Пасифик (СИ)

— Нет.
Он ощутил резкий приступ слабости. Постыдного животного страха, сводящего колени и низ живота.
— Марта, я не могу! Я не готов. Что я им скажу?
Она мягко засмеялась и прижалась к его боку ещё сильнее, словно хотела перелить свою решимость через прикосновение.
— Всё хорошо, Хаген. Им нужно так мало.
«Мне тоже, — подумал он. — И никто, никто не может мне помочь!»
Ещё минуту назад он чувствовал себя больным от мыслей, лихорадочно сменяющих друг друга, сейчас же в голове гудела пустота.
Они подходили всё ближе, и теперь он ясно различал лица — не только общность, но и своеобразие, и это было ещё хуже, потому что каждый ждал какого-то особенного слова, а именно этих слов у него и не было.
— Что я скажу им? Что я им скажу? — пробормотал он неразборчиво, но Марта услышала и обернулась. Глаза её сияли.
— Скажи им то же, что сказал мне. «Я — Пасифик».
  
Глава 6. Лаборатория «Абендштерн»
 
— Ну, с богом, техник!
Пухлые пальцы потянулись было потрепать его по плечу, но Хаген отстранился. Любое прикосновение, даже слишком громкий звук могли вывести его из состояния сосредоточенности и нестойкой уравновешенности. Карточный домик. Он ощущал себя многоярусным карточным домиком, готовым распасться от ветерка: пфф — и нету!
— Сейчас вы похожи на такую, знаете, суровую фигуру с копьём. Смотрите — не опозорьте меня и помните, о чём мы договаривались. И, ради бога, сделайте же лицо проще! С таким лицом вас даже не пустят за периметр, несмотря на мои ходатайства.
Электронные часы показывали пять-сорок пять. Раз, и два, и три. Рубиновые огоньки отмеряли оставшееся время. Кто вообще додумался повесить часы в правом верхнем углу? Ни симметрии, ни смысла, ни удобства. Хаген пошевелился. Тело затекло оттого, что он сидел на самом краю жесткого пластмассового стула, невесть зачем принесённого уборщиками. Раньше здесь стояло нормальное кресло с подлокотниками и эргономичной спинкой.
— Что я должен сказать?
— Ничего, — беспечно ответил Байден. — Всё уже сказано. Вы сами себе текст, Хаген. Не беспокойтесь, вас прочитают.
Этого-то я и боюсь.
Картонные опоры задрожали, и он был награждён похлопыванием по плечу, от которого уже не смог уклониться.
— Техник-техник, ну что же вы за человек, зажатый, нервный. Будьте проще! Я сразу заметил, что вы горазды всё усложнять. Напряжённый, негибкий… Почему вы не можете просто довериться своему мастеру?
— А поможет?
— А вы не язвите, — мгновенно отреагировал Байден. Судя по оттенку кожи и несвежему дыханию, он опять находился в одном из своих желчно-панкреатических настроений. — Поможет — нет ли, по крайней мере, совесть будет чиста. Моя совесть чиста и мне легко жить. Берите пример. Но вы же не послушаетесь, вы же думаете, что умнее своего мастера!
Он выжидательно замер за спиной Хагена, покачиваясь на носках и поскрипывая половицами.
— Между прочим, у меня есть к вам несколько вопросов по поводу всплеска вашей общественной активности. Я имею в виду участие в идеологическом мониторинге с подачи вашего закадычного приятеля, Ранге. Закулисные игры — не рано ли? Нравственное здоровье за мой счёт? Ничего не имею против патриотизма, но! Каждый должен заниматься своим делом, техник. Вы — не занимаетесь. Отрываетесь от товарищей по работе. Таскаетесь по подворотням, рискуя получить пулю в затылок. Что, например, вы делали на побережье?
— Проявлял озабоченность вопросами национальной безопасности.
— Вашу озабоченность я вижу каждый день и не могу сказать, что она меня согревает. Крайне неаппетитное блюдо. Надеюсь, к моменту возвращения в отдел, вы сможете подготовить какое-то удобоваримое объяснение своих… флуктуаций. У меня, впрочем, есть одна гипотеза, но оставлю её до встречи. Возьмите у Зои бумаги и отправляйтесь в автобус. Сегодня он повезет только вас, вы — важная персона. Ну, с богом, вперёд, убирайтесь, вы мне надоели. Что? Что вы застыли?
