Харли Квинн. Безумная любовь

Харлин вообще удивлялась, как им удается контролировать эту женщину. Либо у той было куда меньше сил, чем она демонстрировала, либо она ждала подходящего момента. Вот только для чего?
Возможно, Памела просто сходила с ума.
Она была красивой женщиной. Но на улице на нее оборачивались бы не из-за красоты, а из-за путаницы лиан, переплетающихся в роскошных рыжих волосах. На любой другой женщине это выглядело бы дешевым жеманством: «Эй, вы все, посмотрите на меня! Я действительно чокнутая!» На Ядовитом Плюще лианы смотрелись не то чтобы нормально, однако вполне естественно.
Не естественным было то, как она ласково разговаривала с ними, шептала им что-то. Но больше всего пугало то, что лианы, казалось, шевелились в ответ. Харлин решила называть ее только Памелой или мисс Айсли. Ей хотелось узнать, как та отреагирует на открытый отказ потворствовать ее мании, пусть даже на время одной терапевтической сессии. Пациентка должна была понять, что она не единственная железная леди в комнате.
В данную минуту Айсли подчеркнуто игнорировала Харлин, отвернувшись от нее настолько, насколько позволяла короткая цепь. Хороший знак: Айсли не стала бы так стараться ради кого-то, кого она ни в грош не ставила. Пробиться сквозь непроходимую чащу ее обороны будет трудно, но Харлин не теряла надежды. Что касается остальных трех женщин, тут все было гораздо хуже.
Слева от Айсли сидела Харриет Пратт. Как и у Айсли, у нее имелось прозвище – Мартовская Крольчиха – но на этом сходство заканчивалось. Айсли слыла одинокой, независимой женщиной, гордившейся своей независимостью. А Пратт по собственной воле связала свою жизнь с Безумным Шляпником, мерзким и язвительным типом, которого терпеть не могли даже другие преступники.
Харлин терялась в догадках, что объединяло этих двоих. В Шляпнике не было ничего привлекательного, и он явно не был способен на искренние чувства. Если бы на чайной церемонии Алиса встретилась с этим Шляпником, она проснулась бы с воплем. А будь там еще и Харриет Пратт, Алиса вообще никогда в жизни больше не смогла бы заснуть.
В самом низу первой страницы истории болезни Пратт кто-то из врачей нацарапал «Крыша у нее к чертям съехала». Доктор Лиланд не одобряла ругательств и использование подобных выражений, так что подобной выходки хватило бы, чтобы врач получил выговор. Но пометка оставалась нетронутой, хотя избавиться от нее не составило бы труда. Иными словами, характеристика попала в яблочко, пусть и обрисовывала ситуацию непрофессиональными терминами.
Пребывание в «Аркхеме» и плохое питание отразились на внешности Пратт. Ее кожа потускнела, а светлые волосы поредели. Одежда на ней висела мешковатая, и Харлин сомневалась, что под ней скрывалось: лишний вес или мышцы, отвыкшие от работы. Согласно истории болезни, ей исполнилось тридцать пять, но выглядела она лет на пятнадцать старше.
Возможно, эффект усиливали ее скрипучий голос, кошмарный выговор кокни и привычка называть всех «душка» и «зайчик». Эта манера надоедала очень быстро. Наверняка, где-то в лондонском Ист-Энде сейчас коллективно морщились все тетушки-кокни в их расшитых перламутровыми пуговицами платьях. Акцент Пратт и ее вечные «крутяк!», «офигеть» и «ничесе» раздражали ничуть не меньше, чем ядовитый смех Безумного Шляпника.
– Блестящая штучка! – пропищала следующая пациентка, сидевшая рядом с Пратт. Маргарет Пай могла бы составить Пратт серьезную конкуренцию в борьбе за звание самого невыносимого-пациента. Ее прозвали Сорокой, и она действительно напоминала эту птицу. Любой блестящий предмет немедленно привлекал ее взгляд, после чего она окуналась в собственную реальность, из которой ее не удавалось вытащить. Она сделала бы все что угодно ради того, чтобы заполучить сияющую добычу, и она была куда сильнее (и опаснее), чем казалась.
