У кошки девять жизней (СИ)

— Когда я начну проливать слезы, это будет значить, что меня укусила оса, — пояснила я, — ничего более болезненного я еще не испытывала. А рыдать по другому поводу — много чести.
— Совсем забыл, — пробормотал он, — ты ведь не из тех, кто проливает слезы. Что ты за отвратительная девушка!
Я фыркнула.
— Я только очень надеюсь, что твой муж останется целым спустя неделю счастливой супружеской жизни.
— Потом можешь приехать и посмотреть на то, что от него останется, — съязвила я, — это будут весьма живописные развалины.
Тут уж мы оба рассмеялись. Наверное, все только умилялись, как счастлива невеста накануне прекрасного события. Смеется, радуется жизни. Может быть, даже несколько слезинок пролили от умиления. Боже, если б это было возможно, я бы уступила любой из этих милых дам свое место за бесценок! А возможно, даже приплатила бы, рискуя остаться голой и босой. Больше забавляло то, что некоторые из женщин глядели на меня с откровенной завистью. Милые дамы, буду вам очень признательна, если вы заберете у меня это сокровище. Отдам не задумываясь и тогда буду действительно счастлива.
В часовне совершился обряд венчания. Ничего более утомительного я еще не испытывала. Стоя перед алтарем и переминаясь с ноги на ногу, я мечтала о том, когда же это наконец закончится и можно будет вернуться в залу. Там, наверное, уже и праздничный стол приготовлен. Ужасно хочу есть. Я представила аппетитно поджаренную курочку, к которой испытывала слабость с самого детства и едва не облизнулась. Но на столе, разумеется, будут и другие вкусности.
Наконец, утомительное действо закончилось и растроганный отец поцеловал меня. Уверена, он испытывал ни с чем не сравнимое чувство облегчения. Любимая доченька не закатила скандал, не устроила представление и не заявила недоумевающему падре, не посвященному в наши проблемы "нет" вместо "да", как то требовалось по обряду.
— Я очень рад, — сказал он, утирая слезу умиления.
— Хотела бы я испытывать те же чувства, — не смолчала я, — да вы просто счастливец!
— Изабелла, тише, — торопливо оглядываясь, проговорил он.
Опасался он не напрасно, новоиспеченный супруг стоял совсем рядом и наверняка слышал мои слова. Я-то уж точно обрадовалась этому обстоятельству и добавила:
— Ну, теперь-то вы исполнили свой долг перед покойным. То-то он радуется, глядя на нас с небес!
— Изабелла, хватит, — батюшка подхватил меня под руку и поспешно оттащил в сторону, — как ты себя ведешь?
— Что вам теперь-то опасаться? — я пожала плечами, — развод запрещен церковью. Что сделано, то сделано.
— Изабелла, перестань, — не отличаясь оригинальностью, произнес он, — пойдем отсюда. Не годится выяснять отношения в святом месте.
С этим я согласилась, так как вспомнила о накрытом столе. Голод уже давно давал о себе знать. А чем дольше мы будем препираться, тем голоднее я буду.
После праздничного обеда (гости ведь считали совершенное праздником, в отличие от меня), все вернулись в парадную залу, где предполагались танцы. Для этой цели батюшка пригласил музыкантов, хотя обычно предпочитал этого не делать, говоря, что они дерут совершенно сумасшедшие деньги. Это лишний раз убедило меня в том, как он стремится сбыть меня с рук. Ну что ж, батюшка, ваше желание исполнилось.
Танцевать мне нравилось, хотя я не особенно преуспела в этом искусстве. Учителя танцев для меня нанимали как раз перед первым балом, и тех уроков, которые он успел мне дать, было явно недостаточно. Я бы усвоила их в совершенстве, если б учитель побыл подольше, но увы, на большее у отца не было средств. Так что, танцую я очень средне.
Меня часто приглашали и приходилось лезть из кожи вон, как выразилась Эмили, чтобы не ударить лицом в грязь. Поэтому, танцы доставили мне массу неприятностей и лишнюю головную боль, а об удовольствии говорить не приходилось. Наконец, я взмолилась у небес о передышке. Я уже устала считать шаги и наблюдать за остальными, чтобы не выкинуть какое-нибудь коленце.
