Туманы Серенгети (ЛП)

— Джек Уорден? Тот самый Джек Уорден, который потерял свою дочь во время нападения на торговый центр?
— Джек потерял дочь во время нападения на торговый центр?
— Да. Это он. Теперь я вспомнила. Он был у мемориала жертвам «Килимали мола».
— Я не знала.
Я села, понимая, что имела в виду Гома, когда сказала, что мы связаны событиями трагического дня. Он потерял Лили в том же месте, в то же время, когда я потеряла Мо.
— Да. Он получил какую-то награду в знак признания за спасение будущей мамы и ее сына. Он так и не встал, чтобы получить её. Он просто сидел там и смотрел перед собой, как будто ничего не видел и не слышал. Преподаватель танцев его дочери тоже получила награду за спасение детей. Жаль, что его дочь не была одной из них. Как он сейчас?
— Обиженный. Грустный, озлобленный, желчный. Я думаю, возможно, он хочет умереть. Он стоял под деревом во время шторма, на могиле своей дочери, как будто хотел быть сражённым прямо рядом с ней. Он не хотел ничего слышать из того, что я говорила о детях или Ванзе.
Я оставалась на линии достаточно долго, чтобы разузнать, не поможет ли Коринна с Схоластикой.
— Ты не можешь вернуться назад в хостел вместе с ней, — сказала она. — Он только для волонтёров. Они сделали для тебя исключение из-за того, что случилось с Мо.
— Я что-нибудь придумаю. Может быть, бабушка Джека сможет подсказать, что делать.
Я попрощалась и повесила трубку.
— Если ты думаешь, что привлечение Гомы убедит меня помочь, ты ошибаешься.
Я обернулась и увидела, что Джек наблюдает за мной из дверного проема, потягивая из бутылки кока-колу. Душ вернул тепло его лицу, но от его голоса у меня по спине побежали холодные мурашки.
— Вы ясно дали понять, что вас это не интересует, но если вы думаете, что я сдамся, то это вы ошибаетесь, — ответила я.
Он рассматривал меня через всю комнату, глаза светились чем-то загадочным, он не двигался и не произносил ни слова.
— Я сожалею о вашей дочери, — сказала я, когда напряжение стало слишком тяжелым. — И о том, что сказала ранее.
Он кивнул и уставился в свою бутылку.
— Я сожалею о твоей сестре, — сказал он. — Бахати рассказал мне. Послушай моего совета, — он перевёл взгляд и упёрся им в меня. — Собирайся и отправляйся домой. Твоя судьба в твоих руках. Ты понятия не имеешь, во что ввязываешься.
Я разозлилась. По какой-то причине Джек Уорден знал, как лишить меня спокойствия. Каждый. Раз.
— Знаете, что? Я просто устала от того, что вы предполагаете, что знаете, что лучше для меня. Вы не можете мне помочь? Отлично. Но я не просила вашего совета, и я уверена, что, чёрт возьми, я не позволю этому остановить меня.
— Скажи мне кое-что, — его голос был спокойным и ровным. Это раздражало меня. Он меня раздражал. — На самом деле, как много твоя сестра рассказала тебе об этих детях, которых ты хочешь доставить в Ванзу?
— Я… она… — я проклинала себя за то, что не обращала более пристального внимания на все то, о чем говорила Мо. — Что это значит? С чем именно, по-вашему, я не смогу справиться?
Прошли секунды, прежде чем он ответил.
— Тебе лучше не знать. Поверь мне. Некоторые вещи лучше оставить в темноте, которой они принадлежат.
Потом он осушил свою бутылку кока-колы одним длинным глотком и вышел из комнаты.
Глава 4
Пронзительный крик петуха разбудил меня следующим утром. Он кукарекал каждые десять минут, говоря мне, что наступил рассвет, хотя было ощущение, что я только что заснула. Я вскочила с постели, дрожа в мууме Гомы, и подошла к окну.
Света было как раз достаточно, чтобы разглядеть фигуру на полях. Джек на тракторе вспахивал голый участок земли. Я попыталась представить себе, на что это было бы похоже — скорбеть о ком-то в том месте, где всё растёт, где каждый день новая жизнь прорывается сквозь землю яркими зелеными побегами.
