Наглый (СИ)

— Ты…
Затылок упирается в стену позади, когда он с жадностью набрасывается на мои губы. И не осталось ничего… ни моей гордости, ни благоразумия, все сгорело в жарком огне его безумия и моей слабости. Его руки такие горячие и сильные, а дорожка поцелуев вдоль шеи лишает последних остатков здравого смысла. Мне должно быть стыдно, но нет. Слишком сильно он мне нравится. Только когда его тело прижимается сильнее, почти до боли впечатывая в стену, руки тянут с плеч халат, все еще повязанный поясом — и это удерживает его на месте, а затем бесстыдно начинают гладить бедра, я с силой упираюсь ему в грудь.
— Максим… стой! Нельзя… нам… нам нельзя. — Язык непослушный еле ворочается, а голова кружится от его близости, и он совсем не помогает, когда смотрит с такой страстью и жадностью. И вытянутая ладонь тут же оказывается в ловких пальцах. Максим прижимает ее к губам, поочередно целует каждый палец.
— Можно. Нам все можно. — Говорит между короткими поцелуями. — Я хочу тебя, ты. Кто запрещает нам быть вместе? — Он обхватывает мою талию и тянет на себя, утыкается нежным поцелуем в шею.
— Да хоть закон Российской Федерации! Тебе нет восемнадцати…
— Меня это не волнует. — Снова короткая россыпь поцелуев-бабочек вдоль шеи и ключиц.
— А меня очень. Я твой учитель… — Я снова пытаюсь его оттолкнуть, но он только крепче удерживает в своих объятиях. Настойчивые пальцы тянут за пояс халата, и им почти удается его развязать.
— Нет!!! — Я все же отталкиваю его достаточно сильно и далеко, чтобы он мог, наконец, смотреть мне в глаза. Запахиваю халат, туже стягиваю пояс на талии. Смотрю на него сурово. — Максим, послушай. Я старше тебя на десять лет.
— Мне плевать. — Он снова оказывается слишком близко. Я смотрю на него и думаю, что где-то за прошедшие годы я потеряла эту отчаянную смелость поступать так, так хочется только мне.
— Тебе нужна девочка по твоему возрасту…
— Это уж мне решать. Мне нужна ты.
— Тебе просто так кажется. У тебя гормоны играют, запретный плод, вся эта ситуация пикантная… это все пройдет, и быстро. Быстрее, чем ты думаешь.
— Не пройдет. И нет, мне не кажется. Все это хрень, что ты говоришь. — Он начинает злиться. — Я хочу быть с тобой, понимаешь? Не просто трахнуть, а быть рядом все время, заботиться о тебе, помогать… -
— В любом случае, это невозможно.
— Почему? Из-за того, что ты моя учительница? Я скоро выпущусь, а до этого можем встречаться тайно. Хочешь, я буду самым послушным твоим учеником? Буду встречать тебя после работы, делать массаж, когда ты усталая… Буду готовить для тебя ужины и завтраки. Я научусь, честно. — Он бережно берет мое лицо в ладони, нежно гладит по щекам. И мне хочется ему верить, так сильно хочется!
— Максим! — Убираю его руки от своего лица. — Нет. Ты для меня слишком маленький, еще ребенок.
— Ребенок? — Его лицо мрачнеет, взгляд тускнеет. — А что же ты тогда отвечала на мои поцелуи?
— Ты налетел на меня, не оставил выбора…
— То есть тебе не нравилось? Ты не хотела?
— Да. То есть нет, не хотела.
Он с минуту молчит, только шумно и резко дышит, а потом поворачивается к двери и открывает.
— Счастливо оставаться!
Удивительно, что от такой силы, с какой была захлопнута дверь, не треснули стены и сама она не слетела с петель. Этот грохот еще долго стоял в ушах, пока я не вышла из оцепенения и не отправилась в постель. Что плачу, я поняла, когда комната подернулась пеленой и задрожала.
  
