Крутой сюжет 1995, № 02

Когда я наконец поднялся, в углу вовсю кипела драка. Помощь, похоже, Князю и не требовалась. Горбоносый партизан, зажав ладонями горло, сидел у стенки, сипло втягивая багровыми щеками воздух, а Исай, влупивши свой гиреобразный кулак в шершавый бетон, крыл всех и вся отборным матом, слабо понимая, что же, собственно, происходит. Князь тем временем старательно выбивал дурь из третьего противника, коренастого плотного мужика, неплохо державшего удар. Но держать эти самые, летевшие со всех сторон, удары ему только и оставалось, со стороны казалось, что у Князя шесть рук и столько же ног.
Рецидивисты-полосатики, обожавшие подобные зрелища, сгрудились вокруг. Правда, ближе четырех-пяти метров никто не приближался, дураков помирать от случайного рикошета не было.
Спустя полминуты боеспособным остался лишь Исай, его кентов Князь вырубил наглухо. Оно и понятно, ребята были примерно одного с Витькой веса, а выстегнуть тушу на добрый центнер — это посерьезнее.
На кулаки Исай уже не надеялся, в его руке сверкала длинная, остро отточенная отвертка. Поэтому Витька не спешил, не прекращая очень похожего на танец непрерывного скольжения вдоль стенки, он пытался подобрать момент удара. Исай тоже не рвался в атаку, понимал, что колоть надо наверняка. Он вроде бы уже допер, какой косяк упорол, связавшись с Витькой.
Князь смотрел не на отвертку, а в глаза боксера, смотрел очень внимательно, не отвлекаясь. Но, когда я рванулся перехватить руку Исая, остановил резким возгласом: — Я сам, не лезь!
Исай на микросекунду качнулся, скосив взгляд на меня, тут-то Витька и ударил. Босая ступня — тапочки он скинул в самом начале драки — вонзилась Исаю в правый бок, в область печени, удара рукой я не заметил, но голова боксера резко откинулась назад, Князь взвился в воздух и впечатал пятку левой ноги точно в переносицу уже оглушенного противника. Отвертка жалобно звякнула о бетонный пол, Исай трубно взревел и рухнул на колени. Из ушей и криво расползшихся губ побежали тонкие ручейки крови, а под носом вырос огромный пузырь зеленой слизи.
— Финита, — Князь отыскал глазами тапочки, но даже нагнуться не успел, какой-то шустрый подхалим подхватил их и протянул победителю. Как и следовало ожидать, подшестерить решил литовец Янка, страшно довольный видом изуродованного обидчика.
— Валяется тут говно всякое, — собрался он было пнуть Исая ногой, но надругательства над полутрупом Князь не допустил. Шакальи выходки он не уважал еще больше, нежели махровый беспредел.
Дверь лязгнула и распахнулась. Во дворик влетела целая бригада ментов, вооруженных дубинками и газовыми баллончиками. В качестве атамана мусорского казачества выступал зам. по POP, кряжистый подполковник с вечно сизым носом и холодными глазами садиста.
— К стене! — менты заработали дубинками, принуждая нас замереть, опершись на стенку ладонями и широко расставив ноги. — Горчаков, — режимник остановился перед Князем, с любопытством поглядывая на начавших оживать Исая с дружками. — Кто их Избил?
— Солнышко повлияло, — сунулся я и тут же получил дубинкой по хребту.
— Чего молчишь? — режимник продолжал смотреть Витьке в глаза, — отвечай, если спрашивают.
— Да сажай, чего уж там, — Князь опустил руки и развернулся, — только сперва лепилу позови, его в санчасть нужно, — показал он на окровавленного Исая…
Князю дали три месяца одиночки, дела хозяин решил не раздувать. Непонятно за что отхватил пятнадцать суток штрафного изолятора и я. Исая увезли в Ригу, в центральную тюремную больницу, больше в тот срок мы с ним не встречались.
В самый канун нового, восемьдесят восьмого года Витька вышел из одиночки, но оставаться в одной камере нам пришлось недолго. Начали дербанить особый режим на легкие и тяжелые статьи, мои мошеннические выходки оказались полегче валютных и контрабандных Князевых дел, и меня переводили в другую колонию, тогда как тяжеловес Витька оставался в Даугавпилсе. Прощаясь, мы условились поддерживать связь и любой ценой встретиться на свободе, сдружились все-таки здорово и терять друг друга не хотелось. Правда, конец моего срока приходился на начало девяносто первого года, а Князю свобода светила лишь в девяносто шестом, но он надеялся на скорые перемены к лучшему.
