Крутой сюжет 1994, № 01
Так что пора уходить, иначе эти парни испытают шок, увидела вдруг рядом с собой незнакомого пришельца. В три прыжка я достиг стены, перемахнул через нее, спрыгнул в густую высокую траву, и уже не заботясь о том, буду замечен или нет, спокойно пошел к автобусной остановке у развилки.
Все это серьезно, все это достаточно серьезно. В данном случае не женщина в халате с тибетским мотивом меня занимала, вернее, не только она. Парень, которого она ткнула толстой спицей в грудь, был одним из троих, поджидавших вечером Рындина возле его дома. Я не мог ошибиться, этого малого я «отключил» вторым по счету, успел рассмотреть, там светло было.
Понятно, это боевики. Проходят специальную подготовку, в том числе и психологическую. Весьма специальную. С привлечением профессиональной заклинательницы, читающей мантры. Впрочем, на месте этой женщины мог бы находиться и шаман с бубном. Или древняя деревенская старушка, читающая заговор. Если уж зубную боль заговаривали, то такой пустяк, как удар толстой вязальной спицей, вообще внимания не заслуживает. В мантрах практически весь эффект достигается за счет ритма, тембра и чередования звуков. Как, собственно, в камланиях и заговорах. Язык, на котором произносится заклинание, в любом случае не играет главную роль.
Зато боевики остаются боевиками. Но ведь какая-то охрана у этой «Рицы» должна быть? И еще омоновец Володя в охране Гладышева. Еще несколько человек? Об этой спецгруппе никто не знал? Нет, те, кому положено, знали. Стоило Рындину немного пошуметь, как ему нанесли визит. В первый раз его, естественно, убивать не собирались, целью было демонстративное запугивание на глазах у прохожих и соседей. А потом, когда он не одумался, его убрали. Похоже, что существует связь между первым нападением на Рындина, его убийством, этим охраняемым коттеджем и женщиной в халате с тибетской вышивкой.
Я сидел у окошка в автобусе, ехавшем в город, смотрел на убранные поля с желтоватой стерней, на одинокое дерево, видневшееся вдалеке, почти на линии горизонта. И вдруг — словно вспышка иного, нездешнего света, словно кадр из какого-то старого фильма мелькнул в сознании. Что же привиделось мне? Поселок, окраина, домики окружают небольшую асфальтированную площадку, возле которой стоит столб с жестяной табличкой на нем. Автобусная остановка? Где это? Я был там когда-то? Конечно, нет. Попытаемся взглянуть на табличку, что там написано? Буквы не хотят складываться в читаемые слова, так бывает во сне, навыки чтения и письма в подсознание не заложены. Но ведь это совсем не сон. Что ж, тогда пройдем дальше, вон в ту улочку, что выходит к автобусной остановке. Панорама послушно сдвинулась, домики, что были впереди, оказались сбоку. И тут, без всякого внутреннего усилия с моей стороны появился дом с красной черепичной крышей. Он так быстро надвинулся на меня, что не оставалось сомнений — этот дом с чем-то связан. Или с кем-то. Я видел его до мельчайших деталей, до трещинок на пожелтевшей стене, до потеков краски на стальных, зеленого цвета воротах. Ворота новые, прочные, а дом староват. Штукатурка в трещинах. Почтовый ящик синего цвета. Номер! Я отчетливо различаю номер дома — сорок восемь. Но где же этот дом стоит, на какой улице? Видение стало рассеиваться, опять почему-то появился дорожный указатель «село Коренное — 5 км». Этот указатель как-то связан с домом номер сорок восемь неизвестно на какой улице?
* * *Вечером я позвонил жене Рындина. Вдове Рындина. Уже тринадцать дней, как вдове. Я спросил ее, где живут родители покойного мужа. Вопрос мог показаться ей странным, она могла насторожиться, заподозрить меня в чем угодно. Но вдова не стала спрашивать меня ни о чем. Она просто сказала бесконечно усталым, хрипловатым голосом:
— Это здесь недалеко. Километров пятнадцать-двадцать от города. Село Коренное. Улица Короленко, сорок восемь.
— Спасибо, — только и смог сказать я.
