Минос, царь Крита (СИ)
В руках у Пасифаи был тонкостенный каменный ритон в виде бычьей головы. Старшие жрицы, шествовавшие следом, держали в воздетых руках извивающихся живых змей. Молодые — с тимпанами и флейтами — замыкали процессию. Бросив взгляд на их припухшие лица, покрасневшие глаза с неестественно широкими зрачками, я решил, что все они чем-то опьянены. Шепнул об этом младшему брату.
— Они одержимы богиней, — едва слышно отозвался Сарпедон и облизнул побелевшие губы. — Как ты мог помыслить что-либо постыдное и порочащее мудрых жриц?
Может быть. Но я с детства, глядя на возвращавшуюся с таинств мать, считал, что в роще происходит что-то отвратительное и постыдное. И теперь только убеждался в справедливости своих догадок.
Вереница женщин, воздевавших в молении руки к небесам, кружила по поляне, с удивительной точностью повторяя путь ведшей их царицы. Танец их, вопреки моим ожиданиям, оказался прост. Ноги жриц, одновременно поднимаясь и опускаясь на землю, выбивали четкий, единый ритм, похожий на стук сердца перепуганного человека. Одновременно взмывавшие в исступлении к небесам руки со змеями-плетями, казались крыльями. Совершенно невообразимо было, что ни одна из них не сбилась, не нарушила жуткого единства. Они словно обладали общим разумом. Это пугало. Дух мой вскоре был не в силах противостоять ужасу, исходившему от их древнего, женского колдовства. Трепет поселился в моем животе. Я уже не видел отдельных жриц, лишь одну чудовищную, гигантскую гадину, с раздирающим уши шипением проползавшую мимо меня. Чешуя на её жирном теле угрожающе звенела при каждом движении.
Наконец она остановилась, обвив поляну двумя кольцами. Наваждение рассеялось, и я снова видел женщин. В первом ряду стояли старухи со змеями, во втором — флейтистки и девушки с тимпанами. Они всё тянули свою песню. Темп её убыстрялся и убыстрялся.
Европа шагнула вперед. Исступленно запрокинув голову и подняв к небесам чашу, пронзительно-мелодично, как сиринга, многословно воззвала к Великой матери Диктине-Бритомартис. Пасифая, торжественно выступая, подошла к ней. Мать зачерпнула из ритона и разлила в три простых глиняных кубка, услужливо поданных жрицами, какую-то белую жидкость.
— Это священный напиток, отворяющий душу для богов, обнажающий сердца до самого дна!!! — возгласила лаконская царевна. Глаза её с огромными зрачками влажно блестели из-под полуопущенных век. — Вкусите его, о, богоравные юноши, сыновья Зевса! И да дарует вам благая Диктина познание тайн, и пусть её жребий падет на скиптродержца, достойного её любви!
Совершив возлияние, жрицы подошли к нам и заставили каждого выпить из чаши. Я не хотел, чувствуя опасность в этом снадобье, но ослушаться не посмел. Напиток по виду напоминал молоко, да и по вкусу — тоже. Но вскоре голова моя закружилась, и мир стал причудливо меняться вокруг.
Из чащи на таинство с любопытством уставились нимфы и сатиры, деревья засветились в темноте. Женщины продолжали голосить. Под их вопли у матери отросли восемь скорпионьих лап, хвост со смертоносным жалом, а тело покрылось зеленоватым панцирем с редкими волосками. Она воздевала к небу две скорпионьи клешни.
С братьями тоже творилось что-то невообразимое. Шея Сарпедона вытягивалась, голова становилась все меньше, а руки обрастали перьями. Он радостно заклекотал и, всплеснув лебедиными крыльями, взмыл в небеса, сделал пару кругов над поляной и исчез в ночном небе. Радамант с шипением свивал и развивал кольца своего мускулистого, поблескивающего чешуей пестрого змеиного тела и судорожно бил хвостом.
Моя голова тяжелела, а тело наливалось непривычной, чужой силой. Некое существо поглощало меня без остатка, как водоворот. Охваченный ужасом, я, как мог, сопротивлялся его воле, не желая тонуть. Собрав все силы, стремился вырваться, остаться собой — тем же сдержанным, суровым человеком, умевшим сохранять холодный рассудок и беспристрастие. Пытался заставить себя обрести власть над нахлынувшими бешенством и похотью. Куда там! Меня затягивало во тьму этого божества. Шум крови в ушах напоминал морской прибой. Мое туловище, насколько можно было судить, оставалось человеческим, но чужим, покрытым шишковатыми, безобразными мышцами и жесткими черными волосами. Коснувшись руками лица, я ощутил под пальцами бычью морду. Тварь пожирала меня, отнимая рассудок.
