейчас.
Мне удалось выжать из нее половинчатое согласие, и этим пришлось удовлетвориться.
О, как чудесно было лететь! Мои жизненные силы укрепились настолько, что были по крайней мере на тысячу метров выше самолета.
— Жаль, что ты не отправишься на пароходе, — твердили мне все в один голос. — Это такое волшебное путешествие!
А я регулярно отвечала:
— Да, это необыкновенно волшебно. Но только для тех, кому и вправду нравится, когда его тошнит и рвет.
Когда норвежский берег остался позади, я посмотрела вниз на Атлантический океан. Маленькие игрушечные кораблики терпеливо бороздили волны. Я подумала о Христофоре Колумбе  [11], и у меня потеплело на сердце. Как он осмелился на такое! Надо же, как он на такое решился?! Столько времени преодолевать милю за милей в бескрайних водах во всей их бесконечности, да еще не ведая, что там, за горизонтом!
— Согласись, что мужчины несут в себе заряд какой-то дикой неуемности и авантюризма, — сказала я Тетушке.
— Что, кто-то собирается разводиться? — спросила она.
Я попыталась объяснить ей: я, мол, думала о Колумбе, и какое счастье для человечества, что Колумбом была не я, так как повернула бы обратно после первого же дня плавания. Страдая от морской болезни и угрызений совести, я предстала бы пред Изабеллой Испанской’ и заявила ей, что никакой Америки, по всей вероятности, не существует. И во всяком случае, лучше подождать с ее открытием до девятнадцатого века, когда упорядочится регулярное сообщение, а еще лучше — до двадцатого, когда можно будет полететь туда на самолете.
— О да, мужчины — дико неуемное, авантюрное и прекрасное племя! Почему мы, женщины, никогда не открываем новых частей света?!
— Вообще говоря, плохо быть всего-навсего женщиной, — пожаловалась я Тетушке.
Она попыталась утешить меня.
— Вспомни, — сказала она, — это мы, женщины, вдохновляли мужчин на их великие подвиги!
Она сидела рядом в своих невообразимых башмаках на пуговках, маленькая и сухонькая, с волосами, закрученными на затылке в крошечный смешной узелок, и да простит меня Бог, но я подумала, что те великие подвиги, на которые она вдохновила мужчин, могли бы свободно разместиться на котике ногтя большого пальца.
Но я любила ее именно такой, какой она была, с ее башмаками на пуговках и всем остальным, — впрочем, я любила всех людей на свете. Подумать только, как много потрясающе милых и любезных личностей удалось мне заполучить в попутчики! Особенно понравился мне один американец. Некоторое время мы болтали с ним, хотя у Тетушки все время был такой вид, словно она думала: «Ага — торговец белыми рабынями!.. Уже... Так скоро!»