Пасифик (СИ)
Но синий дождевик уже спешил навстречу, приветственно взмахивая рукавами. Короткие волосы женщины растрепались пуще прежнего, и синева под глазами сделалась более выраженной, как будто с момента расставания и по сейчас она изнуряла себя непосильным физическим трудом. Например, ремонтом или сборкой-разборкой мебели: через бледную щёку пролегла свежая царапина, запятнанная землёй и ржавчиной.
— Ну как? — спросила она с любопытством, деликатно перехватывая руль замаранными краской пальцами. Ногти были коротко острижены и снабжены траурной каёмкой. — Вам удалось увидеться? Как он там?
Вглядевшись в лицо Хагена, она побледнела и прислонила велосипед к стене.
— Что-то случилось? Он ранен? Его убили?
— Не знаю, — выдавил Хаген, испытывая острую беспримесную ненависть к самому себе. — Они обещали, что сделают всё возможное. Мне не следовало приезжать туда. Всё из-за меня.
Признался и не ощутил облегчения. Женщина смотрела на него, сжав губы, и он ждал, готовился принять приговор, когда она сказала:
— Вы ни в чём не виноваты.
— Вы не поняли. Он пострадал — может быть, умер — из-за меня. Из-за моего косноязычия. Должно быть, я напугал его, он был очень испуган.
— Да, — согласилась она тихо. — Очень, невероятно. Но вы не виноваты. Не уничтожайте себя.
Она завела велосипед внутрь магазина, вышла и загремела железной дверью, бултыхая ключом в разболтанной замочной скважине. Нужно было уходить, но Хаген стоял, опустив плечи и чувствуя, как тяжесть стекает по безвольно опущенным рукам, коленям, икрам.
Что теперь? Штумме был единственной ниточкой, она оборвалась.
— Что же мне делать? — произнёс он вслух.
Он не ожидал ответа, но женщина подошла и вновь заглянула ему в лицо — испытующе и сочувственно.
— Неужели вы так много ждали от этой встречи? Я предупреждала что вы будете разочарованы. Штумме был хорошим человеком, но вряд ли он знал что-то такое, без чего вы не смогли бы жить.
— Вы работали вместе с ним, — догадался Хаген и ощутил прилив надежды. — В его магазине. К нему то и дело приходили люди, покупатели, но не только. Не так ли? Иногда к нему приходили друзья. Ведь у него были друзья? Они приходили в магазин? Может быть, вы…
— Я ничего не знаю, — сказала она твёрдо. — Я работаю в Центре Адаптации, не здесь. Здесь я иногда помогала, но ничего не знаю. Вы идёте по ложному пути.
— Простите, — сказал он, остывая. — Конечно.
Её лицо смягчилось.
— Скоро стемнеет, сегодня опасная ночь. Вам лучше вернуться.
Если бы я мог.
— Простите, — повторил он ещё раз. — Вы меня ненавидите?
— Ну что вы. За что бы я могла бы вас возненавидеть?
— За Штумме. Пусть и не очень хорошо, но вы были знакомы. Вы его знали.
— Да, — согласилась она. — К сожалению, мы были не очень близки, но я его знала. Ведь я его жена. Сейчас, наверное, уместнее сказать «была его женой». Вы абсолютно ни в чём не виноваты. И знаете, уже темнеет и я думаю, вам всё-таки лучше вернуться. Пока ещё есть такая возможность.
Глава 3. Отдел
— Запускаю? — пробубнил Векслер.
Трансформированный маской, его голос звучал глухо. Слышались в нём могильные нотки, которые, как ни крути, как нельзя лучше подходили к ситуации. Приступ ясновидения скрутил Хагена как судорога, вышибив болезненный выдох, больше похожий на стон. Всё впустую, всё прахом, напрасно, зря, бессмысленно и омерзительно жестоко. Ясно как дважды два.
— Подождите!
— Ну чего «подождите», последний разик прогоним и отчёт уже. Я, между прочим, сегодня не обедал. Что будем делать — наугад менять настройки?
— Вернёмся к предыдущему профилю.
— А смысл?
В самом деле. Хаген вздохнул и посмотрел сквозь разделяющее боксы стекло на испытуемого. Тот был бледен, обильно потел, кусал губы, однако держался бодрячком. Взгляд его был направлен в сторону третьей камеры, на местном жаргоне именуемой «Марго». Марго пялилась бесстрастным стеклянным глазом, и испытуемый делал вид, что всё в порядке, даже растягивал губы в резиновой улыбке, стараясь подавить нервный тик на верхней губе. Настоящий солдат. От его натужных попыток изобразить бесстрашие Хагена замутило.
