Опускается ночь

Этторе и Валерио протискиваются по направлению к человеку из массерии Валларта; это старик, которому сильно за шестьдесят, с белыми обвисшими усами и застывшим выражением лица, таким же твердым и непроницаемым, как древесный ствол. Пино уже здесь. Он ловит взгляд Этторе и кивает в знак приветствия. Джузеппе Бьянко; Джузеппино; для краткости Пино. Этторе и Пино живут бок о бок с колыбели. Они ровесники, их окружают одни и те же вещи, у них общие надежды и горести, они получили одинаковое, обрывочное, до предела урезанное образование. Оба веселились в дни почитания святых, больше походившие на языческие, чем на христианские праздники, оба прошли войну. У Пино внешность античного героя – огромные добрые глаза, светло-карие, а не черные, как у всех здесь, рот красиво очерчен, верхняя губа чуть выступает над нижней, вьющиеся волосы и открытое выражение лица, такое неуместное здесь, на площади. И сердце у него такое же открытое, он слишком хорош для этой жизни. Только одним отличаются молодые люди, и это различие вбило между ними клин в нынешнем году: Пино женился на своей возлюбленной, а Этторе свою потерял. Девчонки вечно ссорились из-за Пино. Так и вились вокруг него и мечтали всю оставшуюся жизнь, просыпаясь, видеть рядом это лицо. Даже теперь, когда он женат, некоторые не оставляют надежд, но Пино хранит верность Луне, своей маленькой женушке с крепкими грудками и волосами, которые широким потоком спускаются к самым ягодицам. Пино единственный человек из всех знакомых Этторе, способный искренне улыбаться, стоя на площади в предрассветном сумраке.
Он улыбается и сейчас и по-приятельски хлопает Этторе по плечу.
– Что нового? – спрашивает он.
– Ничегошеньки, – отвечает Этторе, пожимая плечами.
– У Луны есть подарок для малыша. Для Якопо, – сообщает Пино с гордым видом. – Она ему кое-что сшила – рубашку. Она даже вышила на ней его инициалы.
Луна иногда подрабатывает у швеи и тщательно собирает все лоскутки и нитки, что плохо лежат. Их, конечно, не хватает на вещь для взрослого, но зато у Якопо теперь есть жилетка, шапочка и пара крохотных пинеток.
– Ей бы стоило откладывать такие вещи до той поры, пока у вас будет собственный малыш, – говорит Этторе, и Пино ухмыляется. Он мечтает о детях, о куче детей, о целом выводке. О том, сможет ли он их прокормить, Пино, кажется, вовсе не заботится. Вероятно, он думает, что дети существуют сами по себе, как домашние духи, блуждающие огоньки или путти.
– Якопо к тому времени уже вырастет из них. Уверен, что Паола отдаст нам их обратно.
– Неизвестно.
– Ты думаешь, она захочет сохранить их на память о том, каким он был маленьким? – говорит Пино.
Этторе вздыхает. Он-то подумал, что Якопо вряд ли так скоро вырастет их этих вещичек. Его племянник слабенький и слишком тихий. Так много малышей умирает. Этторе тревожится за него и оттого хмурится, глядя на мальчика. Если Паола замечает это, она с бранью отгоняет Этторе. Она полагает, что его страхи каким-то образом материализуются и обернутся несчастьем для малыша.
Человек из массерии Валларта достает из кармана листок и разворачивает его. Ожидающие устремляют на него настороженные взгляды. Это странная церемония – наступило время урожая, который надо собрать, и работники это знают, но даже теперь они не доверяют этому человеку. Они будут уверены, что получили работу, только стоя в поле с серпами в руках. Они будут уверены, что получили плату, только когда управляющий вложит им в руку монеты в следующую субботу. Наниматель пристально смотрит Этторе в глаза. Этторе выдерживает его взгляд. Он был членом союза, и наниматель знает об этом, знает его имя, знает его в лицо. Люди делятся на тех, кто устраивает забастовки, возглавляет демонстрации, и на тех, кто просто следует за ними. Этторе из первых. Во всяком случае, так было раньше. В течение шести месяцев, что прошли с тех пор, как он потерял Ливию, Этторе не участвует в этом. Он работает упорно и бездумно, не обращая внимания на голод и усталость. За все это время ни одной мыслью не обращался он к революции, своим товарищам, голодающим крестьянам, вопросам вечной несправедливости. Но наниматели не видят этой перемены в его сердце. Они не могут знать, что сердца у него больше нет.
