Проклят тобою (СИ)

Обзавелся ослом и повозкой. Так странствовать стало сподручнее.
И вот однажды он здорово набрался на пару с каким-то забулдыгой и стал изливать тому душу. Пьянчуга слушал внимательно, кивал, но когда речь зашла о попаданке, вдруг протрезвел, наклонился вперёд и сказал:
— А ты женись на ней и убей. Нет попаданки — нет проклятия. Осталась фея с носом.
— Фея с носом, — хмельно хохотнул теперь-уже-просто-гончар и похлопал собутыльника по плечу. — А ты дело говоришь… как тебя там?
— Ганс, — подсказал пьяница, — огородник. Раньше горох выращивал, а теперь вот… — он повёл рукой, будто извиняясь за прокопчённые стены забегаловки.
Экс-король горько хмыкнул:
— Ты хоть огородник…Но я тебе вот что хотел сказать, дружище Ганс, — как же я узнаю эту попаданку? Фея сказала, что она упадёт мне на голову, однако девицы пока на меня падать не норовят.
— Оно и понятно, — ухмыльнулся Ганс, демонстрируя жёлтые зубы, — от тебя же разит, как от винной бочки.
Оба рассмеялись, обнявшись через стол.
Ганс успокоился первым и продолжил:
— Но на голову она и не упадёт. Она явится в зелёной вспышке.
— Откуда ты знаешь?
— Однажды я вырастил необычный горох…
Слова эти подействовали, как заклятие по призыву демона. Потому что с лавки у стены сразу же вскочила дородная, грязно одетая и лохматая особа. Она подбежала к Гансу и влепила ему знатный подзатыльник.
— Ты чего языком попусту треплешь, олух! — взвилась она. — Мы же договаривались никому про горох не рассказывать! Итак весь растеряли!
Пьяница попятился, жалобно закрываясь руками и бормоча:
— Уймись, Марта. По твоей вине ведь растеряли.
— А ну пойдём отсюда, говорливый мой, — и, подцепив Ганса под руку, много извиняясь и кланяясь, поволокла его к двери.
Уже у порога Ганс обернулся и крикнул:
— Зелёная вспышка! Увидишь её — там то, что тебе нужно!
Ганс и Марта удалились, а показалось, будто рассеялись в воздухе, как иллюзия.
А он с той поры ездил из города в город, из королевства в королевство и спрашивал: не замечал ли кто странного явления вроде зелёной вспышки? Так и добрался до самой Северной Атомики, где узнал, что как раз перед его появлением что-то такое видели над башней в лесу. Говорили, в той башне живёт принцесса — самая уродливая из всех, кто рождался в Сказочной стране. И она вот-вот должна явиться во дворец, чтобы выйти замуж.
Он порадовался уродству принцессы (не так жалко убивать будет!) и приготовился ждать.
Вскоре её действительно привезли на королевский двор. Она так спешила следом за своей нянькой, что не заметила пропойцу, спавшего на соломе у стены одного из сараев.
Зато он отлично её рассмотрел и понял: проиграл…
Принцесса, на его горе, оказалась нежной, юной и невыносимо прекрасной.
Такую убить — всё равно, что вырвать себе сердце.
Ландар грустно улыбается и целует мне руку:
— Ты, наверное, считаешь меня слабаком или идиотом?
Тянусь к нему, трогаю ладонью жёсткие тёмные волосы, обвожу пальцем резкие скулы, заглядываю в глаза — сейчас насыщенно-вишнёвые, словно дорогое вино:
— Нет, — говорю честно, — я считаю тебя романтиком, каких мало. И героем, таких по пальцам одной руки можно пересчитать. Ты даже не наорал на меня.
Он усмехается:
— Честно сказать, это лишь потому, что был обескуражен твоим внезапным появлением. Вот действительно — дар речи потерял.
— А зайди я через дверь — наорал бы?
— Непременно, — серьёзно отвечает он, но я вижу, как в глазах пляшут весёлые искорки. — И не думай, будто я успокоился и простил. Я намерен как следует тебя наказать.
Вот только нежнейший бархат в его голосе всё портит — ласкает, окутывает, чарует.
Ландар надвигается неотвратимо, как буря, вынуждая меня откинуться на подушки и вжаться в кровать.
Мне немного страшно, но этот страх будоражит. Заставляет кровь ухать в висках. Наполняет тяжестью низ живота.
Но… у меня ещё есть вопросы.
— Корона… Значит, Элиолл…
— Тссс! — требует Ландар, ловко расшнуровывая лиф моего платья. — У меня есть способ избежать этого…
— Чего?.. — удивляюсь я, перед тем, как ахнуть: ладони мужа уже сжимают мою грудь.
— Твоих вопросов… — говорит он, вовлекая меня в долгий страстный поцелуй…
…И вправду стало не до разговоров.
Иногда полезно снимать покровы — одежд и тайн… Становится легче дышать.
… А наказание мне понравилось.
  
