Склероз, рассеянный по жизни
Вообще, как говорила моя соседка по дому Фаина Георгиевна Раневская, все ордена, грамоты и звания – это похоронные принадлежности.
Хотя в советские годы звания и при жизни имели некоторый практический смысл. Так, например, на гастролях в столицах союзных республик народных артистов СССР поселяли в резиденцию ЦК КПСС, а мы, живя в человеческих гостиницах, часто в нечеловеческих условиях, автоматически становились кандидатами в члены гостиницы ЦК.
В санатории «Актер» в Сочи на первом этаже была бильярдная – три стола. Тысячу лет назад мы играли там в бильярд. А рядом пролегала народная тропа – отпускники с обуглившимися носами, кефиром и картами курортников ползли окунуться в прибрежную мочу. И все проходили мимо огромного окна бильярдной. А там Канделаки играл с Товстоноговым, Сеня Соколовский с Николаем Сличенко и я с Пляттом. В дверях стоял амбал и всех прогонял. И вдруг какая-то баба, как Исинбаева, перепрыгивает через подоконник в комнату. И с курортной картой бросается к первому столу: «Я из Криводышинска. Никто не поверит мне, что я вас видела, дайте автограф». Все вальяжно кладут кии. «Только со всеми регалиями», – говорит она. И начинается: народный артист всего на свете, лауреат Ленинской премии… Она доползает до меня. Я говорю: «Друзья, я сейчас напишу звание, которого ни у кого из вас нет». И пишу: «Лауреат премии Ленинского комсомола Узбекистана».
А получил я это звание так. В пору некоторого азартного авантюризма и стабильного безденежья мы с Марком Захаровым оказались на гастролях Театра сатиры в Ташкенте. Июль. В одном из номеров по ночам устраивались танцы. Называлось это найт клаб. К нам пришел художник и режиссер Юнгвальд-Хилькевич, который в Ташкенте жил. Его друг талантливый Батыр Закиров решил создать узбекский мюзик-холл. И предложил нам с Марком Захаровым в этом поучаствовать. Мы с Марком, выйдя нетвердой походкой из найт клаба и дожевывая бешбармак, сказали: «С удовольствием». Первая программа называлась «Путешествие Синдбада-морехода». Мы написали ее в течение двух ночей. И в течение трех ночей Марк Анатольевич ее поставил. Был грандиозный успех, и мы получили звания.
Когда придумали комсомольское лауреатство, очень много артистов, отчаявшихся получить что-нибудь путное, бросились добывать себе это молодежное поощрение. Надежда состояла в том, что лауреатом премии Ленинского комсомола мог стать человек любого возраста, так как не обязательно быть молодым, чтобы посвятить себя комсомольским проблемам. «Не расстанусь с комсомолом – буду вечно молодым» – этот лозунг-песня очень помог авторам и многим деятелям искусства в приобретении юношеских привилегий. Не всем, конечно, удавалось пробиться на Олимп – ЦК ВЛКСМ – и быть помощниками пятидесятилетних комсомольских вождей – умные люди сразу бросились по республикам, областям…
Один наш очень хороший, но очень нервный артист, дико переживая из-за запаздывания звания заслуженного, проникся необыкновенной творческой любовью к комсомолу Коми АССР. Он возил туда бригады, устраивал декады и месячники дружбы. Деятельность эта была правильно понята, и буквально через полгода он стал обладателем высокого звания лауреата премии комсомола Коми АССР. Словечко «Коми» (хотя республики, как известно, у нас были все равны) несколько раздражало молодого лауреата, и при объявлении своего имени в концертах он стыдливо просил конферансье отбрасывать географическую принадлежность его лауреатства и объявлять просто: «Лауреат премии Ленинского комсомола». Заметив это, я его по-товарищески предупредил, что если, не дай бог, кто-нибудь из «оттуда» это услышит, может быть огромный скандал, вплоть до лишения звания. Наш нервный друг поблагодарил меня и спросил совета. Я совет ему дал, и объявлялся он впредь красиво и неподсудно: «Лауреат премии Коми-сомола».
