Больше, чем это

– От этого «так сложилось» ты плачешь, Сетти, – мягко проговорил Гудмунд. – И это уже совсем нехорошо. – Он снова сжал Сета в объятиях. – Для меня, во всяком случае.
Сет промолчал, боясь, что голос дрогнет.
– По крайней мере, – радостно заявил Гудмунд, выдержав паузу, – иначе вы не переехали бы из Англии сюда. А если бы вы не переехали, я никогда не узнал бы об ЭТОМ.
– Хватит тянуть, – со смехом попросил Сет. – Ты же знаешь, что такое крайняя плоть.
– В теории, – кивнул Гудмунд. – Как подумаю, что у меня она была и кому-то хватило наглости взять и оттяпать ее без спросу…
– Прекрати, – велел Сет, снова со смехом шлепая Гудмунда по руке.
– Точно?
Обхватив Сета снизу, Гудмунд притянул его к себе целиком и уткнулся носом в затылок.
– Подожди!. – прошептал вдруг Сет.
Гудмунд замер:
– Что такое?
– Вот это.
– Что именно? – не шевелясь, уточнил Гудмунд.
Но как ему объяснить? Что именно?
Вот это – объятия Гудмунда, руки, которые ласково и надежно тебя держат и никуда не отпустят. Объятия, до которых сейчас, кажется, сжалась вся вселенная.
Вот это. И все.
– Да, ты большая загадка, – прошептал Гудмунд.
Сет почувствовал, что Гудмунд тянется куда-то рядом с кроватью, и, обернувшись, увидел занесенный над ними двумя телефон.
– Мы же договорились, – начал Сет, – никаких фотографий моего…
– Я не за этим, – успокоил Гудмунд и нажал кнопку. На экране появился портретный снимок по плечи – двое парней на одной кровати. – Это для меня, только для меня.
Перегнувшись, он поцеловал Сета в губы и щелкнул камерой телефона еще раз.
А потом отложил телефон, притянул Сета еще ближе и поцеловал снова.
 
19
 
Сет открывает глаза на кушетке. Тяжесть на сердце такая, что не вздохнуть.
«Боже. Нет, пожалуйста, нет».
Сон снова настолько реалистичен, что Сет невольно утыкается носом в ладони – вдруг на них остался запах Гудмунда? Нет, не остался. Но он все равно его помнит, запах соли, дерева, тела и чего-то очень личного, и от этого сердце щемит еще сильнее.
– Черт, – надломленным голосом говорит он, садясь. – Черт-черт-черт-черт-черт…
Сгорбившись, он качается взад-вперед, пытаясь унять тупую боль.
Очень больно. Тоска по Гудмунду становится невыносимой. Тоска по тому, как с ним было надежно, легко, весело и спокойно. По физической близости тоже, но больше по единению, по слиянию душ. По бережной заботе и ласковым объятиям.
По любви, наверное.
А еще по чему-то сокровенному. По собственному тайному, секретному миру, в который никому нет хода, который закрыт от родителей, брата и даже остальных друзей.
И теперь его нет.
«Неужели один раз умереть недостаточно? Придется проходить через это снова и снова? Нет, – отвечает Сет сам себе. – Потому что можно умереть и прежде смерти».
И еще как. И не раз.
Так почему бы и не после?
Он снова увиделся с Гудмундом. А пробуждение – как смерть, только еще более мучительная, чем тонуть в океане.
«Не могу, – думает Сет. – Не выдержу».
Похоже, он снова проспал целую ночь. Свет, сочащийся из-под штор, голубоватый, как на ранней заре. Вставать не хочется и даже не очень можется, но в конце концов переполненный мочевой пузырь заставляет вскочить и подняться в ванную. Вчера, облазив десяток домов, Сет в попытке оттянуть очередной реалистичный сон наладил кашляющие трубы в душе и раковине. Потом натаскал стаканом воды в давно пересохший бачок унитаза и чуть не пустился в пляс, когда после нажатия на кнопку смыва в чашу обрушился водопад.
В эту ванную он и отправляется. Совершив ежеутреннюю процедуру, умывается под холодным душем, взяв вместо мыла затвердевший кусок жидкости для мытья посуды. Задерживая дыхание, он снова и снова подставляет лицо под немилосердно ледяную воду, надеясь сбросить полусонную одурь.
И груз, который по-прежнему давит, грозя расплющить в лепешку.
Сет вытирается прихваченной футболкой и идет обратно в комнату – переодеться в чистое. Нужно раздобыть еще одежды, причем полегче, на жаркую погоду, и, может, каких-нибудь подвесных фонарей, чтобы светили ночью. Еды тоже надо. Разгрузить оставленную снаружи тележку и съездить за остальным, только на этот раз не торопиться и выбирать получше.
Да. Этим он и займется.
«Шевелись, – велит он себе. – Не тормози. Не залипай».
И все равно он застывает на минуту над рюкзаком с одеждой, ощущая за спиной пустынный дом, дверь в кухню и черный ход, ведущий на террасу.
Тот самый, который он открыл тогда человеку в комбинезоне.
И мансарду наверху, где он ждал в одиночестве все эти жуткие, кошмарные вечера, пока искали того человека с Оуэном, все эти вечера, когда родители обходили его и друг друга стороной и когда папа начал принимать успокоительное, с которого так до сих пор и не слез.
Сет так до конца Гудмунду и не рассказал, а ведь был шанс, была возможность…
Возможность для чего? Получить прощение? Оправдание?
Если бы он от кого-то и принял прощение, то от Гудмунда. Прямо тогда. И даже теперь он до конца не понимает, почему не воспользовался.
Он помнит, как лежал в кровати с Гудмундом, прижавшись к нему вплотную, теснее не бывает, и делился тем, что не рассказывал никому, кроме родителей и полиции.
В груди снова угрожающе ломит.
– Ладно, – выдавливает он. – Ладно.
Нога за ногу он плетется наружу перетаскивать продукты из тележки, изо всех сил стараясь не заплакать снова.
За утро Сет успевает совершить три рейда в супермаркет. Основная добыча – консервы и несколько приличных на вид бутылок с водой, а еще немного сахара, который не до конца окаменел, и от него можно откалывать куски. Еще сушеное мясо в вакуумной упаковке, которое тоже, может быть, не совсем мумифицировалось. А еще пара пачек муки – правда, на кой она сдалась, пока неизвестно.
Из туристского магазина он прихватывает несколько походных фонарей, а за углом от него находит небольшой «Маркс и Спенсер», где есть одежда. Скучнейшие шорты и рубашки (больше в папином стиле), но зато не придется париться в лыжной экипировке посреди лета. Интересно, какая тут зима и что будет, если до нее дожить?
Под палящим полуденным солнцем Сет разогревает на походной плитке банку спагетти. На том же пятачке в парке, что и вчера, снова глядя на заросли травы и кристально чистый пруд внизу.
И чуть не роняет банку при виде пары уток, которые греются на камне в центре пруда. Ничего такого особенного, обычные коричневые утки, тихо покрякивающие друг на друга.
Но все же. Вот они, тут.
– Эй! – кричит им Сет, не подумав. И они с возмущенным гвалтом взмывают в воздух. – Эй, вернитесь! Это я вас вызвал! Я!
Они исчезают за деревьями.
– Ладно… – вздыхает он, втягивая порцию спагетти. – Все равно вас не подстрелишь на ужин.
Он поднимает голову. Или подстрелишь? Для этого, прежде всего, нужно ружье, но ведь в туристском есть и охотничье…
Тут Сет спохватывается: это же Англия – по крайней мере, в его представлении. Здесь оружия в свободной продаже нет, в отличие от Штатов, где ружье можно прикупить в торговом центре между перекусом в «Макдоналдсе» и походом в кино. Родители ужасались, как положено европейцам, и не допускали в доме ни одного ствола. В результате Сет оружия даже в руках не держал, какое там стрелять.
Значит, охота исключается – в ближайшее время точно. Но банка спагетти вдруг кажется куда менее аппетитной, чем жареная утка. Хотя все равно он не умеет их жарить. Если это вообще возможно на походной плитке.
Вздохнув, он зачерпывает еще спагетти – ложкой, которую на этот раз не забыл взять. Усталость ощущается, но не такая, как вчера. Может, наконец начал уходить недосып, возникающий, когда умираешь? Все-таки смерть – изматывающая штука. Наверное, самая изматывающая в жизни.