Они не уйдут
Успенский помог мальчикам столкнуть тяжелые ящики с саней, а тот, который погрузили у кузнечного цеха, задвинул подальше, под штабель досок. Коля пощупал один из болтов в этом ящике: они были надрублены почти напрочь у самых головок, и только густая смазка прикрывала место надруба.
* * *Потянулись унылые дни. Менялась погода — после морозов наступили оттепели, ясные, солнечные, после них закружил легкий снег. Менялась у Коли работа: побыл он и на подвозке камня, и на отвозке льда, стоял у пилы, обрезая выступавшие концы бревен в ряжах. Начали вырисовываться очертания моста-времянки. Рубленные из толстых бревен клетки-ряжи уже опускали через широкие проруби в воду, нагружали их камнем. Подвозили к берегу рельсы, которые должны были лечь поверх всей этой городьбы и соединить берега реки. На том и другом берегу путейцы под надзором солдат делали ответвления от главной линии, подводя путь к новому мосту.
Все чаще появлялся на реке статный офицер — комендант станции. Он останавливал легкие санки на крутом берегу и спускался на лед пешком. Там подолгу разговаривал с инженером, и выражение озабоченности не сходило с его лица. Было похоже, что день ото дня он нервничал все больше, хотя и не кричал, не выходил из себя.
Уже казалось, что до конца работы недалеко. Но, как на каждой стройке, все время случалось что-нибудь непредвиденное. Когда первая клетка дошла, по расчетам инженера, до дна, она почему-то продолжала погружаться и дальше. Промерив дно острыми щупами, инженер обнаружил довольно плотный нанос песка и глины. Клетка тонула в нем, а до настоящего твердого дна, до скального ложа Чусовой было еще далеко. Что поделаешь, пришлось наращивать верх ряжей, хотя это и грозило на добрый месяц отодвинуть окончание спешных работ.
Встревоженный инженер помчался на станцию к коменданту. Они о чем-то долго говорили, закрывшись. В ту же ночь старший офицер отправил боевой бронепоезд по ветке в Тагил, к Екатеринбургу, чтобы он смог хотя бы кружным путем пробиться к Перми. Однако с другими грузами, с сотнями вагонов, скопившихся на станции, он не знал, как поступить.
Взволнованным вернулся к себе с этой беседы специалист-инженер. Его пугала ледяная вежливость старшего офицера. Он прекрасно понимал, что этот бесстрастный служака может, не поморщившись и не чувствуя никаких угрызений совести, просто поставить его к стенке, если переправу так и не удастся наладить. Поставит не за то, что сорвется план пропуска грузов, а за то, что он, инженер, лично его обнадежил, а потом подвел и навлек на его голову гнев командования. Старшему офицеру надо будет оправдаться — и он сделает это, расстреляв его, инженера, взявшегося за работу.
Однажды, прийдя, как всегда, утром на реку, Коля увидел в толпе рабочих сутулую фигуру, знакомый красный шарф — это был помощник машиниста Ежова Мишка Костромин. Коля быстро протолкался к нему, смущенно поздоровался. Михаил казался усталым и постаревшим. Скулы на его лице и раньше выступали, а теперь их совсем обтянуло кожей. Щеки желты, как будто бы Мишка долго и тяжело болел.
— Где так долго был? — спросил Коля.
— Что рассказывать… — неохотно отозвался Мишка. — В Перми держали… А потом — там!
Мишка ткнул рукой в сторону заводского поселка, и Коля понял его. Там, на главной улице, стоял приземистый дом с каменным полуподвалом. Мастеровые старались обходить его стороной. Дом этот, принадлежавший раньше местному купцу, занимала теперь следственная комиссия белых. Редко кто, попав туда, выходил живым и здоровым.
Все мальчишки в поселке знали заводского мастера Фадеева. По улице за ним, бывало, бежала целая толпа ребятишек. А Фадеев шел, не глядя на них, тяжелый, квадратный в плечах, заросший бородой до самых глаз. Говорили, что у него вся изба устелена медвежьими шкурами — он был лучшим в поселке охотником, знаменитостью. И вот при белых Фадеев неожиданно стал главным в их следственной комиссии и помощников подобрал себе подходящих, легких на руку — Харузина и Бахтиярова, которые раньше служили в жандармских войсках.
