Дорога на Стрельну
На улице показалась беспорядочно бегущая толпа немецких солдат. Некоторые из них падали, скошенные пулями. Другие на мгновение останавливались, чтобы дать очередь туда, назад, в своих преследователей.
Я высунулся из окна и посылал в фашистов пулю за пулей. Один из них заметил меня, поднял автомат и полоснул по окнам второго этажа библиотеки. Я успел вовремя броситься на пол.
Поднявшись снова к окну, я увидел, что стрелявший в меня фашист, раскинув руки, лежит на мостовой, а возле него стоит Ковригин, размахивая немецким автоматом. Голова Ковригина была перевязана, а его фуражка, сбитая на самый затылок, держалась на ремешке.
— Данилов! Санька! Жив? — хрипло кричал Ковригин.
— Жив я, ребята, жив! У меня тут пленный. Давайте сюда.
Ковригин и два красноармейца кинулись в дом.
— Ну, ты даёшь, переводчик! — сказал Ковригин, вытаскивая немца из-под стеллажа. — Гляди-ка, ребята, лейтенант! Тебе за него, Данилов, орден дадут… А ну, шагом марш! — скомандовал Ковригин пленному, стукнув его для ясности ребром ладони по шее.
— Ребята, а как же книги? Вот я тут отобрал… Про замечательных людей!
— Мы сами — замечательные люди, — уверенно заявил Ковригин. — Айда!
Я запихал под гимнастёрку и взял под мышку несколько первых попавших под руку томов и побежал вслед за своими.
Машина тронулась и понеслась на предельной скорости. Пленный сидел с кляпом во рту и со связанными за спиной руками, прислонясь плечом к правому борту.
— Ну что? Видишь, как вышло?! — сказал я ему. — А ты требовал, чтобы я тебе в плен сдался.
Я вытащил у него кляп изо рта.
— Не повезло мне, — вздохнул он. — Скоро наша победа, а меня расстреляют…
— Будешь вести себя разумно — не расстреляют, — сказал я. — А насчёт вашей победы — ей не бывать! Через недельку мы вас остановим по всему фронту. А ещё через неделю-другую погоним вспять. Месяца через три-четыре будем в Берлине. Это я тебе крайний срок называю!
Пленный усмехнулся:
— Через неделю вермахт будет в Ленинграде. Ещё через месяц падёт Москва. И тогда все. «Руслянд капут».
— Чего он там брешет? — спросил Ковригин, ехавший на подножке.
Я не стал переводить ему то, что сказал немец, а махнул рукой и прекратил этот бессмысленный спор.
Машина наша ехала быстро. Наконец мы проскочили мост через реку Воронку. На восточном её берегу возводился новый рубеж обороны. И справа и слева от моста, насколько мог видеть глаз, шли работы: рыли окопы, строили блиндажи и орудийные позиции, слышались голоса команд, раздавались звон пил, стук топоров.
Немец снова ухмыльнулся:
— Такая речушка! На полчаса боя.
Посмотреть на пленного немецкого офицера к штабу дивизии сбежалось человек тридцать. Через несколько минут Ковригин и я стояли перед командиром дивизии — генералом Любавиным. Здесь же в блиндаже находились комиссар дивизии и начальник штаба.
Ковригин кратко доложил обстоятельства нашей задержки возле библиотеки. Свой доклад он закончил словами:
— Как хотите, товарищ генерал, а за этот подвиг Данилову следует медаль выдать.
— Что ж, пожалуй, — согласился комиссар. — Немец вроде бы полезный.
— Доложите сами, как было дело, Данилов, — приказал генерал.
Я рассказал все в подробностях, не утаив ничего о своих колебаниях — стрелять в немца или не стрелять.
Генерал глянул на меня исподлобья и сказал:
— О награде речи не может быть. Ты, Данилов, не солдат, а кисельная барышня. (Он так и сказал: кисельная.) Следовало бы разжаловать тебя из младших лейтенантов в рядовые… Не дорос ты до звания командира. И какая война идёт — ты ещё недопонял… Но то, что ты важного «языка» добыл, — это в твою пользу. Зови сюда этого «книголюба». Сейчас мы его допросим как положено… А ты, комиссар, займись с этим Даниловым. Просвети ему мозги.
