Повести о карме

– Ты знаешь его имя?
– Ясухиро Сейичи, отец нынешнего главы школы Ясухиро Кэзуо. В семействе Ясухиро по сей день хорошо помнят, что сделал для них мой прадед. В школе на алтаре всегда жгут воскурения в память об Ивамото Йошинори. Сенсей относится к нашей семье с большим уважением и признательностью. И я считаю, что мне…
– Продолжай.
– Мне недостойно этим пользоваться!
Отец замолчал надолго. Я даже успел немного погордиться столь складным ответом.
– Хороший ответ, – отец слышал мои мысли. – Честный, правильный. Но у каждого листа бумаги есть две стороны. На них могут быть разные записи. Ты не желаешь унижать нашу семью? Память прадеда? Очень хорошо. Но не унижаешь ли ты своего сенсея?
– Я? Чем?!
– Ты избегаешь его додзё?
– Да!
– Потому что мы не можем заплатить?
– Да!!!
– Разве этим ты не оскорбляешь его?
– Оскорбляю? Я?!
Ударь меня отец, я был бы удивлен меньше.
– Ты выставляешь уважаемого Ясухиро, пусть и ненамеренно, корыстным человеком. Стяжателем, который учит ради денег, и только ради денег. А если он учит тебя ради памяти твоего прадеда? Не крадешь ли ты у него возможность почтить Ивамото Йошинори доступным ему способом? Отплатить наставнику обучением его правнука, угодившего в трудные обстоятельства? Ведь не всё в этом мире меряется деньгами, правда?
У меня отвисла челюсть. Такое никогда не приходило мне в голову!
– Вымой ноги, – велел отец. – Надень выходное кимоно. И не забудь простую одежду для занятий. Мы идём в додзё семьи Ясухиро. Да, ещё… Напиши мне иероглиф «хадзи».
– Где написать?
– В воздухе. Возьми плеть и напиши.
Я повиновался.
– Хадзи, – отец повторил мой жест. Взгляд его пронзал меня насквозь, – означает «стыд». Он состоит из двух частей: ухо и сердце. Знаешь, что такое стыд? Это когда ухо не слышит голос сердца.
Нет, подумал я. Стыд, мой досточтимый отец – это когда я, преданный сын и наследник, хочу рассказать тебе о гнусных подозрениях, касающихся твоей жены и моей матери. Хочу, должен и не могу. Язык не поворачивается. Вот это стыд, да. Сердце говорит, ухо слышит, разум требует.
А язык, изменник, заледенел.
Впервые я пожалел о своем совершеннолетии. С ребенка и спрос никакой.
4
«Записки на облаках», сделанные в разное время монахом Иссэном из Вакаикуса
Люди привыкают ко всему, даже к жизни в раю.
Привыкли и мы. Приспособились.
Многое изменилось к лучшему. Я говорю не только о войнах. Например, сошло на нет убийство новорожденных. Его стыдливо называли «когаэси» – «возврат ребенка» – намекая, что дитя не просто убили сразу же после рождения. Дитя вернули в мир богов и духов, что, согласитесь, совсем иное, можно сказать, благородное дело. Так или иначе, младенцев, по большей части девочек, быстро перестали душить платком. Семьи, не желающие кормить лишний рот – или не имеющие такой возможности – столкнулись с куда худшей заботой. Отец или мать, придушив новорожденного, в течение трех дней превращались в слюнявых идиотов, ходивших под себя и громким плачем требовавших молока. Кормить их было дороже, чем младенцев, а прикончить обузу означало самому утратить разум.
«Возврат ребенка» приобрел новое значение.
Детей, от которых хотели избавиться любой ценой, теперь оставляли в лесах, оврагах и болотах, чтобы их там сожрали дикие звери. Такие поступки напоминали азартную игру с непредсказуемым исходом. Если ребенка съедал волк, для родителя, отнесшего дитя в чащу, все заканчивалось благополучно. Убийство засчитывалось волку, а на животных дар будды Амиды не распространялся. Но если младенец умирал не в волчьей пасти, а от ночных холодов и отсутствия пищи…
Тогда убийство засчитывалось человеку, бросившему дитя в глухом месте. И «возврат ребенка» происходил немедленно, сокрушая убийцу.
При этом голодная смерть преступника, сосланного пожизненно на Остров Девяти Смертей, не засчитывалась как убийство судье, вынесшему приговор – или стражникам, доставившим злоумышленника на остров. Попыток объяснить все эти кармические сплетения, установить точные внутренние связи и закономерности, было множество. И что же? Они терпели крах одна за другой. На любое правило сразу находилось исключение.
Как писал святой Гокэнку:
Вот, вспорол живот.
Думал, что вспорол себе.
Нет, ошибся я.
Нашлись и такие, кто захотел использовать дар Амиды в корыстных целях. История мести самурая Хатано Тадаоки – вероятно, первого случая кровной мести после нисхождения Чистой Земли – легла в основу популярной пьесы театра Но «Чудо на холмах Ямару». Позвольте ничтожному монаху напомнить вам эти блистательные строки:
Сцена 1
Хатано Тадаоки:
О горе! О пламя адское!
Давно готовился я к убийству.
Заклятый враг мой, что же делать мне?
Убью тебя – ты во мне воскреснешь,
а я отправлюсь в преисподнюю,
накрывшись плащом бесчестья.
Жизнь тебе сохраню –
до конца дней не избавлюсь от позора.
Сколь же злосчастна моя судьба!
Хор:
Дрова, горящие в огне,
не горят так жарко,
как ненависть доблестного самурая!
Что же делать ему?
Хатано Тадаоки:
(выходит на авансцену, раскрывает веер)
Рази, мой ум, быстрей меча!
Сегодня я выпью смертельный яд.
Осушив чашу утром,
умру до полуночи,
но днем я встречусь с моим врагом.
(закрывает веер, поднимает чашу. Танцует, пьет)
Ха-ха-ха! О торжество!
Сцена 2
Исэ Такаёси:
Я Исэ Такаёси, враг господина Хатано!
Сегодня мне судили боги
пасть от его меча.
(проходит на середину сцены, становится напротив Хатано)
Но как же дар будды Амиды?
Убийца мой, знаешь ли ты?
Долг мой – предупредить тебя!
Хатано Тадаоки:
Ха-ха-ха! О торжество!
Всё знаю я, всё!
Вот, я убью тебя
и ты станешь мной.
Но в теле моём кипит чёрный яд
и к ночи ты скончаешься в муках!
В ужасных мучениях, да!
Кансэй [17]!
(убивает Исэ, забирает его маску и превращается в убитого)
Исэ Такаёси:
Вот я воскрес в новом теле.
Фуккацу!
Но нет времени для ликования,
ибо ждут меня страшные муки
и скорая кончина!
Но что это? Чу!
(обходит сцену, стуча в барабан)
Яд испарился, вытек со слюной и слезами.
Я здоров и полон сил!
О враг мой, доблестный Хатано!
Ты хотел погубить меня,
отравив себя самого,
но велик будда Амида, велик и милосерден.