Сыновья полков (Сборник рассказов)

Юрек прибежал разгоряченный, взволнованный. Я приготовила на обед дедовский суп: попросту горячая вода со старыми корками хлеба, заправленная капелькой растительного масла. Юрек не хотел есть:
— Если бы ты их видела, мама, ты бы тоже не стала есть…
Попросил слить суп в банку из-под молока и полетел. И это уже соседки мне рассказали, что ходил он с каким-то обрывком бумаги, на котором было написано только несколько слов: «Нас десять… люди, спасите нас…» — собирал еду.
Соседки же рассказали, что Юрек, как стемнеет, подкрадывался к колючей проволоке лагеря и подбрасывал собранную за день еду голодным заключенным…
Ему удавались эти вылазки, может быть, потому, что было у него немного счастья и сообразительности, а может быть, потому, что немцы его знали…
Иногда я видела, как он гнал к пруду купать лошадей. Он свободно проходил через немецкие посты в усадьбу на Букове, и кто знает, что он там искал…
Он постоянно где-то пропадал, был скрытен и молчалив. Он редко что-нибудь рассказывал, даже о том, как сами немцы спрятали его от железнодорожного жандарма на контрольном пункте между генерал-губернаторством [6]и рейхом. А зачем и куда он ездил — этого я не знала.
Не раз и ругалась:
— И зачем ты всюду лазишь, мальчишка, еще накличешь какую-нибудь беду…
А он поцелует меня, попросит прощения — и опять пропадает.
Однажды, когда он не вернулся, я проплакала всю ночь, а утром — было это как раз в сочельник — кто-то постучал в дверь. На пороге стоял незнакомый мужчина:
— Ваша фамилия Сковроньская?
У меня заколотилось сердце, я не могла выдавить из себя ни слова, только кивнула головой; он приблизился ко мне:
— Вы мать Юрека?
У меня немного отлегло от сердца. По крайней мере, не агент гестапо.
Мужчина сказал вполголоса:
— Вы не беспокойтесь. Его не будет несколько дней, но он вернется. А людям вы скажите, что он у родственников. У вас есть кто-нибудь в деревне?
Я кивнула. Около Цеханува жила крестная мать Иренки, и мы иногда виделись…
Я хотела его расспросить, узнать, где Юрек, но мужчина только добавил на прощание:
— Вы не беспокойтесь…
Ему легко было говорить. А я как подумаю об этих немцах в усадьбе… Кроме того, старший сын тоже сидел в лагере, едва избежал смерти.
Я хорошо знала, что вокруг творится. Горели немецкие склады. Стреляли в жандармов. На близлежащих путях взорвали поезд…
Однажды вечером кто-то постучал в окно. Окно было занавешено. Взяла я карбидную лампу и пошла в сени.
— Это я, свой, — произнес кто-то за дверью. Я не узнала голоса. — Открой, это я, Марцелий…
Это был наш родственник из Цеханува, брат крестной матери Иренки, не заглядывал он к нам уже несколько лет. Но я не расспрашивала, где он пропадал и что делал. За чужую тайну легко можно было заплатить головой.
Накормила я его, чем было. Вспомнили мы прежние времена. Марцелий не раз заходил к нам перед войной. «Занимался политикой», как говорил мой старый. И хотя сам он никогда не рвался вперед, но с вниманием слушал Марцелия. Когда родилась Иренка, мы очень переживали, кого попросить в кумы. Да и кто же захочет стать крестной у ребенка бедняка?
И Марцелий решил:
— Просите мою сестру из Цеханува.
Так и породнились мы с семьей Новотко.
В тот вечер во время оккупации я видела Марцелия в последний раз. Дала ему рубашку и, кажется, свитер. Я не спрашивала, куда он идет. И не знала тогда, почему он прервал меня на полуслове, когда я назвала его фамилию.
Марцелий был взрослый, он сражался. А моему Юре-ку было тринадцать лет, когда пришел тот мужчина и сказал мне, чтобы я не плакала…
Я и не плачу.
Больше не плачу.