В Коренное я поехал назавтра, во второй половине дня. Автобус миновал развилку с дорожным указателем, потом пересек неширокий лесок, поехал по дороге через поле. Обочина дороги усеяна соломой, слева далеко на горизонте словно мираж, маячили башни многоэтажек.
Село спряталось в низине среди степи. Остановка автобуса оказалась точно такой, какой я «увидел» ее вчера, возвращаясь из Дубков в город. Странная деталь — на табличке в самом деле практически ничего нельзя было прочесть, разве что пытаться по оставшимся буквам догадываться, что там было написано раньше. Не прошло и пяти минут, как я стоял перед зелеными воротами с синим почтовым ящиком.
На клацанье ручки калитки никто не отозвался. Тогда я вошел во двор и постучал в занавешенное окошко. Что же, я даром ехал? Послышались шаги в сенях, щелкнул ключ, дверь приоткрылась, я увидел маленькую кругленькую старушку в черном платке и в телогрейке, надетой поверх черного платья. Старушка очень похожа на Рындина. Точнее, он был на нее похож.
— Добрый день, — сказал я, потом произнес заранее приготовленную фразу: — Я близкий знакомый Жени, работал вместе с ним когда-то.
Старушка еле слышно произносит: «Входите», я прохожу сени, через комнатку с печью, покрытою белым кафелем и попадаю в «залу» со старой мебелью, старым телевизором, с иконой Божьей матери в углу на стене. Фотопортрет Рындина на комоде наискосок по нижнему углу перевязан черной лентой.
— Вот понимаете, — бормочу я, — как получилось, не был на похоронах.
Похоже, мое отсутствие или присутствие на похоронах не имеет значения для маленькой круглой старушки. Она жалуется, что Женю похоронили на городском кладбище, а не здесь. Совсем недалеко ведь было везти, здесь вся родня похоронена, сейчас из села все уезжают, теперь на их закутке на кладбище места всем хватит, ей самой давно пора уже там было лежать, чтобы не доживать до такого дня.
— Мария Федоровна, — осторожно говорю я, — мы с Женей в газете работали вместе. Это было давно, я только начинал тогда (я помню о разнице чуть ли не в два десятка лет) — я знаю, что он писал, он показывал мне как-то. Многое не успел опубликовать. Ну, времена такие были, сами понимаете. У него должно было остаться что-нибудь здесь…
Самое сокровенное Рындин должен был хранить здесь, потому что супруге не по душе были его занятия «писаниной». Я почти убежден в том, что именно так и было. И мои предположения оправдались. Старушка, не говоря ни слова, идет в соседнюю комнату, потом возвращается с двумя общими тетрадями.
— Может, вот это? — неуверенно произносит она.
— Да, Мария Федоровна, — киваю я, едва взглянув на страницы, исписанные аккуратным, но трудночитаемым почерком. — Мария Федоровна, тетради я вам обязательно верну. Просмотрю и верну. Я вам расписку оставлю, что взял тетради.
— Какую еще расписку… Берите, коли надо.
Я готов под землю провалиться. Вот так, представляясь знакомыми умершего, приходят к его родственникам и скорбно напоминают об имевшем якобы место одалживании некоторой суммы денег — неудобно, мол, что так получилось: он умер, а деньги вернуть не успел. И им отдают, как мне эта старушка дает тетради. Но ведь я это делаю ради… Ради кого? Рындину теперь все равно, даже если я отомщу за него, а что касается меня, так я давно понял, что отмщение смысла не имеет. Зачем же я все это делаю? Но что-то внутри заставляет меня отринуть доводы скучной житейской премудрости. Я торопливо прощаюсь со старушкой, имя и отчество которой узнал всего несколько минут назад, тайком взглянув на конверт с адресом, лежавший на этажерке.
* * *Сев в автобус, я сразу начал поспешно листать тетради Рындина. В них записаны его раздумья. Не так уж и мало. Подавляющее большинство людей такого не оставляют. Некогда. Надо зарабатывать на кусок хлеба или на ломоть ветчины. Или на серебряное ведерко с икрой плюс загородный особняк плюс круиз по Средиземноморью. У них тоже существуют мысли, но это скорее руководство по эксплуатации собственного мозга и тела, а также заповеди типа: «Сидеть лучше, чем стоять, а лежать лучше, чем сидеть».