Царская экспертиза
— Вы вселяете в меня оптимизм, — улыбнулся Антонин.
— В этом отношении я настроен весьма оптимистично. Попутно вам следует добиться открытия дела по обвинению Александры Егоровны в убийстве Николая. Идти к окружному прокурору и орать у него в кабинете — да, буквально орать! — требовать ознакомления с материалами следствия, добиваться новой экспертизы и любой ценой тащить Александру в суд. Придираться ко всему, к чему придраться можно, оспаривать любое мнение, идущее вразрез с данной мною установкой. Для этого вам потребуется хороший консультант из присяжных поверенных, специалист по уголовным делам.
— Я смогу сослаться на признания Блокулы?
— Боюсь, что нет. Более того, я вообще испытываю сильные сомнения относительно судебной перспективы этого дела. Отправить Александру на каторгу вы, скорее всего, не сможете. Открытие расследования и последующий суд решают совсем другую сверхзадачу: создание сильного эмоционального давления на Александру Егоровну. Она должна занервничать, у неё должно появиться чувство, будто её обложили, она должна жить с ощущением цейтнота, фатальной нехватки времени. Как обложенный волк она помчится туда, куда её направят загонщики, то есть мы с вами…
— И куда же именно? — не понял Антонин.
— Ко мне, в Санкт — Петербург, в «Общество взаимного поземельного кредита», покупать там большой ломоть земли с дисконтом. Я буду её ждать и, надеюсь, сумею предложить ей неожиданную комбинацию.
13
Аристарх Резнельд как — то назвал Шумилова «паяцем» и в этот вечер Алексей Иванович именно таковым себя и ощущал. Более чем за два часа до бенефиса совершенно ему неизвестной (но, по общему мнению, чрезвычайно одарённой) актрисы Арсеньевой он уже облачился в накрахмаленную французскую рубашку и затянул на шее батистовую бабочку. В условиях ростовского климата соблюдение этикета в одежде, по крайней мере, летом, превращалось в сущую пытку. За полтора часа до начала представления он заехал к Александре Егоровне Максименко, дабы сопровождать её в театр. И только тут с удивлением узнал, что правила хорошего тона в понимании местного купечества не велят приезжать к началу представления. Уважающие себя деловые люди, как вскоре убедился Шумилов, имели обыкновение опаздывать на десять минут или даже четверть часа, встречаться в фойе, шумно приветствуя, и обнимая друг друга, затем проходить в купеческую буфетную, где они без устали роились всё первое отделение, переходя от столика к столику и обсуждая последние новости.
Театральные буфетные, к удивлению Шумилова, оказались привязаны не к классности проданных билетов, а к сословной принадлежности посетителей и условно именовались «дворянской», «купеческой» и «разночинной» или «бесклассной». Александра Максименко не без самодовольства рассказала Шумилову, что «купеческая» буфетная намного лучше «дворянской», как обстановкой, так и поварами. Алексей Иванович был немало удивлён, увидев помещение, весьма напоминавшее дорогой ресторан, с полной сервировкой столов и обилием сложных горячих блюд в меню. Представители торгово — промышленной элиты города здесь сытно и вкусно кушали, не забывая отдать должное изысканному спиртному. Зал вполне приличных для буфета размеров — на восемнадцать столов — был занят весёлыми парочками и компаниями более чем наполовину. У Шумилова закралось подозрение, что все эти люди явились в театр с единственной целью набить утробу.
Александра Егоровна не стала отставать от окружающих и попросила холодной телятины с шампанским. Таких посещений театров в жизни Шумилова ещё никогда не было.
Появление Александры Егоровны в сопровождении неизвестного местной публике мужчины не осталось незамеченным присутствующими. Алексей Иванович очень скоро понял, что госпожу Максименко здесь знали многие, причём демонстрировали отношение к ней в высшей степени уважительное. Не прошло и пяти минут с момента их появления, как официант принёс «от стола Абрама Ефимовича с выражением глубокого почтения — с передачу — с». «Передача» оказалась бутылкой шампанского «veuve Clicquuot», а сам Абрам Ефимович с поклоном поднял рюмку коньяку. Затем была поднесена ещё одна бутылка шампанского; жёлто — золотистый «Ruinart» прислал представительный мужчина с золотой цепью через всё брюхо в палец толщиною. Шумилов стал всерьёз опасаться, что посещение театра на языке Александры Максименко — это всего лишь эвфемизм, равнозначный понятию «напиться», ибо выпить три бутылки шампанского в первом отделении спектакля, по его мнению, было явным перебором.
