Zero (СИ)
— Еще почитай, — попросил человек, когда поэт-психолог облегченно выдохнул и пугливо замолчал, прочитав один из лучших своих стихов и в процессе чтения окончательно уверившись, что стих этот в действительности был так себе, бессмысленное говнецо, слепленное из красивых слов.
— Они не очень, — со смущением и стыдом стал отнекиваться Саша, но собеседник договорить не дал, перебив его самым бесцеремонным образом.
— Были бы не очень — и одного бы с избытком хватило, — твердо сказал он. — Можно подумать, в мире мало стихов. Я могу погуглить, и добрый сетевой поисковик мне на любой вкус предложит: классиков, символистов, а также скопище графоманов и бездарных умников, далеких от базовых принципов поэзии… Если я до сих пор этого не сделал — значит, мне нужны именно твои стихи.
— Почему именно мои? — не понял Саша, морща лоб, с непривычки прочертившийся тонкой вертикальной морщинкой.
— Потому что ты со мной говоришь, — пояснил человек. — Не Пушкин, не Лермонтов и не Маяковский… безусловно талантливые люди, но изрядно набившие своим творчеством оскомину и, к сожалению, уже мертвые. К тому же, не думаю, что мне бы чем-нибудь помогли светские беседы с ними, даже если это и было бы возможно. Особенно с Маяковским.
Саша намек на безвременную кончину последнего из озвученной троицы уловил и экстренно схватился за многофункциональный конспект: поэтические чтения были куда как лучше, чем дискуссии о бренности земного бытия.
Он читал ему и поглядывал на часы; стрелка мчалась по циферблату, перемещаясь с одного деления на другое бешеными скачками и слишком быстро подбираясь к тем критическим сорока минутам, когда автоматика должна была принудительно сбросить звонок.
Незадолго до обрыва связи ему вдруг пришло в голову, что человек может позвонить и завтра, а завтра Саши на рабочем месте не окажется, и тогда…
— Я не каждый день здесь дежурю, — предупредил он. — Но вам всегда ответят мои коллеги…
— Когда ты дежуришь? — настойчиво перебил его человек, даже не желая выслушивать продолжение.
— В среду и пятницу, — ощущая, как грудь сводит непривычным волнением, а дыхание перехватывает под кадыком, сообщил ему Саша. — И иногда — в воскресенье.
— Значит, в воскресенье звоню с десяток раз, — заключил человек. — И если не услышу твоего голоса, то — до среды.
Когда сработала автоматика и в динамике раздались короткие пронзительные гудки, Саша еще долго сидел, стискивая вспотевшими пальцами трубку. Таращился в стену, тормошил залистанную тетрадку и никак, совершенно никак не мог успокоить разбереженную душу и взбудораженное сердце, стучащее изнутри по ребрам пугливой заячьей лапой.
========== Smoking conversations ==========
Жизнь Саши разнообразием событий не отличалась: будни в ней были скучные, одинаковые, серые. Начинались они с пиликанья будильника, со слепящего кафеля ванной, с мятного вкуса зубной пасты, с маминого полусонного напутствия не забыть проездной-ключи-деньги-телефон-бутерброды. Продолжались — темноватым подъездом с тремя выбитыми лампочками, насквозь пропахшим кошачьей мочой, тесным двориком с рядами припаркованных машин, подмаргивающих фарами, кленовой аллеей, шумным перекрестком, приглушенным гулом метрополитена, монотонно раскачивающимся и убаюкивающим вагоном, какой-то ерундой в новостной ленте — и зачем он на все эти группы подписался? — музыкой в наушниках, длинным эскалатором, подземным переходом с промозглым сквозняком…
Всё осталось прежним и всё неуловимо изменилось, словно кто-то ловкой рукой фокусника повернул цветовой тумблер, и краски из холодных стали теплыми и уютными. Фокусник еще немного подкрутил колки, на которые крепились внутренние струны, подправил, проверил, чтобы звучали в унисон, прибрался, выкинув ненужный хлам, поставил у сердца бумажный фонарик и ушел, а Саша теперь с радостью просыпался, с улыбкой спускался в метро, вприпрыжку бежал на работу.
Когда шел не на смену, а в универ — фонарь убавлял свечение на полтона, тихо грел, мысли делались тягучими и мечтательными, стихи всё чаще приходили из страны оленьих снов, из краев северных аврор, из соколиных степей, из шелкопрядного востока, из рыжих песчаных дюн. Безымянный человек с хандрящим осенним голосом звонил регулярно, и Саша исподволь постоянно о нем думал. Если вдруг человек пропадал и звонка по неизвестной причине в какой-то день не случалось — сперва пугался, не убился ли тот, переживал, подолгу не мог уснуть. Потом, когда человек все-таки объявлялся — обижался, дулся, ворчал, иными словами, всячески порочил гордое звание психолога.
Иногда ему казалось, что человек не звонит нарочно, терпит, ходит с трубкой в сведенной руке, но кнопку вызова так и не нажимает, а после от этого мучается и изводится.
Иногда ему казалось, что сам он слишком много думает всяких глупостей.
— …А кому вы сами звоните, когда хотите суициднуться? Своим коллегам? Ты им такой: «Ну и чего ради мне влачить это жалкое существование?», а они тебе в ответ: «Завтра твоя смена, ублюдок, попробуй только!». Не создавать проблем другим людям — чем не достойная причина жить?
В последние дни постоянный клиент Саши был далек от самоубийства, как аборигены Австралии — от нанотехнологий, и бессовестно спекулировал своим псевдокризисом; оба они это понимали, но благоразумно помалкивали: болезнь перешла в состояние затяжной ремиссии, и отказ от терапии грозил повлечь за собой неизбежный рецидив.
— Сомнительная причина, — без обиняков отрезал Саша, с тоской посматривая на кулер и кофечайную тумбочку. Кофечайная тумбочка превратилась в риф, отрезанный от большой земли и неприступный, и чтобы причаститься ее благ, следовало отправиться в долгое, изнурительное паломничество. — Мне запретили держать чашку на рабочем месте, — зачем-то сообщил он клиенту о своей беде.
— И почему же? — с интересом ухватился тот за новость.
— Потому что я слишком часто ее опрокидываю.
— Заливаешь компьютер кипятком?
— Нету у меня компьютера, телефон один только. — Натолкнувшись на удивленное молчание, пояснил: — Я стажируюсь всё еще, мне пока не выделили.
— Тогда не понимаю, в чем загвоздка, — трезво заключил мужчина, за эти месяцы из незнакомца превратившийся в доброго знакомого. — Телефон убить сложно, а деревяшка всё стерпит. А что, останешься там работать, когда стажировку пройдешь?
— Останусь, наверное, — чуть подумав, подтвердил его предположение Саша. — Психолог из меня не ахти какой, а тут хороший опыт получить можно.
— Значит, буду звонить тебе и использовать свои законные сорок минут на психологическую поддержку. Кстати, почему такой лимит?
— Это не лимит, — попытался объяснить Саша. — Это на тот случай, когда звонят просто так, от скуки поболтать. Я же сказал, что можно перезвонить после того, как связь оборвется. Иногда, если ситуация серьезная, мы просим временно снять это ограничение и говорим с человеком до победного. Порой и по восемь часов на это уходит.
— Ясно. Так все-таки, к кому вы сами идете, когда плохо, когда срывает, когда случается что-нибудь такое, с чем ни к кому не захочешь обращаться, а в себе проживать не хватает сил?
— Вообще к коллегам обращаться советуют, но у меня ни разу не появлялось такой потребности, — поразмыслив, ответил Саша.
— И что, ты бы доверил им свои проблемы? — усомнился человек и, подняв голос до колкого градуса, предложил: — А вообрази на секундочку только, что твоя проблема — это неконтролируемое ночное мочеиспускание. И причина, допустим, вовсе не физическая, а психологическая, так что врач в поликлинике только разводит руками. Вот ты приходишь утром на работу, подходишь — на выбор — к любой из коллег и делишься с ней своей маленькой интимной проблемкой, не стыдясь подробностей и деталей. Как, по-твоему, что случается после обеда?
— Не хочу даже представлять, — поежился Саша. Заподозрив за клиентом попытку выстроить из собственной ситуации проекцию и таким нехитрым образом на нее намекнуть, осторожно предположил: — Вы страдаете энурезом?