Но только я вздохнула с облегчением, как ко мне подошел еще один любитель размять косточки и пригласил меня на менуэт. Вот тут-то я взвыла, про себя, конечно. Менуэт — тот танец, который давался мне особенно плохо. Без слез нельзя было смотреть на мои потуги. Я открыла было рот, чтобы сказать, что не пойду, что у меня болит голова, живот, руки — ноги отваливаются, и вообще, мне плохо, сейчас грохнусь в обморок. Все, что угодно, на выбор. Но негодный Альфред подтолкнул меня вперед, шепча:
— Поди, развлекись.
И он называл это развлечением! Я попыталась состроить более приличное выражение лица, чтоб гости не подумали, что меня пытают, и отправилась в центр залы. Тот, кто выдумал менуэт, обладал изощренной способностью к пыткам. Так, нужно сосредоточиться, Шаг вперед, поворот, потом приседание. Или наоборот? Поклон или приседание? Господи, этот танец сведет меня в могилу!
— Ваша светлость, — заговорил мой временный кавалер, — вы — самая восхитительная женщина из всех, которых я встречал когда — либо.
Боже, у него еще и остается сил на разговоры! Еще и комплименты делает! Толку мне от них! Лучше бы пригласил кого-нибудь другого для этой цели. Я стиснула зубы, вспоминая, успела я присесть или нет, а он не унимался и разливался соловьем. Кажется, ему не нужно было и думать, чтобы совершать какие-то движения. Он все делал машинально. Вот оно, наивысшее мастерство! Мне до него как до неба.
Я пыталась улыбаться и молчала. Пыталась, потому, что нужно же было как-то реагировать на его слова, иначе он подумает, что я глухая или умственно отсталая. А также, не нужно было ничего говорить. Улыбаешься, значит, слышишь, значит реагируешь, значит тебе нравится, наконец. Я не знаю, каким образом связаны ноги и рот, но у меня они были связаны напрямую, особенно когда я танцевала менуэт. В такие моменты я могла делать что-то одно: либо танцевать, либо говорить. Начну делать это одновременно, споткнусь, потеряю темп, забуду, что нужно поклониться или повернуться. Нет, пусть болтает, лишь бы не заставлял меня отвечать.
Впрочем, я и слушала-то его вполуха. Слышала лишь одно слово из двадцати и то, сомневалась, правильно ли я его расслышала. Так что, он мог говорить все, что вздумается. Говори он мне, что я ужасная, страшная как смертный грех ведьма, я все так же бы улыбалась.
Наконец, танец, точнее, пытка закончилась. Мой кавалер поклонился напоследок, расцвел обворожительной улыбкой и произнес:
— Вы великолепно танцуете, ваша светлость.
Он что, издевается? Я не успела перевести дух после менуэта, а тут еще и это! Я прекрасно танцую? Да корова на льду танцевала бы лучше. Изящней, что ли, грациознее.
— Благодарю вас, месье, — отозвалась я, сказав именно то, что следовало сказать и отошла в сторону, чтоб без помех поскрипеть зубами.
Вот наглец! Думает, раз научился сносно плясать, так можно насмешничать над другими!
— Рад видеть вас в превосходном настроении, сударыня, — услышала я и повернулась, чтобы посмотреть, у кого повернулся язык назвать мое настроение превосходным.
Ну конечно, это был мой новоявленный супруг! Слепой, глухой и недоразвитый. Иначе не назвал бы мое состояние такими словами.
— Не хотите ли потанцевать? — продолжал герцог, улыбаясь и демонстрируя великолепные зубы.
Мне так и хотелось испортить их великолепие. Думаю, лишившись хотя бы одного из этих зубов, он перестанет их скалить.
— Нет, спасибо, — вырвалось у меня.
— Жаль, — отозвался он, — а мне показалось, что вы будете рады.
Не знаю, что ему еще кажется при таком завидном воображении. На его месте я бы попыталась его поумерить.
— Мне очень хотелось с вами пообщаться, сударыня, — продолжал герцог между тем, — мне показалось, что для мужа и жены мы на удивление мало общаемся.
— Странно, — отозвалась я, — мне почему-то так не кажется.
— Да, я уже понял. Еще неделю назад.
— Тогда остается только удивляться, что вы решили зайти так далеко.