— С богом, — повторил Хаген. — Что это значит?
— Ничего. Ровным счётом ничего, фигура речи. Фу, да что же с вами происходит? Сам не свой!
— Я в порядке.
— Вижу, в каком вы порядке. Ладно, поговорим позже. Убирайтесь, шулер. Передавайте приветы и помните, что если Кальт отошлёт вас назад, следующая нейроматрица будет вашей. Уяснили?
— Да.
— Что «да»?
— Следующая нейроматрица будет моей.
— Черт-те что!
Селектор на столе надрывно запищал. Байден вздрогнул. «Отдел финансового контроля, — произнёс незнакомый женский голос. — Вас просят связаться с Отделом финансового контроля. Герр игромастер? Вас просят…»
— Да, — сказал Байден. — Да. Да. Да! Он шлёпнул по коробочке, отключая связь. На щеках проступили жёлтые пятна. Секунду-другую он стоял, слегка раскачиваясь грузным телом, шумно выдыхая через ноздри, потом схватил ручку и стал быстро писать, царапая и сминая бумагу.
— Я могу идти?
— А?
— Я могу идти? — повторил Хаген.
— Идите. Идите. Убирайтесь к дьяволу!
Байден слабо махнул рукой и продолжал махать, пока Хаген, пятясь, не закрыл за собой массивную дверь.
Зои уже ждала его с документами, запаянными в полиэтилен — от непогоды. Метеобюро опять несло какую-то чепуху про смену атмосферных фронтов. В соседней комнате щебетали и похохатывали, истерически прыская в ладошку. Тонкий аромат свежезаваренного кофе мешался с резким запахом жидкости для снятия лака. Кто-то громко произнёс: «…встал торчком, а я ни сном, ни духом». Молчание — и дружный смех, от которого задребезжали чайные чашки.
Хаген аккуратно свернул пакет и положил в карман — больше некуда. Зои улыбнулась краешком припухших губ.
— Покидаете нас, герр Хаген?
— Приходится, — ответил он, впервые испытывая желание влиться в деловитый муравейник, жужжание которого проникало даже сюда, в секретариат.
— Возвращайтесь, — сказала Зои. — Не оставляйте нас надолго. Обещаете?
— Обещаю, — кивнул он.
С некоторых пор обещания стали даваться ему очень легко.
***
Падал снег.
Крупные хлопья сплошной пеленой ложились на землю, уже укутанную свежеобразовавшейся, но ещё не осевшей периной. Выпрыгнув из салона, Хаген не догадался надеть капюшон, и снег тут же налип на ресницы, мешая разглядеть детали. Сзади зафыркал и взвыл мотор: автобус медленно отъезжал задним ходом, заваливаясь на сугробах. Кажется, водитель что-то крикнул, махнув рукой в шерстяной полосатой перчатке — то ли на прощание, то ли привлекая внимание. И вот он уже канул, провалился в разгулявшуюся метель, а Хаген остался один перед темным зданием лаборатории «Абендштерн».
Как же я вернусь?
«Я не вернусь», — понял он, и зашагал вперёд, тяжело поднимая ноги.
Не вернусь. Не вернусь.
Никогда.
Он остановился и прищурился, стараясь отыскать вход или хотя бы укрытие от снега. Вокруг было пустое пространство, состоящее из ветра и хаотичного мельтешения. Соседние корпуса — а они располагались где-то близко — временно перестали существовать. Он не чувствовал их присутствия. «Я один, — подумал он без страха и без любопытства. — Больше ничего нет. И вряд ли будет».
Здание, развернувшееся перед ним, не имело отношения к Фабрике, той Фабрике, ко встрече с которой он готовился так тщательно. Оно было старше, и печальнее, и основательнее — приземлённое и прозаичное, — самый обычный прямоугольник, нарисованный на холсте твёрдой, но, увы, лишенной вдохновения рукой. В нём не было ничего угрожающего. Хаген с сожалением подумал об истраченных впустую последних дозах «Реадапта». Он всё ещё ощущал горечь у корня языка, и апатия, овладевшая им, безусловно, имела химическое происхождение.
Он сделал ещё несколько шагов и понял, что направляется как раз ко входу, спрятавшемуся под козырьком, основанием которому служили каменные колонны. Узкие окна первого этажа были забраны узорчатыми решётками. Всё темно, лишь на уровне второго этажа блуждали отсветы, как будто за плотными шторами кто-то расхаживал с фонариком или свечой, поджидая гостей.