Благословение проклятых дорог (СИ)

— Я — это я, Таша! — снова рявкнул инкуб, и поцеловал. Жёстко, властно, словно ставя печать.
Я дёрнулась было, но без толку. Не хочу! Не с ним! Не так!
Но чем яростнее я вырывалась, тем сильнее вдавливал меня в кровать Ирвин, тем настойчивей целовал. Мамочки, он же меня сейчас изнасилует! А я даже ответить на поцелуй, чтобы выполнить обещание, данное каких-то полчаса назад, не могу!
Не могу, потому что всё внутри переворачивается при одной мысли об этом. Нужно что-то придумать! Сейчас, пока ещё не поздно! Титаническим усилием воли заставила себя замереть. Авось, бревно инкубу не по вкусу придётся? А если нет?
Но, кажется, сработало. Хватка ослабла, а через несколько секунд Ирвин приподнялся, стирая пальцами слёзы с моего лица.
— Таша? — виноватое. — Прости, но так нужно.
Угу. Кому?
Молчу, выжидая. Пусть только даст шанс — табуретом прибью, к едрене фене! А потом сбегу, и плевать на всех монстров Тёмных Земель! Их тоже пришибу!
— Таша…
Лежу, молчу. Вот только слёзы никак не сдержать. Они, предательницы, катятся и катятся…
— Маленькая моя, я не хотел тебя пугать, — шепчет инкуб, сцеловывая слёзы, — Я всё исправлю, только скажи…
— Что? — кое-как выдавила хриплое. Противно говорить с ним, но лучше говорить, чем…
— Скажи, что любишь меня. Ведь ты любишь, правда?
— Люблю, — выдавила через силу. — Люблю… всей душой, всем сердцем. Больше всего на свете. Я… не смогу без тебя!
Я не лгала, просто думала о другом. О том, чьи пальцы дрожали под моими там, в сказочном городе синих деревьев и серебристо-белого света.
— Правда? — радостно выдохнул Ирвин.
— Да. Только не трогай меня больше так.
— Испугалась? — с болью в голосе прошептал.
— Очень, — честно призналась и не выдержала — завыла в голос.
— Прости, — тихо воскликнул, садясь и пригребая меня к себе.
— Уйди, — сквозь сотрясающие рыдания простонала. — Пожалуйста, уходи сейчас! Прошу тебя, уходи!
— Но, Таша, — потерянно протянул инкуб. — Я не могу так уйти….
— Ты меня чуть не изнасиловал! — я всё-таки вырвалась и отбежала, прижалась к самой дальней стене, сжимая в руке кувшин с отваром. Когда только успела его цапнуть! — Я тебе не шавка подзаборная, чтобы вот так…
— Послушай, — выпрямился он, — ты не понимаешь! Я люблю тебя!
— Это ты не понимаешь! — заорала, срывая голос. — Нельзя ломать тех, кого любишь! Нельзя!
— Да, — сжав кулаки, почти прохрипел. — Ты права. Я ухожу.
— Вперёд! Шевели батонами, — сквозь слёзы прокричала и добавила, лишь бы ушёл: — Любимый, блин!
Взгляд побитой собаки в исполнении инкуба — это что-то. И вина тебе, и преданность! Но сейчас меня никакими взглядами на жалость не пробить. Слишком трясёт. Даже дышать тяжело!
— Я прикажу принести тебе еду в комнату, — оставил-таки за собой последнее слово, но хоть ушёл. И то слава Богу!
Когда эта сволочь идеальная закрыла дверь с той стороны и в замке повернулся ключ, я сползла спиной по стене и зарыдала пуще прежнего, обнимая наполовину пустой кувшин. Скотина! Теперь меня никакие замки не остановят!
Весь оставшийся день я просидела взаперти. Нет, завтрак принесли. Обед и ужин тоже, но выйти никто не предлагал, а я была не в том состоянии, чтобы напрашиваться. Видимо, от пережитого шока меня мутило, а голова кружилась. То бросало в жар и тело горело, истекая липким потом, то кидало в холод, и я заворачивалась в одеяло с головой. Порой казалось, будто ногти покрываются тоненькой корочкой льда.
К слову, отвар я больше не пила. Может, ещё поэтому так худо? Но после произошедшего за окно отправлялась и еда, и питьё. Правда, из тазика для умывания воду я всё-таки пила. Не подыхать же! Но чтоб я ещё хоть что-нибудь из рук этого маньяка приняла? Ни за что! Я бы и шмотки дарёные в лицо инкубу швырнула, да боюсь, не оценит. Вернее, не так поймёт. Ещё воспользуется, извращенец идеальный.