— А дядя Костя? — спросил Коля.
— Он пока там…
Мишка рассказал, что состав с бойцами Кравцова они привезли в Пермь благополучно, но поздно — белые уже полностью овладели городом. Отряд, быстро покинув теплушки, сумел почти без потерь отступить от станции, а дядю Костю и Мишку белые сняли с паровоза и долго держали под следствием. Потом их перевезли в Чусовую — видно, для того, чтобы с ними разобрались на месте.
— Этого Харузина я на всю жизнь запомню, — закончил Мишка. — Вот он мне на прощание…
Мишка загнул подол рубашки и показал красную, рубцами вспухшую спину.
А еще через несколько дней работа на мосту для Коли неожиданно окончилась.
В то утро что-то особенно беспокойно вел себя инженер. Он еще и еще раз промерял глубину возле первого ряжа, который погрузился больше других. Обмерял бревна. Что-то писал в тетради, снова брался за мерку. Рабочие, знали, что его тревожило: вот уже который день наращивают эту клетку, а она все садится и садится, как будто у реки совсем нет твердого дна.
Потом Коля увлекся делом (Успенский велел ему разложить крепежные скобы по размерам), перестал следить за тем, что делается на реке.
А около полудня неожиданно раздались крики:
— Все к берегу! К берегу!
Бросали работу, спешили к берегу, где уже толпилась масса людей.
— Что это? — встревоженно спросил Коля, разыскав в толпе Успенского.
Тот обнял его рукой за плечи и нервно поправлял очки — он их забыл снять, хотя обычно носил только на работе, да и то тогда, когда нужно было что-то разглядеть.
— Да вишь, какое дело… Инженер потерялся. Спрашивают вот.
Молча стояли, оцепленные со всех сторон солдатами, наверное, с полчаса.
Наконец приехал со станции старший офицер.
Он спокойно, не торопясь, сошел с берега на лед.
— Обыскать все! Тщательнейшим образом! — громко приказал он подбежавшему с рапортом унтеру.
Солдаты начали обыскивать временные, наспех сколоченные кладовушки, в которых мастеровые оставляли на ночь инструмент, заглядывали в ряжи, ворошили штабели досок и кучи строительного мусора. Время тянулось мучительно медленно. И вот, когда терпению уже подходил конец и в этой тишине должно было что-то случиться, все увидели солдата, который, торопясь и спотыкаясь, бежал к берегу. Запыхавшись, он остановился перед офицером, козырнул, переступил несколько раз и, протягивая руку, доложил:
— Вот… Очки! В проруби были. Там неглубоко, а они блестят…
Офицер взял очки. Лицо у него побагровело, но сам он даже не шелохнулся, и в его неподвижности было что-то очень зловещее. Стоявшие впереди рабочие попятились, стараясь укрыться за спинами товарищей. Сам того не замечая, стал пятиться и Коля, спиной чувствуя, как густеет, твердеет за ним толпа.
— Кто это сделал? — с расстановкой, громко и отчетливо спросил офицер.
Ему отозвалось только эхо с другого берега, и наступила такая тишина, что Коля услышал, как в домике, видневшемся далеко на излучине реки, плачет ребенок.
— Так… — протянул офицер. — Молчите? Ефремов! Возьмите тридцать заложников. Не сознаются, кто пустил инженера под лед, — на третий день всех до одного расстреляете!
Он повернулся, рывком поднялся в подкатившие санки и уехал.
— Ну, служивые, приказ будем сполнять! — выкрикнул, обращаясь к солдатам, пожилой унтер-офицер, широколицый и благообразный. — Первый взвод — ко мне!
Унтер пошел вдоль ряда рабочих, тыча пальцем то в одного, то в другого. Того, на кого он указывал, сразу же хватали солдаты, заламывали руки за спину, вязали. Неожиданно произошла заминка. Унтер ткнул рукой в Успенского, но тотчас подбежал мастер Крапивин и стал что-то быстро говорить ему. Донеслись только отдельные слова:
— Без него невозможно… Мастер первейший, углы вяжет… Не шуточное дело…