— Выйдешь, позвони в Таллинн, матери — адрес и телефонный номер он записал в мой блокнот собственноручно, — она тебе расскажет, что и как. Не пропадай, пожалуйста. — С тем мы и расстались…
Часть первая
В начале февраля девяносто первого года на Ригу навалились две беды разом. На улицах свирепствовали невиданные для привыкшей к теплым зимам Прибалтики морозы и рижский ОМОН, последний, отстаивавший в столице Латвии интересы рухнувшей империи, легион отборных верных присяге головорезов.
Я освобождался из Валмиерской колонии пятого февраля и, наслушавшись ужасов о природно-омоновском разгуле, искать в Риге приключений не собирался. Тем более, родной Минск манил, как магнитом. Однако, за два дня до последнего звонка неожиданно получил весточку от Князя. Вообще-то, связи мы не теряли, регулярно обменивались малявами через центральную больницу, но это письмо я получил из рук цензора. Отправлено оно было со свободы.
Витька сообщал, что из Москвы наконец пришел долгожданный ответ на многочисленные жалобы, срок сократили наполовину, а, поскольку половина истекла накануне, его тут же погнали в шею, даже очередную пятнашку в изоляторе не успел досидеть. Поэтому мне надлежит прямо из Валмиеры дуть в Ригу, где в шесть вечера он будет ждать у входа в кинотеатр на улице Суворова.
Известие обрадовало. До сих пор я толком не определился, чем же заняться, куда ехать, где жить. Произошедшие за последние годы перемены здорово кружили голову, вроде бы и дождался своего часа, но перемены же и пугали. Точнее, заставляли воздержаться от необдуманных решений и сперва хорошенько присмотреться, что к чему. Одному этим заниматься трудновато, а вдвоем все полегче, тем паче Князь писал, чтобы о деньгах я не думал и до встречи с ним в авантюры не впутывался.
До Риги меня довезли на стареньком «москвиче» вентспилсские ребята, подъезжавшие к зоне по арестантской надобности. Доставили прямо на Суворова, высадили у крохотного уютного кафе неподалеку от кинотеатра. Там я до назначенного Князем времени и просидел, истратив на кофе с коньяком щедро выданные хозяином сорок рублей. Именно столько наваливало государство нашему освобождающемуся брату в качестве выходного пособия. На шмотки, еду и крышу над головой немного не хватало, зато хватило на три чашки кофе и сто пятьдесят коньяку. Заплатив по счету, я понял, что не приди Князь к месту встречи, без криминала не обойтись. Но Витька появился вовремя.
— Да-а, не Микки Рурк, — оглядел он меня с ног до головы, покосившись на рекламный плакат суперэротического боевика «Девять с половиной недель», под которым мы и встретились, — видок у тебя того-с, подгулял.
За четыре года шмотки, естественно, слегка вышли из моды и подгнили, и потом целую неделю перед освобождением я беспробудно пьянствовал, самогону в зоне было завались. Но Витька сам-то выглядел ожившим покойником. Белый, как снег, лысый, худой, только что одет с иголочки.
— Пошли, — Князь кивнул в сторону ярко освещенных витрин комка. — Будем из тебя человека делать.
Полчаса спустя, переодетый во все новое и фирменное, я вошел вслед за Князем в холодный мрачный подъезд старого шестиэтажного дома, фасадом глядевшего на кинотеатр, у которого мы встретились. Обитую кожей дверь с почерневшей медной табличкой Витька открыл своим ключом и приглашающе подтолкнул меня в прихожую: — Прошу, только ноги вытирай, Илонка у меня чистоплюйка…
О хозяйке квартиры, Витькиной подруге Илоне, я слышал еще в Даугавпилсе. Князь много о ней рассказывал, особенно когда получал из Риги очередное письмо. Незадолго до Витькиного ареста они чуть не переженились, Илона хотела и в тюрьму приехать на роспись, но Князь от брака воздержался. Хотя, по моему разумению, если кого из женщин и любил, так только мать и свою рижскую подружку.