* * *История рассудила мой спор с лейтенантом вермахта Отто Краузе — так звали этого гитлеровского вояку. Как известно, мы оба оказались весьма наивными и оба ошиблись. Не вошли немцы в Ленинград ни через неделю, ни через три недели, ни через три года… И мы тоже не оказались в Берлине через два-три месяца. Мы пришли туда только через четыре долгих года. Я ошибался в сроках, но был прав исторически. Не могли фашисты победить нас. И Ленинграда взять не могли.
И через маленькую речку Воронку немцам не суждено было переправиться. На её берегу войска вермахта были остановлены намертво, навсегда.
Мы не могли не победить в той войне. История знает, что делает!
Не знаю, жив ли ещё бывший лейтенант вермахта Отто Краузе. Иногда я ловлю себя на мысли: хорошо бы его сейчас встретить и спросить: «Ну что, дурья голова, понял теперь, кто был прав?»
Сам я после войны поступил на службу в Публичную библиотеку. Проработал в ней всю жизнь. И почём знать, не сыграл ли в этом свою роль случай, о котором я сейчас здесь рассказал?
«ГЕНЕРАЛ САМСОНОВ»
Учился со мной в одной группе на историческом факультете студент по фамилии Самсонов. Вдруг нежданно-негаданно стал он у нас генералом. По прозвищу, конечно. Читали нам на первом курсе лекции по истории первой мировой войны, замелькало имя командира русского корпуса, наступавшего в начале военных действий на немцев, — генерала Самсонова. И как говорится, не успел наш Самсонов оглянуться, как стал «генералом». Так к нему все ребята и обращались: «Генерал Самсонов, одолжи руб…» «Генерал Самсонов, ты сегодня дежурный, сходи, намочи тряпку», «Генерал Самсонов, оставь покурить».
Самому Самсонову прозвище, видимо, понравилось. Во всяком случае, он на него не обижался и всегда откликался на такое обращение, будто так и надо.
Любил наш Самсонов показывать себя храбрецом — совершать на спор всевозможные подвиги. Однажды, например, он нам говорит: «Поспорим на три печёнки, что я во время занятий по латыни принесу из буфета стакан горячего чая, ну и, само собой, соевых конфет на каждого». Мы, конечно, с большой радостью «заложились».
Тут надо разъяснить суть этого спора. Прежде всего — что такое три печёнки.
Стоял тогда на Невском, между зданием бывшей городской думы и Гостиным двором, деревянный павильон-столовая, где можно было поесть горячие сосиски с горчицей или печёнку с макаронами, политыми вкусным соусом. Мы, студенты, любили ходить после занятий в этот павильон. В первые дни после получения стипендии помногу сосисок съедали или по две порции печёнки. А некоторые даже по три. Ну, а к концу месяца, бывало, заказывали одну сосиску… а хлеб и горчица бесплатные — ешь сколько хочешь.
Теперь насчёт латыни. Преподавал её нам доцент Тимофеев. Был он очень строг и требователен. Так что его занятия для данного спора были выбраны не случайно.
Ждали мы очередной «латыни» с нетерпением — терялись в догадках: каким образом собирался «генерал Самсонов» явиться на занятия со стаканом горячего чая в руках? А он так-таки умудрился это проделать. Сначала сидел с нами на занятиях, как обычно. Потом вдруг схватился за живот, застонал и стал отпрашиваться к врачу. Через полчаса он вернулся, прижимая к животу свою меховую шапку. Лицо его выражало страдание, а из-под шапки шёл пар. Мы дружно расхохотались, а Тимофеев растерялся, поднялся со стула и снял пенсне.
— Что это ещё такое, Самсонов?
— Врачиха велела грелку приложить, а грелки нет, кто-то уже взял, — ответил «генерал Самсонов». — Вот я вместо грелки чай в шапке приложил…
— Шли бы лучше домой, — сказал Тимофеев.
— Со следующего предмета и пойду, — ответил «генерал Самсонов». — А латынь пропускать не могу…
Потом, когда Тимофеев писал на доске латинские слова, чай и конфеты пошли по рукам под столами. В тот же день «генерал Самсонов» законно слопал свои три печёнки… Так и ходил он у нас в героях, пока не началась война, потребовавшая от нас совсем иного героизма, настоящего.
