Они не уйдут

Но вот из депо вытолкнули паровоз — видно, за ночь его все-таки «поставили на пар» и теперь выгоняли на станцию под состав. Паровоз поставили на поворотный круг, от которого веером расходились рельсы во все цеха. Коля решил попытаться пройти в депо с этой стороны. Он хотел прошмыгнуть к кругу, пройти за вагой с круговоротчиками, а потом вместе с ними зайти в депо.
Но на этот раз ему не везло. Только вышел из-за угла — наткнулся на маленького попика, которого видел зимой сначала на перроне, а потом на кладбище. Попик, видно, скучал от безделья в своем голубеньком модельном вагоне. Его часто можно было видеть прогуливающимся то на вокзале, то на ближних улицах. Вот и сейчас он стоял и глазел, как поворачивают на круге тяжеленный паровоз.
Он поманил Колю к себе.
— Ты здешний? — строго спросил попик. — Экий ведь чумазый, прости меня господи. Как чертенок… Так здешний?
— Ага, — ответил Коля.
— Вот и дельно. Пойдем-ко, я тебе серебряный рубль дам. А ты принеси мне солоненьких огурчиков — у матери возьми, а то у соседки. Только не вздумай убежать с рублем-то. Священников никогда не обманывают, потому что это самый большой грех…
Он быстро засеменил к штабному бронепоезду, и Коля едва поспевал за ним, удивляясь, как это поп быстро ходит на таких коротких ногах.
На двери молельного вагона черным пятном виднелась икона. А прямо под ней, у колес, два дюжих солдата усердно терли уши лежавшему на земле Крапивину, трясли его, как куль с мукой, не скупясь на пинки.
— Валерий Максимович! — тоненько закричал попик.
Дверь штабного вагона звякнула, и оттуда выглянул капитан — комендант станции.
— Что там еще случилось? — спросил он, недовольно щурясь на Колю красными от бессонницы глазами.
— Да нет, я не про отрока, — пояснил попик. — Его я за огурцами хочу спосылать… А вот человека-то тут что мучают?
— Эй! Что я вам говорил! — закричал капитан солдатам, которые все еще усердно пинали Крапивина. — Привести в чувство, а вы его, того гляди, прикончите. У тебя, отец Василий, нет ли чего рвотного? Надо этого мастера к работе в депо приставить. Напился не ко времени, скотина!
— Ох, грехи наши! — перекрестился поп, когда издали опять донесся нестройный глухой гул пушек. — А я что-нибудь найду…
— Ничего, отец Василий, там еще держатся. Вот полк Крутова подойдет, и мы тронем…
Поп принес из вагона какого-то лекарства. Все занялись Крапивиным, и Коля хотел было уже незаметно уйти, но тут попик обернулся к нему.
— Ах ты, память! — воскликнул он. — Ведь серебряный-то я не дал тебе?
Он долго копался в углу своего вагончика и, наконец, подал Коле белую монету и сверточек желтой хрустящей бумаги.
— Ты их хорошо заверни, огурчики-то, — напутствовал он.
В это время к штабному вагону подошел человек в длинной шинели и сразу направился к капитану. Он о чем-то рапортовал, но Коля плохо слышал от волнения; он узнал офицера — это был тот самый, который управлял пулеметом во время расстрела деповских рабочих.
— Нет, бронепоезд пойдет последним, будет прикрывать станцию во время отхода, — говорил в это время капитан офицеру. — И вам надлежит быть с командой поезда…
Не чуя под собой ног, Коля пустился к депо. Солдаты оцепления видели, что он только что разговаривал с попом и капитаном, и пропустили его даже почтительно, приняв, видно, за их посыльного. Коля, не мешкая, разыскал Успенского и рассказал, что он видел в путейской казарме.
— Теперь понятно, — в раздумье проговорил Успенский. — Значит, не уберегся Михеич… Однако что же делать теперь? На него была главная надежа.
— А, черт! — выругался, почти простонал, ударив по воздуху кулаком, широкоплечий. — Ведь не выйти, ни за что не выйти. А может быть, все-таки рискнуть? Дай-ка мне что-нибудь погрязнее.