Марцелий говорил:
— Подожди, Франя, еще придет для нас доброе время…
И Юречек тоже обещал:
— Мама, как только я вырасту…
О Новотко пишут теперь в книжках, видела я его фотографии в газете. После моего Юречка осталась грамота:
«…на основании декрета Президиума Крайовой Рады Народовой от 26 октября 1945 года… признавая заслуги в войне с Германией для дела победы польского народа над фашистским варварством, стрелок Сковроньский Ежи, сын Антония, награждается медалью Победы и Свободы.
9 мая 1946 года».
Мой дорогой, какой он там был стрелок! Он был пятнадцатилетним мальчишкой, когда ему давали эту награду! А в военной книжечке, вот она у меня здесь, номер 136, написали: «24-я автомобильная рота, помощник водителя»… И сразу дальше: «гражданская профессия — учащийся начальной школы»…
Если бы он был учащимся…
Ровно через две недели после представления его к награде, 23 мая 1946 года, пришло извещение… Юрека не стало.
Войну мы пережили благополучно. Муж и сыновья вернулись домой. Дочь пришла из партизанского отряда, хотя и была ранена в обе ноги…
Только позднее, уже после войны, узнали мы, что Юрек был связан с партизанами. Что он специально бывал среди немцев, собирал сведения, высматривал, слушал. Он был солдатом, хотя для меня, матери, всегда был только ребенком.
Иногда Юрек вспоминал о декабрьском переходе через фронт, о поездках к партизанам. Я думала, что он, быть может, немного сочиняет, что он, как ребенок, любит пофантазировать. Но однажды Ирена рассказывала о каком-то русском партизане из своего отряда на Подгале. И тогда Юрек вмешался в разговор:
— Это ты о том черном Сашке?
Ирка удивилась, но сын так подробно его описал, что не оставалось сомнения: он его знал…
— Не дождался, — сказал тогда Юрек. — Немцы забили его прикладами в подвале дома в Кальварии…
Узнали мы также, что он принимал участие в Варшавском восстании, был связным. Еще 1 августа 1944 года был он дома, а потом, никому ничего не сказав, пропал. Кто-то сообщил нам, что после восстания видели его в Модлине.
Нас вывезли в Краковское. Муж работал у крестьянина. Я немного шила. Все это время искала Юрека.
Однажды пошла я в Енджеюв. И вдруг на воротах увидела листок:
«Ежи Сковроньский ищет мать».
И ничего больше. Ни единого намека, где его искать, что делать… Я расплакалась. Собралась толпа женщин. Тогда люди оказывали больше сочувствия друг другу, каждый искал кого-то из близких.
— Как его отыскать? — плакала я.
И тогда заговорила какая-то женщина:
— Пани, а это не он такой маленький, черный, как цыган? Немного говорит по-немецки. Если это он, то я его знаю, он спас много людей…
— Пани, дорогая, где он? — встрепенулась я.
А она рассказывает:
— Он ночевал вместе с нами, когда пришли жандармы с облавой. Он что-то объяснял старшему и так его просил, что офицер рассмеялся, махнул рукой, и они ушли…
Теперь я была уверена, что это мой Юрек. Оказалось, что он оставил у уборщицы свой адрес.
Поехали мы вместе с мужем в Тынец. Это была большая деревня. Показали нам избу хозяина, где жил Юрек. Он как раз был во дворе.
Раскинув руки, сын бросился ко мне:
— Мамуня, моя мамуня!..
Но потом, когда мой старый сказал:
— Ну, собирайся с нами, достаточно мы жили в разлуке, — мальчик отрицательно покачал головой.
— Почему? — расстроился отец.
— Я не могу бросить работу.
— А где ты работаешь? Хозяин тебя отпустит, я попрошу его.
Мальчик посмотрел на отца:
— Не надо, татуся! Я работаю на… аэродроме.
И больше ничего нам не сказал. Я уговаривала его, просила:
— Не ходи никуда, может быть, благополучно переживем войну.
Он обнял меня:
— И так переживем…
Пришла наша армия, и весной мы вернулись в Варшаву. Я думала: ну вот, наконец-то я могу быть спокойна. Но Юрек и на этот раз не долго жил дома. Снова исчез, потом вернулся и опять уехал. Я плакала, отец сердился…
И опять прибежал какой-то сосед с новостью:
— А ведь ваш Юрек в армии!
Оказывается, видели его в солдатском мундире.
Пошла я однажды вечером к соседям поговорить. Тяжело мне было, я постоянно думала о мальчике. Начала жаловаться им: