Сыновья полков (Сборник рассказов)

— Помни, никому ни слова!
Это была уже их вторая совместная тайна. По праздникам отец приносил в комнату радиоприемник, ставил на столик, туда, где он всегда стоял перед войной, — и казалось, что все опять по-старому…
Но слова: «Побегайте немного на дворе» — Эдек с братом понимали как приказ понаблюдать, не крутятся ли где поблизости немцы.
Отец Эдека был известен всем как спокойный, ни во что не вмешивающийся человек. Он не был членом какой-либо конспиративной группы. И все же хранил дома оружие. Не отдал, вопреки приказам немцев, и радиоприемники. Более того, своим хорошим знакомым давал возможность тоже послушать сообщения. За каждый из этих поступков грозила кара — смерть…
А он, как прежде, склонившись над работой, казалось, интересовался исключительно вопросами дратвы и набоек. Хотя война и продолжалась, заказов у него было много. Самыми модными были тогда «офицерки». Длинные высокие ботинки, столь характерные для военной формы, носили в то время все, особенно молодежь, что являлось не только элементом своеобразной оккупационной моды. Это было чем-то вроде демонстрации перед немцами — этот военный шик гражданских, даже одеждой подчеркивающих, что война продолжается…
Эдек продавал ботинки на базаре. Иногда выполнял на вид маловажные поручения: наблюдал за каким-нибудь домом, передавал устно сообщение, провожал кого-нибудь по указанному адресу.
Он не входил ни в какую конспиративную организацию. Какой мог быть из него конспиратор, из этого маленького подростка в брючках с протертыми коленками! Но за каждым из этих ничего не значащих якобы поручений, которые он выполнял, скрывалась оккупационная действительность борющегося города и угроза смерти. Несмотря на это, Эдек каждое поручение считал личной наградой, хотя не только из предостережений матери знал о беспощадности оккупантов. Рос он в жестокие годы, и даже детство не защищало его от той борьбы, которая велась везде и захватывала всех…
Он был таким же, как и те мальчишки, что толкаются сейчас около киоска с мороженым на углу Марымонтской и Подлесьной. Таким же, как Марек, который с тоскливым выражением лица поднимается с нами в лифте, чтобы приняться за уроки. Мы помешали игре в космонавтов, и он ворчит что-то о взрослых, которые не помнят, как сами были когда-то мальчишками. Позже он каждую минуту будет приходить к нам, обижаясь, что Беатка не дает ему спокойно готовить уроки. А Беатка еще не понимает всего значения школьных обязанностей брата: она сама переживает этап преодоления трудностей, связанных с тем, как удержать на скользком паркете вертикальное положение.
— Есть кофе, — говорит хозяин дома. — В чашке или стакане? Прошу, угощайся печеньем, — гостеприимно предлагает Патер.
Я думал, что наш разговор будет о смерти. Что это будут воспоминания об убийствах. Но Эдвард запомнил те времена иначе.
— До сих пор помню вкус супа, которым поделилась со мной в каком-то подвале одна старушка. Не помню, где это было, но знаю, что был тогда голод.
Или та история с медом.
Это произошло на баррикаде подразделения Армии Крайовой на улице Марии Казимеры. Эдек в то время был уже связным жолибожского штаба Армии Людовой и возвращался с какого-то поста, куда отнес приказ командования. В окопе с винтовкой, направленной на маслобойню, занятую немцами, сидел Парный.
— Привет, Януш, — поздоровался с ним Эдек. Они знали друг друга еще с тех давних времен, когда вместе гоняли мяч на берегу Вислы. Тот хмуро кивнул.
— Есть хочется, — пожаловался он.
— Да… — согласился Патер. — Я бы тоже что-нибудь съел… Вот черт! — вдруг выругался он, отгоняя пчелу, прилетевшую сюда из недалеких садов.
— Осторожно, не подпрыгивай так, а то тебя снайпер припечатает. — Чарный схватил его за рубаху и потянул вниз в окоп.
Они сидели грустные. Жара была немилосердная, и всего-то было от нее пользы, что «охлаждала» темперамент немцев, с утра ожесточенно наступавших на этом участке.
— Эй, Малый, — вдруг оживился Чарный. Эдек вопросительно посмотрел на него. — В том садике есть пасека.
Это было недалеко. Несколько десятков метров, а кусты служили прикрытием от неожиданного обстрела.
— Отлично! — сорвался Эдек. — Теперь я знаю, чего хотела от меня та пчела. — Он рассмеялся.