Я ждал, что душой моей овладеет Зевс, и к приходу омерзительного чудовища оказался не готов. Цепляясь за остатки угасающего сознания, ещё попытался узнать этого бога. Дивуносойо, сын Персефоны, рассказывал, помнится, что у него может быть бычья голова. Но что общего у этого охваченного гневом и похотью урода с моим очаровательным, ласковым Дивуносойо, которого я знал и любил? О, Посейдон, неукротимый и непредсказуемый, Владыка морей, Колебатель земли, порождающий чудовищ!!!
Тьма поглотила меня.
На свет явилось новое существо.
Слитый воедино бык и человек.
Минос — бык, Мино — тавр.
Чего следовало ожидать, если отец явился родившей меня в облике бычачьем?
Царица повернулась ко мне, угрожающе задрав блестящий смертоносный хвост с крючковатым жалом.
Кровь ярости заливала мои глаза.
Ты ужасаешься, мама?!
Ты всю жизнь учила своих детей владеть страстями?!
Так вот, получай! Это — правда.
Твой напиток отворил мое сердце,
и все, что годами копилось в нем.
хлынуло наружу, как вода в пробоину в днище корабля.
Ты, зачавшая своих сыновей в грязи и похоти!
Теперь-то я вижу твою сущность. Отвратительный скорпион, всегда готовый ужалить исподтишка!
Преисполнившись беспощадной, как смерть, силы, наклонив бычью голову, я бросился на Европу. Она вскинула верхнюю из четырех пар конечностей, украшенную устрашающими клешнями, пытаясь защититься. Попыталась достать меня хвостом, но жало сломалось о бронзовую кожу чудовища. Тварь, победившая Миноса, запрокинула голову и победно заревела. Эхо подхватило рев и разнесло по всей священной роще.
Жрицы узнали это божество и начали было почтительно склоняться перед ним, но замерли, так и не завершив поклона. Потом Пасифая испуганно крикнула:
— Диво! Великое диво! Не божественный бык, владыка морей, синекудрый колебатель земли явился нам!!! О, боги, кто он, соединивший в себе две стати: облик бычачий и человеческий?
Она на мгновение замолкла, прислушиваясь к божественным голосам, и вдруг завопила, исступленно воздевая кулаки в небеса. Она кричала пронзительно, как роженица.
— Вот тот, кто пожрёт великое царство!!! Тот, кто захватит трон исконного владыки Крита!!!
Все подхватили её голос с удивительным единодушием.
— Смерть разрушителю! Смерть богоборцу!
И неистово накинулись на меня, стремясь повалить и растерзать. Они драли мою плоть золотыми накладными ногтями, кусали, норовя выхватить из живого тела мясо. Горячая кровь струйками потекла по груди и животу. Ревя от боли и ярости, я пытался поддеть рогами, разорвать мощными руками нападавших, но звериным чутьем понимал, что толпа безумных старух сильнее.
Мне с трудом удалось перевернуться на живот, подтянуть ноги к подбородку, подставляя под удары и укусы поросшую жестким волосом спину, и, улучив момент, резко, как лук, у которого соскочила тетива, выпрямиться. Стряхнув с себя жриц и не дожидаясь повторного нападения, я, сминая кусты, бросился в дубраву. Женщины погнались было за мной, грозя порвать в клочья, но постепенно отстали.
Оторвавшись от преследовательниц, я настороженно огляделся, принюхался. Но ничего тревожащего не почувствовал. Зато явственно ощутил призывный запах телки, ждущей своего быка. Не раздумывая, помчался к ней. Роща, ожив, сопротивлялась мне, подставляя под ноги корни, цепляясь ветвями за рога, кидая от ствола к стволу. Наконец, впереди показался прогал.
Выскочив на поляну, я вскинул руки со сжатыми кулаками и опять страстно заревел, призывая телку. Её не было, зато мои звериные, чуткие уши уловили шорох в ветвях дуба. Я стремительно развернулся, и в это время огромная змея набросилась на меня. Я успел увернуться с животной ловкостью, невообразимой в столь грузном теле, и, оглушительно вострубив, кинулся на врага.