Наглый (СИ)

— Максим, ты ведь понимаешь, что отношения между нами невозможны.
— Я очень быстро повзрослею.
— Я всегда, всегда буду старше тебя.
— Мне не важно сколько тебе, не важно, понимаешь? — Упрямый. Он встал из-за стола и оказался рядом в одно короткое мгновение. Присел на корточки, обхватив мои колени, и теперь смотрел снизу вверх. — Мне нужна ты.
— Во-первых, Юлия Сергеевна. — Я убираю его руки и встаю. Иду к плите, чтобы выключить закипевший чайник, а еще чтобы перевести дыхание и немного успокоиться. — А во-вторых, как же Ира?
— Никак. Мне на нее пофигу, как и на всех остальных. Я хотел, чтобы ты ревновала. — Он оказывается уже за моей спиной, пока я разливаю по чашкам чай.
— Ладно, давай предположим — только предположим! — что мы вместе. Через десять лет мне будет почти сорок, а тебе еще не будет и тридцати. — Я повернулась и теперь уже я смотрю на него снизу вверх.
— Я отращу бороду. — Улыбается широко. — Могу перекраситься в седой. Так даже модно.
— Максим, ты можешь быть серьезным?
— Могу. Я все могу, если ты попросишь. — У него в глазах сияют звезды, разливаются моря и рождаются целые вселенные. В них невозможно не смотреть, не утонуть без возможности выплыть. Это странное чувство, когда не можешь с собой совладать, когда хочется быть ближе, чувствовать кожей жар его тела, поддаться искушению и послать в пропасть свои принципы.
Но… нельзя, я просто не имею права.
Я поправляю у него на лбу непокорную прядь, приглаживаю волосы, наслаждаясь их упругой жесткостью, и говорю то, что должна была сказать с самого начала:
— Тогда ходи в школу, исправляй прогулы, веди себя на уроках хотя бы тихо. — От моих слов синий взгляд меркнет и тускнеет. Он отклоняет голову от моих рук и идет к окну. Долго смотрит в густую черничную синь позднего осеннего вечера, прислонившись лбом к стеклу.
— Ну почему ты просишь об этом? — Поворачивается ко мне лицом. Смотрит пристально, с прищуром. — Ок, хорошо. А что взамен?
— Взамен? А разве что-то обязательно нужно взамен? — Я теряюсь немного с ответом. — Ты еще и торгуешься? — Все-таки он наглый, как грязный уличный кот, которого пустили на порог погреться, а он уже сидит на столе, оставив грязные разводы на белой скатерти.
— Да. — Он снова оказывается рядом. Его руки ложатся на мои плечи, большие пальцы чертят на ключицах и шее узоры, от чего у меня волнами мурашки и дробно сердце о ребра. — Я хочу тебя, хочу проводить с тобой время, встречаться — говорит приглушенным мягким, как бархат, голосом.
— Нет. Ты мой ученик и ты несовершеннолетний…
Он хватается за эти слова, не дав закончить:
— То есть, если бы мне было восемнадцать, ты бы согласилась?
— Нет. — Машу головой, но как-то слабо, что и самой не особенно верится. Ох, и почему же я не могу быть достаточно убедительной?
— Ты врешь. — Он обхватывает мое лицо и заставляет посмотреть в глаза. — Я вижу это в твоих глазах. Да ты бы меня и на порог не пустила и гнала бы, как щенка бездомного, если бы не чувствовала ко мне ничего. — Его губы так близко от моих, почти касаются при каждом слове. — И этого бы тоже не разрешила…
Поцелуй выходит легким, неспешным. Он, словно дает мне шанс отказаться, оттолкнуть его.
— Скажи, что я тебе не нравлюсь… — Прикосновения губ становятся настойчивее. Мне кажется, что я скоро задохнусь. — Скажи… что ничего не чувствуешь, чтобы я поверил… тогда я отстану.
Я знаю, что должна сказать, но язык будто прирастает к нёбу.
— Максим!
— Вот видишь. Ты не можешь. — На губах довольная улыбка и снова, будто лампочки зажигаются в глубине синих глаз.
— Поговорим об этом, когда тебе будет восемнадцать, и когда ты окончишь школу, — Я отстраняюсь и отхожу от него на пару шагов. — А сейчас ты должен вести себя со мной, как и положено: я — учитель, ты — ученик. И ничего больше. — Демонстративно смотрю на часы на руке. — Уже поздно. Тебе пора уходить.