— Ну?
— А вы не нукайте, нукало, — сказал Хаген с прорвавшимся раздражением. — Не пыхтите под руку. Я думаю.
И бессовестно соврал. Думать сейчас он никак не мог — в присутствии операторов, настроенных тоже кисло — ещё бы, после стольких попыток, в присутствии Векслера с его бурчащим брюхом, в незримом присутствии Зои, которая, конечно, украдкой подглядывала за ними. Наконец, в присутствии солдата, как его там — Рудольф или Роберт? Или Руби? Впрочем, Руби — женское имя. Или нет?
— Ладно, — разрешил он наконец. — Валяйте. Запускайтесь и с Богом.
Последней каплей стала струйка пота, потёкшая у солдата по бритому виску. Живодёрство, но если помедлить — живодёрство вдвойне.
— Спасибо, — съязвил помощник.
Его пальцы вслепую затанцевали по клавиатуре. Человек за стеклом вздрогнул и вытянулся стрункой, насколько позволяли фиксаторы. Улыбка медленно стекла с мужественного лица, сменившись гримасой шока.
Хаген аккуратно стащил с себя сенсорные перчатки, встряхнул затёкшие кисти. Смотреть на человека в кресле не хотелось, поэтому он принялся глядеть на экран, отображавший видимое поле с фокус-позиции Векслера. Сгенерированное изображение солдата — Руди? — неуверенно приближалось к сгенерированной постройке, скрывавшей сгенерированную пакость. Но пакость эта вполне поддавалась осмыслению. Момент истины всегда наступал позже.
Не дожидаясь этого момента, Хаген вышел в коридор — позорно дезертировал, прикрывшись неотложными делами. Интересно, смог ли он кого-то обмануть.
«Я не выдержу, — подумал он сотый раз за эту проклятую неделю. — Я, чёрт возьми, психофизик, а не мясник! И мои нейроны, слава Богу, здоровы. Не то, что у этих пластиковых работников с догмой, вшитой в структуры лимбической системы. С каких пор эмпатия стала признаком недоформированности? И какая же сволочь это придумала? Придушить бы её, что ли. Вживить электрод в единственную прямую извилину и пустить переменный ток. Экспериментаторы хреновы. Вивисекторы!»
В попытке успокоиться он сделал глубокий вдох носом и медленный выдох ртом, как учила брошюра по психопрактике. Конечно, продукция, которую еженедельно выдавали умельцы из отдела агитации и морального развития, годилась на то, чтобы качественно подтереться в сортире, но иногда попадались вполне себе здравые мысли. Вдох и выдох. Дыши носом — выдыхай ртом. Дыши на счёт. Дыши, представляя себе снежинку, которую нужно колыхнуть, но не сдуть. Попытайся вдохнуть левой, а потом правой ноздрёй или наоборот. Дьявол, да просто дыши!
Шахматные квадратики, оживляющие приглушённо бежевые стены, мерцали и перемигивались. По мнению терапистов, это позволяло бороться с монотонией и утомлением. Хотя наиболее очевидным способом борьбы с монотонией представлялась интересная работа, а по развивающемуся утомлению логичнее было бы зарядить оптимизацией режима труда и отдыха.
Вдох и выдох. Амма-хумм…
— Прохлаждаетесь?
— О, Господи, — сказал Хаген. — Вы меня однажды до инфаркта доведёте, мастер! Нельзя же так!
— А вы не нервничайте, — посоветовал Байден, чрезвычайно довольный произведённым эффектом. — Дёргаетесь, как будто совесть у вас нечиста. Так и хочется, знаете, вас эдак… иголочкой. Проверить, так сказать, пороги.
Стоящая за его спиной Зои закатила глаза.
— Пойдёмте в кабинет, — предложил Байден. — Что вы тут торчите как восклицательный знак. Мне нужно с вами поговорить. Речь пойдёт о…
Массивный браслет на его руке замерцал одновременно красным и оранжевым и разразился серией возмущённых трелей.
— Да? — пронзительно вопросил Байден. В микронаушнике тоненько запело. — Да, вы что? — его голос опустился на октаву ниже. — Ну разумеется, ну конечно. Всенепременно.
— Пять минут, — бросил он, не прекращая прислушиваться к бормотанию наушника. — А лучше семь. Или десять. Это я вам, техник!