Голубая ель (Рассказы и очерки)

Сошло и на этот раз. Глядя на плутоватое лицо Рашкована, мичман Душутин, вытерев цветастым платком лицо, мягко сказал:
— А теперь попрошу внимания. Посмеялись и хватит. — И вновь обвел притихших подчиненных своим спокойным взглядом: — Через два дня нас проверяют. Передали: комиссия уже выехала. Знаю и верю — не подведете. Не впервой. Вот только тревожит меня состояние некоторых машин, в особенности тех, что вернулись после длительного марша…
Произнеся эти слова, мичман пристально посмотрел на матроса Скибу. Чувствуя, что внимание всех приковано к нему, Скиба поднял глаза на рядом сидящего Рашкована и, как давно решенное, обронил:
— За два дня не управимся…
Все знали, что сказал он совсем не то, что думал. Водитель Скиба не плелся в хвосте. Был примерным матросом. Просто он характер, что ли, свой показывал. Как и некоторые его земляки-полтавчане, отличался строптивостью. Каким-то непостижимым образом завидное трудолюбие, исполнительность уживались в нем с необыкновенным упрямством. Сослуживцы даже злословили по этому поводу: «Заладил, как Скиба на сукý».
Услыхав от водителя такой ответ, мичман Душутин встрепенулся:
— Матрос Скиба, не позже, чем вчера, вы нас заверили, что закончите переборку двигателя в срок.
— Малость не рассчитал, — стоял на своем матрос. А затем, бросив взгляд в сторону писаря, сказал? — Просил Рашкована подсобить. А он боится надорваться. Да и комбинезон новенький, видимо, не хочет испачкать. И это называется товарищ!..
— Ну не ожидал я от тебя, Иван, такого, — подскочил как ужаленный Рашкован. — Удивил ты меня, брат, удивил. — Писарь многозначительно посмотрел на водителей.
Те дружно повернули головы в его сторону, ожидая если не подвоха, то уж во всяком случае очередной шутки. Так оно и вышло. Придав лицу серьезное выражение, Рашкован начал:
— Как тебе не стыдно, Скиба! Недавно ты нам расписывал силу и удаль своих предков. Вспомни хорошенько, не ты ли громогласно похвалялся, что твой прапрадед в Крымскую кампанию постолом из сыромятной кожи убил не то турка, не то француза?
— Так точно, француза, — не удержался Скиба.
— Постой, постой, тут вкралась какая-то неточность. В прошлый раз ты нам докладывал, что он самолично уложил турка, чуть ли не янычара, — не унимался писарь…
— Ну и балаболка же ты, Рашкован, как я погляжу. И за что тебе лычку дали, не пойму! — пытался как-то парировать нападки писаря матрос Скиба. Но это еще пуще распаляло Рашкована.
Смеялись водители. Не выдержал и сам Скиба, расплылся в улыбке. Один мичман Душутин оставался невозмутимым. Его нельзя было пронять ни окриком, ни матросской шуткой. Нет, не зря в базе поговаривали, что свою невозмутимость и презрение ко всякого рода опасностям Душутин получил на войне чуть ли не в легендарном отряде морских разведчиков, которыми командовал Леонов, впоследствии дважды Герой Советского Союза.
Вот мичман не спеша поднял руку, сделав успокаивающий жест:
— Шутки — шутками, а машину. Скибы к утру надо поставить на колеса.
Но так как утра здесь летом не бывает, как не бывает и вечера, многие по привычке взглянули на циферблаты наручных часов.
После небольшой паузы Душутин закруглился:
— Надеюсь, что старший матрос Рашкован поможет товарищам.
— А то как же, товарищ мичман? Раз надо, о чем разговор!
* * *
Раньше обычного проснулся Душутин. Всю ночь промаялся. Снилось ему, будто он во время проверки только тем и занимался, что снимал с неисправных машин номера, а потом привинчивал их к ЗИЛу матроса Фурсова. Это в его машине рядом с портретом Людмилы Касаткиной пламенел вымпел с надписью «Лучшему водителю». Именно на его машине, а не на какой другой, водители поочередно подъезжали к проверяющему.
Последним из гаража выкатил автомобиль Ивана Скибы. Матрос без запинки отвечал на вопросы проверяющего.
В заключение офицер сказал:
