Сыновья полков (Сборник рассказов)

— Я же ребенок!..
Но он уже давно им не был. Детство — это ведь никогда не забываемая пора коротких штанишек, когда метко забитый мяч вызывает восхищение сверстников; когда карманы становятся сокровищницей никому не нужных вещей, но которые все же всегда оказываются нужными владельцу; когда даже сон не прерывает военных действий индейцев — апачей или каких-либо других племен, — развернувшихся в лабиринтах дворов или среди скудной зелени городских скверов.
Как-то мать, выглянув в окно, позвала сына со двора домой. Отец с Гишпаном сидели серьезные. Вот тогда дядя Юзеф и сказал запыхавшемуся после только что закончившейся игры мальчишке те самые слова:
— Ну что ж, апачи подождут до конца войны, Кшись…
Так варшавский парнишка ступил на свою «тропу войны» против гитлеровских фашистов.
— Хорошо, только и мне нужно подпольную кличку, — настаивал он, глядя на Гишпана. Юзеф Домбровский, улыбнувшись, согласился:
— Конечно, ты же будешь моим адъютантом.
Так и осталось: Адъютант. Некоторые товарищи часто называли его и так: Наимладший. Он и в самом деле был самым юным гвардистом Гвардии Людовой и Армии Людовой в округе Права Подмейска.
Первым серьезным заданием Кшися были листовки. Их надо было вечером незаметно расклеить на стенах домов. И это удалось ему сделать без помех. Несколько листовок он наклеил на красной стене завода «Ситко» по улице Вятрачной, 15. После этого он не спал всю ночь, с нетерпением дожидаясь утра. Чуть свет он тихонько выскользнул из дома, раньше отца. Рассветало. Новый день на оккупированной земле выгонял людей из домов на работу. Шли, по привычке быстро оглядываясь: нет ли поблизости немецкого патруля, хотя обычно это время было относительно безопасно и не грозило облавами. И вот они увидели на стенах домов вселяющие в сердца надежду слова: «Рабочие Варшавы! Польша живет!» Читали торопливо, жадно и шли дальше. Но теперь это были уже другие люди. Такие же истощенные, такие же измученные беспроглядным кошмаром оккупации, но все же более сильные этим одним, коротким словом: «Польша». Они проходили мимо невзрачного, щуплого мальчишки, необычайно гордого в эту минуту: «Смотрите, эти листовки расклеил я!..»
Люди проходили рядом, быстро, не обращая внимания на мальчугана. Для них эти появившиеся листовки — это непокоренная Польша.
На Проховой и сейчас стоит ничем не примечательный двухэтажный дом. В квартире Рейша, на втором этаже, в период гитлеровской оккупации размещался пункт распространения подпольной печати. Каждую неделю сюда доставлялись еще пахнущие краской газеты «Гвардиста», «Глос Варшавы», «Трибуна Вольности». Отец Кшися был «техником» округа Права Подмейска, откуда и возникла его подпольная кличка. В обязанности «техника» входило обеспечение распространения подпольной прессы. Этим занимался и его сын. 1943 год был особенно важным для партийной работы: организация разрасталась, на местах нуждались в периодической печати. Адъютант регулярно, два раза в неделю, ездил в Рыбенек, три раза — в Миньск-Мазовецки. Часто ему в этом помогала и мать. В общем, семья Рейшей переправляла сотни экземпляров газет левого движения, несмотря на постоянные облавы и обыски немецкой полиции. Каждый раз им грозил провал. А это всегда означало смерть. Люди умирали во время следствия в мучительных пытках, в страхе не столько перед врагом, сколько перед самим собой, боясь не вынести истязаний, сказать то, чего нельзя выдать…
И все же Кшисек ездил.