«Куда ты меня привела, Мо? Что ты показываешь мне?».
Я направилась в прачечную и обнаружила, что мою одежду выстирали, выгладили и её можно носить. Я надела её, наслаждаясь теплом, которое всё ещё сохранилось в ней.
— О, хорошо. Ты встала, — сказала Гома, когда я вошла на кухню. — Завтрак готов. Будь добра, приведи Бахати и Схоластику. Они в библиотеке.
Дом представлял собой хаотичное строение, новые помещения пристраивались к основному зданию годами, образовывая повсюду укромные уголки и закоулки. Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти Бахати и Схоластику, и когда у меня это получилось, я остановилась на полдороге.
Они сидели на полу друг напротив друга — один из них был высоким, худым и темным, как ночь, другая — мягкая и серебристая, как лунный свет, — наблюдая за самым странным зрелищем: черепаха с жёлтым воздушным шаром, обвязанным вокруг неё, пересекала пол между ними. Они искоса посмотрели на меня, потом опять на черепаху, а потом друг на друга. Черепаха брела на своих круглых коротких ногах, переваливаясь на них — левая, потом правая, как сварливый старик, качая головой с мрачным неодобрением. Мы все одновременно стали смеяться. Хихиканье Схоластики заполнило пространство, даже после того, как я и Бахати остановились, чтобы отдышаться.
— Пойдёмте, вы, двое. Завтрак уже готов, — сказала я, изображая, что ем, для Схоластики. Я направилась к двери, но остановилась во второй раз за это утро.
Джек стоял и смотрел на Схоластику. Его сапоги были грязными, рукава закатаны, одна нога выставлена вперед, но он никуда не шёл, как будто его заморозило от звука её смеха — маленькой девочки в платье его дочери, хихикающей над черепахой и воздушным шаром.
Схоластика замолчала, как только увидела его, она по-прежнему настороженно относилась к его реакции на нее прошлой ночью. Девочка опустила голову, когда он вошел в комнату и двинулся к ней. Секунды тикали в неловком молчании, как его тень нависла над ней. Потом он что-то сказал ей на суахили. Она кивнула и вернулась назад, глядя на черепаху. Джек достал что-то из своего кармана и лопнул шарик.
БАХ.
Черепаха втянула свою голову и лапы в панцирь так быстро, что воздух вырвался из её лёгких с длинным шипением. Она лежала на полу, раздражённая и недовольная, в клочьях воздушного шара, как с маленькими жёлтыми флажками для капитуляции.
— И это самое быстрое передвижение Аристотеля, которое ты можешь увидеть, — заметил Джек, прежде чем повторить это на суахили для Схоластики. Он опустился на колени рядом с напуганной черепахой и погладил её раковину.
— Ты в порядке, малыш?
Аристотель осторожно высунул свою шероховатую голову и посмотрел на Джека с капризным презрением.
Схоластика расхохоталась. Она смеялась так сильно, что перевернулась, держась за живот. Джек сидел и смотрел на нее, его кадык подпрыгивал, как если бы звук смеха пронзал его сердце сладостной дрожью. Он поднялся и направился к углу, где была куча других желтых воздушных шаров, и передал один из них Схоластике. Она взяла его и указала на черепаху.
— Нет, — он покачал головой. — Для тебя.
— Господи, — вошла Гома и посмотрела на нас на всех. — Я послала одного, чтобы привести остальных, и потеряла всех вас. Все на кухню. Пойдёмте, ну же.
Она направила нас к столу и наполнила наши тарелки едой.
— Кофе с нашей фермы, — сказала она, наливая мне и Бахати по чашке, прежде чем сесть.
— Очень вкусно, — сказал я после первого горячего глотка. — Спасибо. И спасибо, что привела мою одежду в порядок сегодня утром. Надеюсь, я буду вполовину так же активна, когда достигну вашего возраста.
— Это ферма, — ответила Гома. — Чистый воздух, тяжелая работа, свежие продукты.
Схоластика завязала свой воздушный шар к стулу рядом с Джеком и села возле него. Он смазал тост, намазал его вареньем и положил ей на тарелку. Он моргнул, когда она поблагодарила его, как будто это было что-то, что он сделал по привычке, не осознавая, пока не закончил.