Именно доктор Лиланд настояла, чтобы в группу включили Сороку. Переживая за судьбу проекта, Харлин согласилась, но, ознакомившись с ее историей болезни, пожалела, что для начала не расспросила Джоан о причинах такого решения. Несколько докторов поставили Маргарет Пай один и тот же диагноз, осложненный обсессивно-компульсивным расстройством: социально-неадекватная личность. С профессиональной точки зрения Харлин, Пай требовалась структурированная терапевтическая программа с системой четко сформулированных целей и периодическими вознаграждениями. Все это вкупе с медикаментозным лечением обсессивного расстройства принесло бы куда больше пользы, чем групповая терапия.
К сожалению, скудный бюджет «Аркхема» просто не мог себе позволить столь дорогие программы для всех нуждающихся в них пациентов. Будь Маргарет Пай знаменитым и опасным преступником, совет директоров постарался бы получить грант на ее лечение. А если бы у нее нашлись богатые родственники, администрация клиники обратилась бы за средствами к ним.
Сорока же попала в «Аркхем» из другой психиатрической больницы после трагического инцидента, закончившегося гибелью трех человек. В свое время эта история наделала много шума, но вскоре о ней забыли, тем более, что газеты по ошибке назвали ее не Пай, а По, и никто не исправил ошибку. У Сороки не было ни семьи, ни друзей. К ее истории болезни прилагалась записка о том, что свидетельство о рождении пациентки утеряно и вскоре будет получена копия. Бумага казалась очень старой на вид, и никто уже не знал, почему свидетельство так и не прислали и кого стоило об этом спрашивать.
Харлин сочувствовала Сороке. Если Пай и была неадекватной личностью, то только потому, что неадекватный мир предавал ее на каждом шагу. Вполне возможно, доктор Лиланд надеялась, что участие в групповой терапии, в окружении других женщин, послужит стимулятором для ума пациентки и поможет заинтересовать ее хоть чем-то «не блестящим».
Что ж, бывали и более странные прецеденты. Последняя женщина в группе как раз олицетворяла такой случай.
Уже в детстве Мэри Луиза Даль играла в кино и была обожаемым ребенком. Но в отличие от других детей- звезд, ее карьера не закатилась после того, как Даль выросла. Просто потому, что она не выросла и уже никогда не вырастет. Синдром Тернера, редкое заболевание, поражающее только женщин, приговорило Мэри Луизу к пожизненному заключению в теле ребенка.
Казалось, ей лет семь или восемь, возможно, меньше, ведь она вечно таскала с собой куклу. Ее развитие застыло. По крайней мере, ей повезло, что она не страдала от проблем с сердцем и почками – обычных последствий синдрома Тернера. Но самое ужасное заключалось в том, что семья, агент и киностудии скрыли правду о ее состоянии, чтобы не потерять колоссальные доходы. К тому времени, когда она узнала об их сговоре, применять гормональную терапию было уже поздно.
Мэри Луизу ожидало бесконечное детство, но не бесконечная карьера. Невозможно скрывать взрослый ум в детском теле. Зрители видели кого-то, кто пытался притвориться ребенком, и это было похоже на жутковатое представление роботов или компьютерную анимацию, только «в дрожь бросало куда сильнее», как выразился один из зрителей.
«Если бы существовал титул Человек-Которого-Жизнь-Поимела-Сильнее-Всех, Мэри Луиза определенно получила бы его», – подумала Харлин. Будь в этом мире хотя бы какая-то справедливость, ее родителей, агента и всех, кто разрушил ее жизнь, засадили бы в тюрьму. Харлин не знала, удастся ли Мэри Луизе когда-нибудь спастись из тьмы, в которую та погрузилась, но надеялась, что терапия хоть как-то ей поможет. Говорила Мэри Луиза нарочито по-детски, однако Харлин подозревала, что то просто привычка, а не нарушение речи. Пребывание в «Аркхеме» не способствовало расширению словарного запаса. Быть может, после пары групповых занятий она скажет что-то помимо «плотивная бойница» и «я нечаянно».
Похоже, собрать всех этих женщин вместе уже было неким достижением, даже если учесть, что они находились здесь не по своей воле. Харлин смотрела, как Мэри Луиза раскачивается на стуле, к которому ее приковывали цепи, а та уставилась на нее блестящими глазами поверх головы своей куклы.