Ему принесли обноски, все рваные, в золе и глинистой грязи. Он торопливо натянул их на себя и решительно направился к воротам, ведущим к поворотному кругу. На плечо взял кривую ржавую трубу, и вид у него был такой, словно бы он страшно торопился по делу.
А вскоре Колю вновь разыскал взволнованный Успенский.
— Не прошел он… Взяли… Узнал какой-то гад на станции!
— А знаете, дядя Федя… — нерешительно начал Коля.
Успенский нагнулся к нему, внимательно выслушал, переспросил; сначала на лице его было выражение недоумения, потом он скупо улыбнулся.
— А что? Может, и получится. Только как ты выйдешь?
— Я выйду. Меня ведь за огурцами послали.
У боковой калитки депо, выходившей в сторону поселка, стоял сутулый и малорослый пожилой солдат. Коля показал ему рубль и сказал:
— Меня за огурцами послали.
— A-а, это отец Василий наш, — усмехнулся солдат. — Выпьет он, видать, вечерком-то. Ну, жарь!
Вскоре после того как Коля ушел из депо, появился Крапивин. Он ругался хуже сапожника, вытаскивал рабочих из разных теплых уголков. Работа вроде бы оживилась: вновь под закопченными сводами загремели удары по железу, послышался визг напильников и свист пара.
Когда Крапивин пришел в себя, его провели в штабной вагон. Капитан, сидевший в кресле, показал на наган, лежавший у него на столе, и зло сказал:
— Если в течение суток не поставите на ход еще три паровоза, приду в депо и пристрелю собственной рукой. Ясно?
Вот и поднял такой шум Крапивин, едва только вернулся.
А капитан вскоре забыл о нем за многими другими заботами. Он понимал, что по железной дороге эвакуировать всю эту массу войск невозможно. Горели буксы в составах, паровозы не тянули. Во всем чувствовался упорный, хотя и скрытый саботаж. А тут еще пришло сообщение о крушении на перевале. Когда сказали, что американский паровоз врезался в собственный состав, капитану вспомнилось крупное спокойное лицо машиниста, доставленного из следственной комиссии. И он почти с уважением подумал: «Экий ведь человечина!» Потом беседовал со специалистами — они сказали, что расчистка пути на месте крушения займет несколько дней, да и то, если удастся туда доставить много людей сразу.
Он снова склонился над картой. Взгляд его притягивала извилистая черная линия, которая шла от Чусовой к Тагилу, время от времени пересекая железную дорогу или уходя от нее далеко в сторону.
Ему помнилось, как однажды в Карпатах он вел войсковую колонну километров двадцать по железнодорожному полотну. Пушки и повозки мотались, разбивая по шпалам колеса, кони спотыкались, солдаты ругались. И не свернешь в сторону: горы. Особенно мучили бесчисленные короткие решетчатые мостики, где коней приходилось распрягать и вести низом, а пушки и повозки катить руками. Два десятка верст прошли за полтора дня. Вышли в конечный пункт измученные и целый день приводили в порядок разбитое имущество, отдыхали. Там было двадцать километров. Здесь же их почти двести. И тоже не в степи, где всегда можно сойти в сторону, двигаться полем. Ему пришлось видеть эту дорогу из вагона поезда, когда ехал еще зимой, направляясь к Перми. Камни, насыпи, высокие и острые, как нож, узкие скальные выемки — нигде не пройдешь стороной. Колонна неимоверно растянется. И что, если красные обойдут, устроят засаду?
Сам он решение уже принял. Но ему хотелось убедить в правильности его других офицеров. Он знал болезненное стремление многих командиров и солдат — держаться при отступлении железных дорог. Вот ему и хотелось сегодня доказать им и себе, что наиболее безопасный путь лежит через леса, которые хорошо могут укрыть от наступающего противника. Карта говорила, что тракт этот проложен задолго до железной дороги. В каком он сейчас состоянии?
Вскоре вернулись посланные еще с утра в поселок солдаты.
— Нашли! — гаркнул старший. — Доставлены!
В штабной вагон с помощью солдат вскарабкались два старика. Один — совсем уж ветхий, в застиранной домотканной рубахе, с белой и пушистой, как одуванчик, головой. Другой покрупнее и одет не в домотканное, а в форменную, хотя и древнюю куртку железнодорожника.
Капитан вежливо усадил их.