Сказка на ночь

От воя зазвенела уцелевшая посуда в буфете.
Оно выло и рычало, зажимая руками расползающееся клочьями лицо. Всхлипывая, начало рвать и отбрасывать в сторону кожу.
От черт бабушки Греты ничего не осталось. Эрика увидела острый подбородок и запавшие глазницы патера Ладвига. Все в волдырях ожогов и сочащихся сукровицей трещинах. Начиная от скул, эта дикая маска стремительно зарастала жесткой черной шерстью.
Разрывая остатки губ, вперед двинулись острые клыки. Оборотень превращался в зверя, чтобы залечить свои раны.
— Эрика, отойди! — крикнул охотник.
Девочка бросилась в сторону, закрывая голову руками. Сзади раздался глухой удар и треск расщепляемого дерева. Следом оглушительный выстрел.
Оборотень висел, пригвожденный Крюком к стене. Раны, нанесенные серебряной дробью, почернели, выглядели обугленными.
— Эрика, тебе лучше выйти на улицу, — сказал Рудольф, не поворачивая головы. Он не отрывал глаза от оборотня.
— Я останусь здесь. Мне совсем не страшно.
— Эрика, тебе не на что здесь смотреть.
— Я хочу увидеть, что вы сделаете с ним. Я хочу запомнить.
Рудольф повернулся и взглянул на нее. Ничего не сказал больше.
Он понял.
С помощью катушки под стволом он смотал трос, привязанный к Волчьему Крюку. Сильно рванув ружье, выдернул Крюк из стены и из тела оборотня.
Вервольф рухнул на пол. Раздался слабый стон.
— Он жив?
— Как видишь, — держа ружье в одной руке, охотник осторожно приблизился к оборотню. Второй рукой достал из ножен под курткой длинный, очень широкий нож. — Чтобы покончить с ним мало одного серебра. Нужен огонь.
— Огонь, огонь, огонь, — забормотал на три голоса оборотень. Его пальцы с отвратительным звуком заскребли по полу.
Охотник наступил на запястье руки с железными когтями. Занес руку с ножом.
— Отвернись, — сказал он Эрике.
Она не стала отворачиваться.
Охотник взял отрубленную по локоть руку и бросил ее в духовку. Зажег огонь.
— Эрика, где здесь запасные баллоны с газом? — спросил он.
— Наверное, в сарае, — ответила девочка, не сводя глаз с тела на полу.
Оставшись без руки, оборотень перестал биться. Тихо лежал, бормоча что-то едва слышное.
Охотник направился к выходу.
— Не бойся, — сказал он Эрике. — Тварь теперь не опасна. Все ее сила была в железных когтях, которые по глупости примерил ваш священник.
— Я не боюсь.
Она и правда не боялась.
— Молодец. Но если он попробует встать, сразу зови меня.
Рудольф вышел.
Эрика осталась наедине с оборотнем. Из духовки тянуло мерзкой вонью.
— Эрика, — услышала она слабый голос.
Голос патера Ладвига. Он больше не двоился и не троился.
И лицо, смотревшее на девочку снизу, было почти человеческим. Только сильно изуродованным кипятком и дробью.
— Эрика, девочка моя, что я наделал?
Единственный уцелевший глаз священника плакал.
— Я убил. Убил их всех. Моих товарищей. Нину. Твою бабушку. Всех остальных. Что я натворил???
Эрика подошла на полшага ближе. Сама не зная почему, она была уверена, что с ней говорит человек, а не зверь.
— Это были не вы, патер, — сказала девочка. — Это был злой дух, который жил в железных когтях.
— О, что же я наделал, Боже! Простишь ли ты меня? Простишь ли ты меня, Эрика?
— Я совсем, совсем не злюсь на вас, патер Ладвиг, — девочка покачала головой. — Вы всегда были хорошим
— Эрика, ангел мой…
От рыданий огромный живот оборотня заколыхался. На губах священника вспенилась кровь, потянулась струйкой из уголка рта. Глядевший на Эрику глаз затуманился.
— Патер Ладвиг?
Он больше не замечал ее. Бывший священник, заблудившийся на темной тропе запретного знания, обратил свой взгляд и речь к кому-то другому.
Теперь он говорил по латыни. Эрика не понимала ничего, хотя отдельные слова казались ей знакомыми. Она слышала их в церкви, по воскресеньям.
Патер Ладвиг все говорил, и говорил. Без остановки, пока не вернулся Рудольф.