Когда времена изменились, по инициативе великого клоуна-лицедея Вячеслава Полунина в Ленинграде была создана Академия дураков. Талантливейший и неуемный Ролан Быков тут же открыл Московский филиал академии и, назначив себя, Мережко и Жванецкого академиками, то есть, как написано в дипломе, «полными дураками», нашел в себе силы избрать еще член-корреспондентов академии: Гафта, Державина и меня – с формулировкой «полудурки». Когда мы законно поинтересовались причиной такой дискриминации, Ролан сказал, что до полных мы не доросли по возрасту. Все это звучало неубедительно, очень отдавало интригой, ибо не настолько уж мы были моложе и умнее академиков.
В том же Петербурге организовалось веселое содружество – «Золотой Остап» – с одновременным созданием еще одной престижной академии – Академии юмористических авторитетов. В этом заведении судьба моя сложилась более счастливо: на торжественном открытии академии во Дворце искусств один из ее создателей, Вадим Жук, рыцарь ленинградской юмористики, автор и режиссер многих прелестных произведений «капустно»-сатирического направления, демократично объявил, что выборы затягивать не имеет смысла, так как в фойе накрыты спонсорские столы, и поэтому кандидатура одна. Он попросил меня на сцену, прочел справку-характеристику, и буквально за десять минут я стал Президентом Российской академии юмористических авторитетов имени (или памяти, уже забыл) Остапа Бендера.
У меня есть ордена, а также одна звезда. Личная. Раньше, когда планеты еще не покупали, система была такая: где-то в астрономической лаборатории сидела большеглазая, очевидно, не востребованная на Земле девушка и круглые сутки смотрела в телескоп. Потом вдруг кричала: «Ой, я открыла новую звезду! В созвездии Бзи левее Бза вижу Бзу!» Проверяли, есть ли там какая-то микроскопическая фигня. Тот, кто эту звездочку разглядел, мог сказать: «Я хотел бы, чтобы ее назвали «Ширвиндт», и несколько инстанций, в том числе американская, утверждали название. У меня есть сертификат. Малая планета под названием Shirvindt – всего 10 км в длину. Уже лет двадцать я имею собственную площадь в космосе и «летаю» где-то недалеко от звезд по имени Хармс и Раневская. Чем очень горжусь.
* * *Верить почти некому – критическая когорта у нас какая-то странная. По отдельности общаешься – разные, подчас самобытно-интересные личности. Попадаются даже грамотные. Но стоит им собраться вместе – моментально образуется «клубок». Безапелляционность и витиеватые издевательства. Пираньи пера в газетной соревновательности превращаются в мелких насекомых на многострадальном лобке театрального организма.
Это молодая «критическая мысль». А старики, чтобы не быть выкинутыми из театрального процесса, вынуждены становиться желчными Пименами истории сплетен советского театроведения.
Не читаю прессы я,От нее – депрессия.Раньше критики ходили по контрамаркам и питались на премьерных банкетах. Сегодня ходят по билетам и не остаются на еду. Подозреваю, что баланс между заказной статьей и стоимостью билета смещается в первую сторону.
Самая гениальная критическая статья, которую я когда-либо читал, – в анекдоте: приехал знаменитый датский трагик в Ковент-Гарден играть Гамлета. Наутро появилась рецензия в лондонской газете: «Вчера датский гастролер в Ковент-Гардене играл Гамлета. Играл его до 12 часов ночи». Все. Это честная, хорошая критика.
Но надо с кем-то советоваться! Не с кем. Окружение делится в основном на три категории: холуи, влюбленные и ненавистники. Холуи безоглядно врут, мечтают угодить и стараются что-то повыгоднее вякнуть. Влюбленные бездумно и покорно безразличны. Ненавистники со стиснутыми зубами сдерживают эмоции, чтобы выплеснуть их за стенами прямого общения. Поэтому никому не верю и приходится советоваться с самим собой – это очень трудный диалог, обреченный на слабовольный компромисс.