Никто из присутствовавших к их столику не подходил, хотя многие издалека кланялись Александре Егоровне и, видимо, живо обсуждали факт её появления. Шумилова рассматривали пристрастно, он чувствовал на себе взгляды многих глаз, и это было чрезвычайно неприятно; однако он стоически играл роль ничего не замечавшего ухажёра, прекрасно понимая, что именно с этой целью хитрая вдовушка устроила весь этот «выход в свет». На его счастье поднесённые бутылки не были немедленно открыты, и Александра Егоровна распорядилась отнести и передать их слуге, дожидавшемуся перед театром в коляске. Вдовушка пребывала в прекрасном расположении духа, беспрестанно щебетала, рассуждая по большей части о сущих безделицах и отвлечённых материях, в которых мало что смыслила.
Шумилов надеялся, что пройдя в зал, Александра Егоровна усмирит фонтан собственного красноречия, но надежде этой не суждено было сбыться. Усевшись во время антракта в ложе, она принялась было рассказывать ему о наиболее примечательных людях, замеченных в зале, но все её характеристики сводились к сентенциям, типа, «тот весьма и весьма состоятелен», а «этот чрезвычайно богат». Шумилов отделывался более или менее односложными ответами и чувствовал себя в обществе этой женщины совершенно не в своей тарелке.
Сама госпожа Арсеньева, может быть, и была актрисой чрезвычайно одарённой, но Шумилов этого понять так и не смог, поскольку у Александры Егоровны во втором отделении открылась сначала отрыжка, а затем икота. Видимо, холодная телятинка, отлакированная шампанским, легла в желудке, не совсем так, как должна была. Впрочем, Александра Егоровна отнеслась к физиологическим проявлениям жизнедеятельности собственного организма с завидной толикой самодовольства и нисколько не смутилась; Шумилов же от приключившегося конфуза испытал куда большее смущение, нежели она сама.
Не дождавшись окончания второго отделения, Александра увела Шумилова покататься по городу, благо в её распоряжении был прекрасный, на рессорном ходу, собственный экипаж с кучером. Алексей истолковал предложение покататься таким образом, что вдова пожелала привнести в их общение романтическое настроение, и заподозрил, что этим вечером с её стороны должны последовать намёки, либо открытые предложения, интимного свойства. Все попытки Алексея Ивановича навести разговор на обсуждение вопроса о покупке земли оказались безуспешны: Александра Егоровна отшучивалась и не желала говорить на эту тему. Из этого Шумилов заключил, что данный вопрос с ним будет обсуждать вовсе не она; в ближайшее время, возможно, прямо этим вечером, должен будет проявить себя подлинный инициатор этой сделки, тот человек, о существовании которого Шумилов подозревал, но знаком с которым до сих пор не был. Алексей Иванович считал, что таковым лицом является мать Александры Варвара Андреевна Протасова.
Вечерняя прогулка в коляске, в ходе которой была опорожнена вторая бутылка шампанского, добавила голове хмеля, а рукам смелости. Вдова вела себя на удивление шустро, словно была не обладательницей миллионного состояния, а обычной кафешантанной певичкой, отправившейся на прогулку с дарителем дорогого букета. Она откровенно прижималась к Алексею Ивановичу, перепачкала его светлый пиджак губной помадой и тушью, хватала руками за брючный ремень и вообще вела себя с ним так, словно они уже давно были любовниками. Александра Егоровна явно форсировала события, только Шумилов не мог понять, для чего именно: то ли оттого, что вопрос со сделкой требовал безотлагательного решения, то ли этот самый вопрос был всего лишь оправданием для очередной интрижки беспутной вдовушки.