Кто-нибудь может сказать, что парнишка тогда не представлял, чего стоят эти поездки, не знал настоящую цену жизни, а поэтому не понимал, что рискует погибнуть…
Это верно, что Кшисек был еще ребенок. Но он был ребенок оккупированного города. Больше того — оккупированной Варшавы. Иной была в ту пору в этом городе и мера зрелости. Каждый прожитый день, даже каждый час — это было уже подвигом. Смертная казнь грозила за все: за килограмм хлеба и за подпольную литературу, за опоздание на работу и за непонравившееся лицо. Но город не сдавался. Домашние хозяйки в сетке с картошкой проносили гранаты. В скамеечке для ног парализованной старушки хранилось полковое знамя, в школьном ранце — рация советской радистки…
Она говорила по-польски, но слова произносила медленно, певуче, а этого уже было достаточно, чтобы вызвать подозрение у гитлеровцев. Девушка приземлилась с парашютом ночью в окрестностях Рык, а потом добралась до квартиры Рейша. Ее предстояло переправить в Краков. У нее были надежные документы, так что ехать она могла спокойно. Но требовалось также доставить туда и радиостанцию. Кшисек знал, что отец, Гишпан и Бартек (Мариан Барыла) обсуждали, как выполнить это задание. Время было неимоверно трудное — лето 1943 года. Движение Сопротивления разрасталось. Гитлеровцы все больше неистовствовали — производили наугад неожиданные облавы и обыски, проверку документов и багажа, особенно на транспорте.
Как-то Кшисек ехал с отцом в трамвае. Они везли солидную пачку подпольных газет. Неожиданно на перекрестке Гроховской и Тереспольской послышался крик:
— Облава!
Вагоновожатый затормозил, люди бросились в подворотни ближайших домов, прячась в лабиринтах дворов. Кшисек услышал отца:
— Беги!
Он увидел, как отец запихивает пачку газет под скамейку. Люди толпились, кто-то плакал, никто ни на кого не смотрел — важно было убежать. Всех подняла нарастающая суматоха, подхлестывали автоматные очереди. Кшисек слышал за собой дыхание отца. Он невольно замедлил бег, но сзади раздалось нетерпеливое:
— Жми, жми!..
Через конскую ярмарку они выбрались на какую-то отдаленную улицу. Здесь было спокойно. Шли медленно, не разговаривая, как двое взрослых мужчин, которых объединила вместе пережитая опасность и которые знают, чего стоит игра, которую они ведут…
В таких условиях предстояло переправить радистку на краковскую мелину — подпольную квартиру. Провести через два вокзала, в Варшаве и Кракове, где полицейские посты задерживали каждого, кто вызывал хоть малейшее подозрение. Оберегать ее во время многочасовой поездки в вагоне-западне, из которого в случае опасности почти не было шансов убежать.
Но радистке не дали охраны. Безопасность ей должен был обеспечить… Кшись. Радистка была молодая, веселая и к тому же отважная девушка. Когда она, подавая билет и пропуск жандарму, улыбнулась, только Кшись знал, что улыбка эта была призвана скрывать не только перевозимую рацию, но и обыкновенный человеческий страх. Он знал, что она боялась. Они оба боялись. Его страх, наверное, был иным, даже можно было бы сказать — более легким. Он еще был лишен воображения и жизненного опыта взрослых. Не зная жизни во всей полноте, он, пожалуй, как-то уменьшал тогда цену смерти. Правда, минуло то время, когда хорошо выполненное задание вызывало у него желание похвалиться ребятам из класса. Он уже настолько был зрел, что понимал: основой подпольной работы является конспирация. Этому учил его Гишпан, и отец всегда напоминал:
— Поменьше говорить, поменьше знать…
Поэтому Кшись даже не спрашивал девушку, куда она едет. Ему дали поручение, а точнее, это был боевой приказ — доставить радистку в Краков и провести ее через посты «черных» — оккупационной привокзальной службы. Из Варшавы они выехали благополучно. Оба решили играть роль брата и сестры, едущих на каникулы. Кшись в праздничном темно-синем в белую полоску костюме, купленном за деньги из фонда Гвардии Людовой, с коробочкой леденцов на коленях и такой же леденцовой, сладкой улыбкой на лице. Кто бы подумал, что в ранце этого благовоспитанного мальчика с расчесанными на пробор волосами находится часть рации, а в портфеле, который он прижал ногами, — батареи к ней…
Когда казалось, что опасному путешествию подошел конец, из-за поворота выплыл длинный перрон в Кракове. Девушка быстро отпрянула от окна.
— Стоят!
Они действительно стояли. В непромокаемых, цвета гнилой зелени, плащах, перехваченных поясом с хвастливым: «Готт мит унс» («С нами бог»).
Выстраивались длинные очереди пассажиров для проверки. Шаг за шагом через строй рослых эсэсовцев.