Через несколько минут Малый уже вновь был в окопе.
— Есть ульи… — Тяжело дыша, он бросился на песок. — Ульи есть, но вот как к ним подобраться. — Он посмотрел на свои закатанные рукава и голые ноги, торчавшие из коротких штанов. — Даже каски нет, чтобы защитить голову.
— Возьми мою…
Малый пожал плечами, хотя, по правде говоря, позавидовал военному трофею приятеля.
— Это не поможет. — Он оглядывался по сторонам, ища выход из создавшегося положения. — Есть! — Он показал на бараки невдалеке. Там был склад фильмов. — Устроим «коптильню». — Он даже подскочил от радости.
Но его тут же пригнула к земле очередь из немецкого автомата. Он переждал минуту и отправился на операцию «Мед».
…Долго наслаждались они ароматной сладостью, до краев наполнявшей гитлеровскую каску…
Память ребенка не случайно лучше всего сохранила именно эти переживания, незначительные по сравнению с решавшимися вокруг вопросами жизни и смерти, но более всего соответствовавшие нормальным реакциям того возраста.
Не голод, а чувство сытости. Не настроения военной грозы, а маленькие ребячьи радости.
Такие, как, например, по поводу найденного картофеля.
На этот раз, правда, речь шла не об утолении голода. Произошло это несколько случайно вскоре после того, как Эдек стал связным в штабе Армии Людовой. Рано утром помчался он с другими мальчишками помогать повстанцам собирать сброшенные с самолета контейнеры с боеприпасами, которые потом прятали на угольном складе на улице Сузина. Когда он вечером вернулся домой, то не застал никого из родных. Немцы увели всех с собор. Дома стояли совершенно опустошенные, только кое-где на тротуаре валялись сломанные очки, брошенная кукла, узелок с бельем. Был уже поздний вечер. Мальчик, уставший от всех переживаний этого дня, уснул. А утром отправился искать родных и от повстречавшегося по дороге приятеля, Владека Франчука, узнал, что всех местных жителей гитлеровцы расстреляли на углу улицы Барщиньской, а тела сожгли…
Только после войны обнаружилось, что его семья просто чудом спаслась от смерти.
— Пошли к нам, — сказал ему тогда Владек, который был связным в штабе Армии Людовой. — Может быть, тебя примут.
Его взяли. Тем более что среди аловцев, солдат Армии Людовой, он неожиданно встретил своих дядей — братьев Кацпшаков и Сяркевича (подпольные клички: Каспер, Бялый и Зигмунт). При виде Эдека кто-то рассмеялся:
— Ну, а тебя, малыш, как будем называть?
И так и осталось — Малый. Нашли ему какой-то уголок в штабе, кто-то подарил ему парашют вместо постели.
Оружия у него не было, его вообще было мало. Он не решался даже заикнуться о том майору Шведу (Шанявский).
— Ну хотя бы бело-красную повязку, — высказал он как-то свое заветное желание Янке (Янина Ченкальская), которая работала в редакции информационного листка, издававшегося штабом Армии Людовой. Издавали его в количестве, может быть, двухсот экземпляров, напечатанных на стеклографе, которые потом разносили, и Эдек в том числе, бойцам. Когда Эдек однажды вернулся, его уже ожидала красивая бело-красная повязка. Мальчик сначала обрадовался, но тут же опечалился:
— А буквы?
— Ну да, — кивнула головой Янка. — Нечем было напечатать их на материале. Если бы был кусочек картофеля…
Эдек долго ходил по подвалам, пока, наконец, у какой-то хозяйки не выпросил пару картофелин. Янка из большого клубня вырезала большие буквы «АЛ» и, намазав их чернилами, отпечатала на полотне повязки.
Малый состоял при штабе все время, до самой капитуляции. Жолибожская группировка Армии Людовой была небольшой, после подхода отрядов со стороны Старувки насчитывала около 400 человек. Они занимали вместе с группировкой Армии Крайовой под командованием полковника Живицеля захваченные повстанцами районы Жолибожа. Отряды располагались в разных пунктах района. Некоторые находились очень далеко, как, например, 3-й батальон Армии Людовой капитана Гишпана (Генрик Возьняк), стоявший на улице Дружбацкой в так называемых «полицейских домиках». Эдек часто ходил туда с приказами. Аловцы занимали также аллею Войска Польского, удерживали пересечения улиц Бродзиньского, Козетульского, Тованьского…