Сказка о кровавых ягодах
 
Отведаешь кровавую ягоду — навек забудешь кто ты и откуда.
Так сказывали старцы. Только вот тех ягод ни один человек отродясь не видел. Где они такие созревают — никто знать не знал. Да и не старался узнать. Кому же охота родню да себя самого забыть?
Но в дремучем лесу жил один отшельник, который ведал про те ягоды забвения. Он и сам не единожды хотел их вкусить, чтоб забыть своё прошлое, но никак не решался. Какое ни есть, а его, и другого не будет.
В прошлом у того человека случилось много печального. Родился он таким уродливым, что родная мать отдала его цыганам — в бродячем цирке показывать. С детства уродец терпел насмешки публики, а ещё тычки да колотушки от новых хозяев. Вся грязная работа была на нём, а еды давали ровно столько, чтобы не помер. Денег не давали вовсе. Зачем уродцу деньги?
В цирке был лишь один человек, который жалел урода, — пьянчуга-конферансье. Много лет назад артист, изгнанный из королевского театра, прибился к табору и остался в нем. Его держали за то, что он единственный из всех владел грамотой. На нём лежала вся бумажная работа. И хоть конферансье выполнял её из рук вон плохо, заменить его всё равно было некем.
Он-то и научил уродца читать и писать. А когда уродец подрос и стал тяготиться участью балаганного посмешища, то взял и убил своего учителя. Обставил всё весьма правдиво: мол, напился тот горемыка, упал с моста в реку да и утонул.
Все и поверили. Ведь урод не рассказывал, как удерживал конферансье под водой пока тот не перестал брыкаться.
Теперь урод важным человеком стал. Ведь кроме него некому было вести цирковую документацию. А хозяин цирка хоть и был прежде бродягой и конокрадом, отлично понимал: без правильно оформленной бумажки — никуда. И имел пиетет перед людьми, которые умели водить пером «умные загогулины» (так он называл литеры).
Урод справил себе чёрный сюртук и соорудил что-то типа конторки, за которой просиживал днями, наращивая горб и сажая зрение. После прежнего горе-секретаря осталось множество неразобранных бумаг самого разного толка — от расписок в получении овса для лошадей до закладных и векселей. А урод (кстати, имени у него не было, все так и звали парня — Кривая Морда) чем глубже закапывался в бумажное царство, тем более веселел. Ведь хозяин цирка ведать не ведал, что давно уже не хозяин.
Кривая Морда сработал чисто, как с убийством своего конкурента. Нашёл стряпчего, сманил на свою сторону полицию (ведь цирковая казна тоже была в его руках, а как же — деньги счёт и учёт любят) и в присутствии столь важных лиц объявил себя хозяином цирка, а цыгана и всю его труппу выставил ворами да мошенниками. Их всех и посадили в тюрьму.
Сам же Кривая Морда поспешил избавиться от ненавистного ему циркового добра и со всеми деньгами перебрался в лес, подальше от косых взглядов людей. Здесь он мог сколько угодно читать книги и проводить время в раздумьях о вечном. Только очень скоро урод от такой жизни заскучал, поскольку натурой был деятельной и сидеть сложа руки не умел.
Вот и стал он изучать окрестности. Тогда-то и наткнулся на поляну с кровавыми ягодами.
Годы в цирке научили его осторожности. И потому, сколь не привлекательно выглядела ягода, как не дурманила ароматом, тянуть её в рот он не стал. Наблюдал за животными и птицами. А с теми делалось неладное: съедят по ягодке — и то взлететь не могут, то ходить разучатся.
Однажды на поляне оказался толстый маркиз. Он ехал в соседний город проведать друга, но на дорогу выскочили волки. Лошади понесли, карета перевернулась, слуги разбежались кто куда. А сам маркиз, улепётывая от волков, выбежал на поляну с кровавыми ягодами. Поскольку от быстрого бега толстяк оголодал, то он сразу же накинулся на предложенное природой лакомство и наелся от пуза. И чем больше ел, тем сильнее веселел. Ведь вместе со своим именем и происхождением он забыл и обо всех своих делах и заботах.