Уже на пороге, неспешно натянув куртку и стоя в проеме открытой двери, он оборачивается со словами:
— Я подожду до своего дня рождения.
Он бодро сбегает по ступеням вниз, а я прислоняюсь к двери спиной почти без сил. Слишком много всего произошло за этот день. А я и так на нервах в последнее время.
Мне долго не спится. В темных углах квартиры мерещится что-то страшное, жуткое и телевизор совсем не отвлекает. То вдруг волной нахлынут воспоминания о странном разговоре с Максимом, и я себя ругаю в миллионный раз за то, что вела себя как дурочка малолетняя. А то вспоминаются его поцелуи, его руки на моих плечах, его гипнотически-завораживающие взгляды, и жар разливается по телу. В общем, уснула я почти перед самым будильником.
Кажется, все наладилось. Максим ходит в школу, закрывает пропуски и исправляет плохие оценки. Правда, я все также ловлю его взгляды на себе. Только теперь в них ожидание напополам с обещанием. И что с этим делать? Я уже измучалась от постоянных мыслей, разрываясь между желаниями и запретами. «Нужно быть сильной. Время все расставит по своим местам» говорю себе ежедневно. Помогает, но с трудом.
Плохой день обязательно начинается с чего-то мелкого — пролитого кофе или обожженного об утюг пальца, непослушных волос и темных — как ни замазывай — кругов под глазами. Я не успеваю зайти в школу, как у меня начинает звонить телефон. Директор. Странно. Неужели что-то случилось? Предчувствие чего-то плохого опалило щеки и неприятно кольнуло под ребрами.
— Доброе утро, Евгения Андреевна.
— Юлия Сергеевна, зайдите ко мне в кабинет. Немедленно. — Сказано было очень холодно, даже немного неприязненно. И не дожидаясь от меня ответа, она просто сбросила вызов.
Я прохожу в приемную прямо в пальто. При виде меня секретарь таращит глаза, и в целом смотрит с таким ехидным высокомерным выражением, что у меня в животе противно скручивается. Евгения Андреевна стоит у окна, когда я вхожу в кабинет. Она поворачивается ко мне, и я вижу, что она очень нервничает, сильно зла. Губы поджаты, брови сильно нахмурены, а обычно румяные щеки сейчас бледные. Такое лицо у нее бывает очень редко, в моменты совсем уж за гранью.
— Юлия Сергеевна, сегодня утром мне на почту пришло сообщение. — Я стою и не могу понять, что происходит. Причем здесь я? — Вот, полюбуйтесь. — Она протягивает мне свой телефон.
Там фотография. На ней я и Максим. Мы стоим под фонарем, очень близко друг к другу. Это было в тот злополучный вечер, когда на меня напал мужик. Но с такого ракурса кажется, что мы целуемся, хотя я просто держу его лицо, осматривая.
У меня подкашиваются ноги, и я медленно присаживаюсь на стул.
— Что это? Откуда? — Я смотрю на директрису ошалелыми глазами.
— Это ты мне скажи. Я тебя просила его утихомирить, образумить, но не таким же способом! — Она подошла ко мне и теперь стояла, нависая сверху. — Нет, я понимаю у него гормоны играют, но ты о чем думала?! Что ты натворила! — Она повышает голос и он звенит на весь кабинет. — Это не только репутация школы пострадает, но ты можешь сесть в тюрьму! Где была твоя голова? Как?! Как ты это допустила???
— Это ошибка! Я все объясню. У нас с ним ничего нет! Поймите… это случайность. Я встретила его вечером… Он подрался, я просто его осматривала. — Говорить трудно, в горле сильно пересохло от волнения. — Поверьте!
— Слова против фото ничего не значат.
— Да там же непонятно ничего. — Смотрю на фото снова. — Вот же! Я со спины, а у него только глаза видно.
— К фото еще и сообщение прилагалось.
Я прокручиваю страницу вниз и читаю: «Если вы ее не уволите, то эта фотография с подробным описанием будет отправлена в министерство образования и все соцсети». А еще ниже статья в несколько абзацев про то, что я соблазнила ученика. Там проведено целое «расследование» и подробно расписано, что и как происходило — про занятия после уроков и тайные свидания. Очень правдоподобно. И приложено еще несколько моих и его фото.
К горлу подкатывает тошнота. Я сижу оглушенная, как пыльным мешком прибитая.