Охотник принес тяжелый газовый баллон, кинул его на пол. Ударом приклада сбил вентиль.
— Быстро наружу, — приказал он, откручивая духовку на самый сильный огонь.
У самой двери Эрика бросила взгляд назад, на патера Ладвига. Он замолчал, прикрыл единственный глаз. Страшное его лицо разгладилось. Не в покое, а в ожидании покоя.
— Бегом, Эрика, — приказал Рудольф, захлопывая дверь. — Сейчас здесь все взорвется.
Они побежали. По дороге Рудольфу пришлось взять Эрику на руки, у девочки подгибались колени.
Отбежав шагов на двести от дома, Рудольф остановился. Повернулся к дому лицом. Застыл в ожидании
Сквозь куртку Эрика чувствовала, как бьется его сердце.
— А что такое mia pulpa? — спросила она.
— Чего? — не понял охотник.
— Mia pulpa. Я слышала, как это повторял патер Ладвиг.
— А, mea culpa, — сказал Рудольф. — Моя вина.
— Моя вина? — повторила Эрика.
— Mea culpa — «моя вина» по латыни. Это слова из молитвы. Патер Ладвиг просил прощения у Бога.
— И Бог простил его?
— Не знаю, Эрика. Говорят, что Бог прощает всех.
— Ты веришь этому?
Рудольф Вольфбейн помедлил.
— Я, — начал он.
Остальные его слова заглушил взрыв.
В машине ван Рихтен осторожно взял ее за левую руку. Уколол безымянный палец, забирая кровь на анализ. Она слишком долго находилась под сывороткой. Нужна была проверка.
— Это был один из наших? — спросила Эрика.
— Тебе обязательно знать? — не поднимая головы, он промокал ее палец спиртом.
— Да, Гаспар.
— Это был Рафаэль. Он работал у меня.
— Я помню Рафаэля.
Высокий жизнерадостный итальянец. Он рано начал лысеть и очень стеснялся этого. На отворотах его халата вечно были хлебные крошки. Много читал, рядом с его местом всегда лежала книга с закладкой.
Закрыв глаза, Эрика видела обугленную тушу в развалинах беседки. Она будет сниться ей несколько ночей подряд. Если не уколоться перед сном. В ванной, тайком от Кристофа и Гретхен.
— Почему ты не сказал мне сразу?
— Ты же знаешь. Это могло повлиять на твой выбор действий. Я не мог рисковать, — Гаспар не оправдывался. Он приводил аргументы.
С ним было трудно спорить. Зная, что это Рафаэль, она бы до конца пыталась взять его живым. И он бы убил ее.
Интересно, он узнал ее? Вряд ли. Обращение зашло слишком далеко.
Если она будет думать по-другому, то никогда больше не возьмет в руки скальпель.
Машина остановилась возле ее дома. Шофер вышел, чтобы распахнуть дверь перед Эрикой.
— Гаспар, обещай мне.
Ван Рихтен вопросительно посмотрел на нее.
— Обещай, что если я заражусь, ты сам придешь за мной. Не будешь посылать людей фон Штольца. И никого из новичков.
Доктор ван Рихтен грустно покачал головой.
— Я слишком стар для тебя, девочка моя. Но я обещаю, что приду. Надеюсь, впрочем, это обещание мне не придется сдержать.
— Надежда это все, что остается нам, Гаспар, — сказала Эрика. — Как жаль, что ее не хватило Рафаэлю.
Она положила руку на железный протез доктора ван Рихтена. Гаспар накрыл ее ладонь своей. Его живая рука была лишь немногим теплей металла.
— Моя вина, — прошептал он. — Моя величайшая вина.
— Ты знаешь, что это неправда. Ты знаешь, что мы сами пошли за тобой. У всех нас были причины поступать так, а не иначе. Ты, а не кто-то другой, дал нам надежду.
— Я не вправе взамен забирать у вас жизнь.
Эрика усмехнулась.
— Для этого у тебя есть я, Гаспар, забыл? У нас каждый занимается своим делом. Ты, теми, кому нужна надежда. Я теми, для кого ее нет. Ты лечишь. Я отрезаю загнившие части. А чувство вины пусть врачует твой венский коллега. У него это лучше получается.
Гаспар улыбнулся. Эрике всегда удавалось его развеселить. Даже когда ей самой вместо веселья хотелось надежно забыться под морфием.
Но она улыбнулась в ответ. И, выскочив из машины, побежала к дому. Начинался дождь, и Эрика боялась намочить плащ жены Гаспара.