Глава 10
 
В эту ночь я боялась, что он может вообще уйти из отеля, тем более, что знает город довольно хорошо. Но утром он был на завтраке вместе с остальным классом. Бросил на меня колкий короткий взгляд и обнял довольную Иру Соловьеву — самую красивую девочку в классе, что-то прошептал ей на ухо, отчего она покраснела и звонко рассмеялась. Этот смех прошелся по моим натянутым нервам, словно тупым и ржавым лезвием старого ножа. Федотов смотрел на них с противоположного конца стола с кислым лицом, и в целом был мрачнее питерского неба за окном. Остальные поглядывали кто с интересом, кто с завистью, а кто и вовсе с безразличием. Я старалась вести себя естественно: дежурно улыбалась и была вполне приветливой.
Два дня Гордеев меня намеренно не замечал, лишь на посадке в самолет, когда я, стоя у трапа, пропустила весь класс, отмечая каждого в списке, он остановился рядом и тихо сказал:
— Я исполнил ваше желание. Нравится?
Не знаю, чего он этим добивался, но я растянула губы в вежливой улыбке:
— Ира хорошая девочка. Из вас получилась очень красивая пара. Поздравляю. — Надеюсь, это было достаточно убедительно, потому что эти слова потребовали на тот момент всех моих душевных сил. Максим ничего не ответил, только быстро прошел в салон самолета.
И когда северно-серый, вечно простуженный Питер остался внизу за тяжелыми неторопливыми и неповоротливыми тучами, я пыталась безуспешно уснуть. На душе который день скребли злые и бездомные облезлые кошки.
Провалявшись дома целые сутки в постели, пусто глядя в потолок и не слушая работающий фоном телевизор, звоню Тоне. У нее голос звенит от счастья — они теперь с Волковым вместе, и он собирается ее увезти с собой в Москву.
— А как у тебя дела? Как съездили? Дети ничего не натворили?
— Нет, все хорошо… — В голос прорываются, едва сдерживаемые слезы. — Придёшь ко мне?
И через час я лежу у нее на коленках, а подруга гладит меня по голове, перебирая волосы.
— Самое страшное, что я, кажется, в него влюбилась. — Признаюсь в том, что мучает уже давно, просто осознание пришло только сегодня.
— Это было неизбежно. — С видом мудрой всезнайки заявляет подруга. — Почему-то еще тогда, в «Космосе», когда он стоял и смотрел на тебя, я подумала, что это произойдет. Между вами прямо искры летали.
— Что мне делать, Тонь? — поднимаюсь с ее колен и с надеждой смотрю подруге в глаза, может, она скажет, как мне быть. Потому что сама я уже ничего не знаю. Я так устала.
— Не знаю. — Она пожимает плечами. — Ждать. Может быть все пройдет, а может, ты все же сдашься своему Гордееву.
— Да я же старше его на целую жизнь! Десять лет — почти вечность, если подумать. Чувствую себя старой извращенкой.
— Глупости! — Тоня смеется. — Ты помнишь мою соседку, тетю Клаву? У нее с мужем двенадцать лет разницы. Две-над-цать! — по слогам, как для дурочки повторяет подруга. — И ничего, счастливы.
— Ты что такое говоришь! — В ужасе машу головой. — С ума сошла?! Он же еще ребенок!
— Зато под себя воспитаешь. — Смеется она, а я бью ее маленькой диванной подушкой. Завязывается небольшая потасовка, после чего, сдув волосы с лица, Тоня продолжает. — Ну а если серьезно, то ситуация не просто сложная, а дерьмовая.
— Спасибо, успокоила, а то я не знаю. Вот принесла же его нелегкая в нашу школу!
Тоня пробыла у меня до вечера, пока за ней не приехал Илья. Я же осталась одна — морально готовиться к новой встрече с Максимом и началу второй четверти.
Ирина Владимировна все еще находилась на больничном — какой-то сложный перелом (говорят ей даже спицы[1] поставили), поэтому я все так же замещала классного руководителя 11 «Б». Вся ответственность за поведение и прогулы учеников лежала на мне. Максим мне работу не облегчал, наоборот практически не ходил в школу вот уже третью неделю, появляясь исключительно на один-два урока. Я иногда видела его в окно, когда он курил за школой, но стоило мне выйти на улицу, его уже не было. Он, как будто играл со мной в прятки, точно зная, что я его не найду. Мои уроки он попросту не посещал. Когда Гордеев все же появлялся в школе, то вел себя так отвратительно, срывая уроки и откровенно хамя, что все учителя в один голос заявляли, что его нужно исключить, причем немедленно. Малый педсовет, собранный по этому поводу, где директор выругал меня, что не могу с ним справиться, что допускаю прогулы и ужасное поведение, срочно требовал решить эту проблему, не доводя до крайней меры — исключения.