На закате пришёл он самый. В смысле, извращенец притопал. Вовремя, кстати. Меня как раз скрутило так, что я тихонько выла, забившись под кровать и обхватив колени руками. И пусть тут пыльно! На постель больше не лягу ни за какие коврижки! Пусть тут насилует! Вот прям такую — потную, бледно-зелёную, скрюченную! Очень надеюсь, меня вырвет в момент поцелуя!
Увидев, как меня колбасит, Ирвин в ужасе схватился за голову.
— Таша, тебе плохо?
— Нет, блин! Я от счастья и страсти скукожилась! — простонала я из-под кровати.
— Небо, чем я могу помочь?! — задал инкуб самый идиотский из всех возможных вопрос, опускаясь на колени и заглядывая в моё убежище.
— Полы помой! — рявкнула, сгибаясь пополам от спазма в животе. — Тут пылища такая, хоть огурцы выращивай!
— Но что с тобой? — испуганно спросил, выковыривая меня из-под кровати, а после добавил уже как-то… подозрительно: — И почему, раз тебе так плохо, ты не в постели?
Блин! Вот только разборок с маньяками мне сейчас не хватало! Ещё опять приставать начнёт, добиваясь уверений в неземной, то есть нешайдарской любви! И я ляпнула первое, что пришло в голову:
— Месячные у меня! Живот болит! А в кровать не ложусь, потому как вода только в тазике, а испачкаю простыни — и постирать негде. Не говоря уже про помыться. Я ж тут, как убийца божьих одуванчиков — в застенках, без удобств и права на свободу.
Мне показалось, или он выдохнул с облегчением? Вот гад безрогий! Одна шишка на лбу мне в утешение синеет. Садюга! И вот тут меня всё-таки стошнило. О, справедливость, здравствуй, дорогая! Как давно тебя не было! Даже соскучиться успела.
К слову, мутило меня весь день, а вот до логического довершения дело только сейчас дошло. Именно в тот момент, когда Ирвин на кровать укладывал. Ха! Хоть один плюс от мерзопакостного состояния!
В общем, инкуб стерпел издевательство молча. Из кровати, слава Богу, вытащил и усадил на стул возле стола. Наверное, я мстительная, потому что, как только сделала гадость, заметно легче стало.
В том факте, что Ирвин умывал меня самолично, приятного было мало, но я стерпела. Зато потом с удовольствием наблюдала, как он стягивает с себя рубашку и сгребает испачканное постельное бельё в одну большую «ароматную» кучу. Угу, а нечего надо мной издеваться! Я даже не стесняюсь. Разве только чуть-чуть, но не извиняться же теперь?! Вот и сижу, сосредоточенно полощу рот водой из тазика для умывания.
Следующий час прошёл чудно. Ничего уже не болело. Ирвин призвал на помощь слуг, но полы мыл сам. Своими собственными ручками. Под кроватью три раза протёр, между прочим! Ему только вёдра успевали подносить. Какая прелесть!
А ещё мне притаранили огроменную лохань горячей воды. Нет, сначала просто пустую лохань, а воду в неё потом натаскали, но это уже не важно. Главное — бельё поменяли, ванну приготовили. Красотища! Пришлось, правда, прерывать представление «инкуб на исправительных работах» и выгонять его из комнаты. Благо, Ирвин, напуганный мои состоянием, почти не возражал.
Он-то, конечно, предложил помочь, но я так выразительно на него зыркнула, что вылетел пулей. Может, и не взгляд помог. Просто, едва представила, как он мне «помогать» будет, опять вполне натурально затошнило. Побледнела я знатно. Как раз напротив зеркала стояла — убедилась воочию. По лицу растеклась благородная зелень, губы задрожали, и… всё, мужик инкуб сделал ноги. Вот оно — счастье!
Очень хотелось забаррикадироваться намертво, прежде чем мыться. Страшно ведь. С другой стороны, лишние подозрения ни к чему, а насиловать, когда я в таком «радужном» состоянии, даже маньяк вряд ли станет. Кому приятно быть опять… скажем, «оплёванным». Так изящнее, правда?
К счастью, Ирвин нашёл в коридоре совесть и мыться мне не мешал.
Измученная, но распаренная и чистенькая, я нацепила новую сорочку. И ведь не хотела ничего брать у него, но придётся. Остальную одежду забрали, а спать голой ещё хуже. Тем более, я же сказала, что у меня критические дни? Вот и пусть терпит со своими домогательствами! Несколько дней отсрочки — уже немало.