Его имя оказалось в черном списке, тем не менее он трудится без отдыха и набрасывается на землю с тяжелой мотыгой; для нанимателей он являет собой загадку – возмутитель спокойствия, работающий, словно Геркулес. Старик с белыми усами легким кивком дает понять, что Этторе нанят, отмечая его имя. Затем узловатым пальцем указывает на тех, кого выбрал, включая Пино. Работники собираются вместе, чтобы отправиться в долгий путь до фермы. Валерио не попал в их число. Годы работы согнули его спину, которая теперь походит на дерево, скривившееся под порывами ветра, и, хотя на площади он старается сдерживать кашель, время от времени спазмы сотрясают его тело. Вчера он сжал вполовину меньше пшеницы, чем другие, а у непреклонного нанимателя безошибочная память на такие вещи. Этторе на прощание похлопывает отца по плечу.
– Иди туда, к скотнику. Давай скорее, пока его денежки не уплыли к другим, – говорит Этторе. И Валерио кивает.
– Трудись как следует, сынок, – произносит он и заходится кашлем.
Этторе ничего не отвечает. В конце концов, другой работы нет.
К тому времени, когда они добираются до фермы, поднимающееся солнце окрашивает небосвод в нежные цвета. Пино на минуту поворачивается на восток, закрывает глаза и делает глубокий вдох, словно надеется, подобно растению, напитаться от солнца энергией перед трудовым днем. Когда небо так полыхает, Этторе представляет, как Ливия поднесла бы козырьком руку к черным глазам. Когда идет дождь, Этторе видит Ливию, поглядывающую на облака и улыбающуюся каплям воды, которые падают на ее кожу. Когда темнеет, Этторе вспоминает их свидания под старинными сводами Джои. В кромешном мраке они могли наслаждаться лишь запахами и прикосновениями, она брала его ищущую руку в свои и целовала кончики пальцев, распаляя его желание. Этторе знает, что эти мысли отражаются на его лице, судя по глазам Пино, который замечает, как Этторе постепенно уходит в себя, все глубже погружаясь в омут горя и ярости; знает Этторе и то, что старому другу нечего ему сказать, нечем утешить. Перед началом работы им всем дают воды и хлеба. Хлеб свежий, что бывает очень редко, и мужчины вгрызаются в него, как собаки. А вода имеет привкус каменной цистерны, в которой она хранится. Сразу после этого они приступают к работе. Просовывают руки в деревянные щитки, которые должны предохранять от порезов, но ценятся фермерами за то, что с их помощью можно захватить больше колосьев. Один работник, повыше и покрепче, с более длинными руками, орудует серпом, позади идет второй, вяжет сжатые колосья в снопы.
Часами слышится лишь свист серпов и треск, с которым падает и собирается пшеница. Высоко над полем в раскаленном небе кружат черные ястребы, привлеченные запахом и движением. Издали кажется, что урожай хороший, – всюду раскинулись поля золотистых колосьев, которые колышет знойный южный ветер, алтина. Но вблизи видно, что стебли реже и короче, чем должны быть, в колосе мало зерен, и сидят они слишком далеко друг от друга. Вопреки ожиданиям урожай будет не столь богатым, а плата работникам снизится еще больше. В полдень зной становится невыносимым; он лишает людей сил, тянет к земле, словно железные оковы. Лошади смотрителей дремлют, опустив головы и закрыв глаза, им лень даже отгонять мух. Управляющий объявляет перерыв, работники отдыхают и получают воду, которой хватает лишь для того, чтобы смочить пересохшее горло. Едва их тени смещаются на две пяди в сторону, как управляющий смотрит на часы, поднимает их, и работа продолжается.
В какой-то момент, двигаясь параллельно, Пино и Этторе оказываются неподалеку друг от друга.
– Луна попробует купить сегодня фасоли, – доверительно сообщает Пино.
– Удачи ей. Надеюсь, бакалейщик ее не ограбит.