— Назовите, пожалуйста, имя вашей любимой киноактрисы.
Пожав плечами, недоумевающий Скиба с достоинством ответил:
— Валя Теличкина…
Где-то в подсознании мичмана пронеслось: «Что он парню голову морочит? Здесь линейное подразделение, а не ВГИК».
Чем же тогда объяснить то, что в кабине вашей машины я вижу портрет Людмилы Касаткиной? — уставился на матроса офицер.
Иван Скиба проглотил язык. Он столбом стоял посреди автопарка, хотя и знал, что актриса театра Советской Армии была кумиром его друга рядового Фурсова.
«Просил же добром убрать кинозвезд к приезду комиссии. Ослушались, — горестно вздыхал во сне Душутин. — Вот и подвели меня под монастырь».
Поднялся мичман с постели в холодном поту. А спустя некоторое время, торопливо обходя стоянку машин, он открывал дверцы кабин и, не найдя в них ничего подозрительного, не обнаружив ни одного портрета кинозвезд, вздохнул с облегчением:
— И приснится же такое!
В одном из теплых боксов, куда Душутина принесли занемевшие ноги, работа кипела вовсю. Среди ремонтников и водителей возвышалась мощная фигура писаря. Из кабины показалось чумазое лицо матроса Скибы:
— Товарищ мичман, двигатель и ходовая часть автомобиля перебраны до последнего винтика. Справились раньше намеченного срока. Разрешите опробовать машину?
— Разрешаю, Иван Прокопыч, разрешаю, дорогой, — совсем по-домашнему сказал Душутин.
Машина чихнула раз, второй. Затем, сделав глубокий «вдох», заработала во всю мощь своего 150-сильного двигателя.
Мичман прислушивался к ровному и вполне здоровому голосу автомобиля. И в эту минуту он понял: взвод выдержит любые испытания и проверки, не уступит первое место никому.
Когда двигатель смолк и в боксе наступила непривычная для слуха тишина, к Душутину обратился старший матрос Рашкован:
— Товарищ мичман, вы же на дежурство заступаете, зачем в такую рань пожаловали?
— Не спится, Рашкован, не спится, Юрий Иванович.
Мичман потер ребром ладони широкий лоб, словно силился что-то вспомнить. Немного помедлив, знакомо поднял руку, что на языке жестов должно было означать: «внимание».
— Вчера я, товарищи, распорядился поснимать с машин портреты кинозвезд. Сами понимаете, не положено. Отвлекает все это человека, расхолаживает. — Поискав глазами кого-то среди автомобилистов, Душутин продолжал: — А вам, матрос Фурсов, как лучшему водителю взвода разрешаю хранить портрет Людмилы Касаткиной в машине рядом с переходящим вымпелом. Она — наша, армейская, кинозвезда. Донимать сильно станут, что не положено, — скажите, мол, мичман Душутин разрешил, в порядке исключения.
  
 
 
 
ТРИ ИВАНА
 
Вместо предисловия
16-й истребительный авиационный полк в предвоенные годы считался «парадным». Его летчики неизменно заканчивали парады, проносясь в безукоризненно четком строю над Красной площадью. Их водил прославленный в то время авиатор Иван Алексеевич Лакеев, удостоенный за мужество, проявленное в небе Испании, звания Героя Советского Союза. В дни обороны Москвы летчики полка надежно прикрывали столицу от налетов гитлеровской авиации. Почти сто сбитых самолетов числятся на боевом счету авиаполка, которым во время Московской битвы командовал опытный воздушный боец коммунист подполковник Федор Максимович Пруцков.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 марта 1942 года восьми летчикам полка было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Среди них оказались три друга, три Ивана — Иван Голубин, Иван Заболотный, Иван Шумилов.
В первые же месяцы войны слава о молодых летчиках разнеслась по всей стране. Именно к тому времени относится задумка молодого московского художника Федора Антонова написать картину — групповой портрет трех Иванов. Такой портрет был им создан. Живописец конечно же не предполагал, что все его «натурщики» станут Героями…
Кто же они, эти крылатые богатыри, легендарные Иваны, чьи подвиги вошли в героическую летопись обороны Москвы?