Дневник 1953-1994 (журнальный вариант)

Можаев говорил мне о своей беседе с “большим начальником” насчет меня. “С Феликсом, что ли?” — спросил я. Сначала Можаев отрицал это, но потом сказал, что да, с Феликсом. Он сказал Феликсу, что нужно давать мне квартиру в Москве, нужно мне помочь, как он, Феликс, помог А. Ткаченко и еще кому-то. Я же в ответ сказал Можаеву, что я благодарен ему, но что я не верю в это дело, не верю, что это может состояться.
Вася Афонин, напившись, ругал всех писателей подряд, даже Льва Толстого, который его чем-то не устраивает. Странно, как он устраивает сам себя, ведь устраивает же!
Покупаю по возможности “Трибуну люду”, но приходят номеров пять-шесть за месяц. Видимо, остальные номера нам читать вредно. Уже около двух месяцев не доставляют нам “Пшекруй”. Обязаны доставлять подписчикам, что бы там ни печаталось, — деньги же заплачены, наш договор с государственной организацией, другими словами, заключен, — так нет же! — хотят — доставляют, не сочтут полезным — не будут доставлять. Хоть начинай тяжбу, спрашивай, на каких конституционных основаниях прекращена доставка издания из дружественной социалистической страны? Может быть, и это нарушение элементарных прав — признак силы нашего государства, признак его доверия к собственным гражданам, веры в нашу идейную стойкость? Наоборот: все это — от слабости и страха.
Два дня назад умер Косыгин. Наше радио и телевидение сообщили об этом сегодня. Мы слышали об этом по западному радио вчера, а сегодня мне сказали, что впервые западные радиостанции сообщили об этом еще позавчера. Так — опять же — как выглядят в этом свете наши отечественные службы информации? Кажется, они сами вынуждают, толкают нас слушать, прислушиваться к тому, что вещает заграница. Сами. А потом кого-нибудь винят. Так всегда оправдываются те, кто виноват сам. Из костромских анекдотов: армянин спрашивает, все ли можно купить в Костроме. Ему отвечают, что, в принципе, все можно. Армянин приезжает, ходит по городу, спрашивает: где такой магазин — “Принцип”? <...>
27.12.80.
24 декабря хоронили Татьяну Шувалову. Руководитель Союза художников А. П. Белых заседал на областной партийной конференции, и его оттуда на похороны не отпустили. Начальство было представлено Ермаковым, заместителем начальника Управления культуры. И все. А ведь прощались с художницей, которой Кострома будет долго гордиться. Припоминаю похороны Е. Ф. Старшинова. Он был членом горкома партии, секретарем писательской парторганизации. Бывший офицер-фронтовик, безукоризненно идейно правильный человек. И помню, мелькнуло в толпе лицо Шевцовой, секретаря райкома по идеологии, и никто, кроме нас, его товарищей, доброго слова о нем не сказал. Да и просто памяти не почтили, у гроба не постояли. Странные нравы в нашем королевстве.
Шувалова умерла, как и Семин, в пятьдесят один год <...>.
Разослали в эти дни сто или чуть больше новогодних поздравлений. Все-таки — праздник, да и черта какая-то, которую переступаешь — миг, и считай себя на год старше.
  
А Я ГОВОРЮ ВСЛУХ: КОНЦА СВЕТА НЕ БУДЕТ...
 
Из дневниковых записей 1981 — 1982 годов
 
5.1.81.
<...>
Вот и отпраздновали Новый год. Уложив Ольгу спать, заходили в новогоднюю ночь Бочковы [71]. Остальные праздничные дни прошли без гостей, тихо и спокойно для души. 31-го пришла телеграмма из “Советского писателя”, поздравили с выходом книги [72]. Может, и правда вышла, думаю я теперь, — настолько устал ждать. Чем дольше не выходит, тем страшнее перечитывать, да и не стану. Ту не перечитывал и эту не буду: не смогу. Собственного — теперешнего — суда своего боюсь.
Пришли новогодние поздравления от Ф.Абрамова, С.Залыгина, А.Адамовича. Тома прочитала письмо Адамовича [73] и расстроилась: показалось ей, что я скрыл от нее какие-то упущенные мною возможности перебраться в Москву. А я, разумеется, ничего не скрыл; все эти “возможности” более всего— разговорные. Да и что такое — нынешняя литературная Москва? “Что имеем, не храним...” — не нами сказано.
Сегодня звонил Ф.Абрамов, советовался: включать ли в третий том статью 54-го года о Бабаевском и прочих [74]. Ему говорят, что статья и сегодня заденет Бабаевского, Е.Мальцева, затронет столь чтимую память критика А.Макарова и т.д. Я посоветовал печатать. Единственный серьезный аргумент против: это стилистическая неровность статьи, в ней — сильная и неизбежная дань тогдашней политической фразеологии. Но умный читатель поймет и простит.
В январской “Иностранной литературе” Селезнев и Кожинов плохо выглядят в споре с Лакшиным и Карякиным о Достоевском [75]. Их узкие и мелкие цели, их пренебрежение к иной мысли, к иной культуре, их настаивание на глобальном и первостепенном — несравненном! — значении Достоевского способно только оттолкнуть.
Кстати, толкуя о Достоевском и “народности”, они обходят простой и очевидный факт: народному миросозерцанию художественный мир Достоевского— чужой. Толстой с народным миросозерцанием считался больше и понимал его лучше; и в конечном счете смог его выразить, проникся им.
8.2.81.
Вчера вернулся из Москвы. Ездил на пленум правления “Советского писателя”. Книжка моя о Быкове появилась в Костроме в середине января: 54 экземпляра на всю область. Я так и не понял, почему одна из работниц базы книготорга (точнее, одна из товароведов) решила сообщить о том, что книга поступила. Но она позвонила, я явился и забрал 44 книжки. Одну подарил этой женщине <...>. Потом я жалел, что забрал столько книг; подумалось, что позднее я бы все равно сколько-то купил бы в Москве, а тут вышло так, что в Костроме книжка в продажу не поступила практически совсем. Да что было поделать — не возвращать же.
Большую часть книжек уже отослал, раздарил. Уже пришли письма от Быкова [76], Лазарева [77], Петра Алексеевича Николаева [78]. Пока не ругают. Давно ничего нет от Богомолова [79].
31 января выступал на межвузовской конференции, посвященной Некрасову. Впрочем, тема конференции была обозначена широко: что-то вроде— Некрасов и литература Верхней Волги; много было краеведческих докладов. Яже обозначил свою тему так: “Провинциальная русская жизнь как источник литературного творчества”. Текст, смонтированный из статей ярославской книжки [80], а кое в чем и новый, я читал, и, кажется, произвело впечатление это мое сочинение, моя взволнованность и прочее.
Почти весь январь ушел на чтение и рецензирование рукописей: некоего Коноплина (по просьбе Ивана Смирнова, ярославского отв. секретаря), потом Г.Баженова (о благосклонности к нему просил Залыгин, но я написал не очень-то лестно), потом С.Трегуба и, наконец, некоего неизвестного, чьи рассказы были переданы мне через Тому ректором технологического института Сусловым (оказалось, что сочинил их сын академика Ильюшина, изобретателя каких-то прекрасных бронебойных снарядов). Так что мало доволен я этим месяцем, столь удачным в прошлом году.
В Москве виделся с Оскоцким, Е.Сидоровым (были на пленуме), а также с Аннинским [81], да и еще с многими, правда, на ходу. Побывал только в “Дружбе народов” и совсем мельком в “Нашем современнике” (брал январский номер журнала для мамы). <...>