Времена стекла и железа (ЛП)

Пристально посмотрев на неё, Табита принимает яблоко.
— На них и ходить больно. Правда, — она переводит взгляд на яблоко и, понизив голос продолжает: — в последнее время всё меньше и меньше.
Она откусывает и начинает жевать.
— Я думала, ты ушла, — тихо признаётся Амира.
Табита приподнимает бровь и сглатывает.
— Без своего плаща? посреди зимы? — хихикает она. — Амира, ты мне нравишься, но… — «Не настолько» так и не слетает с языка, потому что отдавало бы ложью. Она откашливается. — Это было бы глупо. И в любом случае, я бы не ушла, не попрощавшись. — Неловкая пауза. — Впрочем, если ты от меня устала…
— Нет, — тут же горячо разуверяет её Амира. — Нет.
Идёт снег, последние ухажёры, ворча, разъезжаются из лагеря по домам. Теперь Табита, не боясь, что её увидят, ходит вокруг трона не только ночью, но и днём.
— Теперь до весны не вернутся, — улыбается Амира. — Правда, потом, как только дни станут длиннее, будут усердствовать до самой темноты. Видимо, чтобы наверстать упущенное.
Табита хмурится и, пользуясь тем, что разговор свернул на близкую тему, на ходу спрашивает:
— Сколько зим ты здесь провела?
— Три, кажется, — пожимает плечами Амира. — А ты сколько зим провела в своих башмаках?
— В этих — первая, — Табита призадумывается, — но перед ней были ещё три.
— Ясно, и она последняя?
Табита усмехается.
— Нет, — хохотнув отвечает Табита. — Всего их семь, и эту я сносила только наполовину.
Амира с пониманием кивает:
— К весне наверное износишь.
— Хорошо бы. — Табита снова принимается кружить.
Зима с оттепелями уходит, мир пахнет подтаявшим снегом и мокрым деревом. Табита отваживается спуститься к подножию стеклянной горы за подснежниками и вплетает их тёмные волосы Амиры.
— Они словно звёзды, — шепчет Табита, и в Амире что-то трещит и трескается, будто лёд на суку.
— Табита, уже почти весна.
Табита, сосредоточено плетя хитроумную косу, отделывается мычанием.
— Я бы хотела, — Амира глубоко и тихо вздыхает, — хотела бы рассказать тебе историю.
Табита приостанавливается. Затем, снова принимаясь за косу говорит:
— Послушаю с удовольствием.
— Не знаю, хороший ли я рассказчица, — добавляет Амира, крутя и крутя в руках золотое яблоко, — но почему бы не попробовать?
Жил-был когда-то один богатый король, и судьба не подарила ему ни одного наследника мужеского пола, только чересчур красивую дочь. Настолько красивую, что мужчины невольно норовили коснуться её в коридорах и преследовали до двери покоев. Настолько красивую, что слова страсти неудержимо и безостановочно срывались с их уст, подобно бриллиантам и жабам. Сжалившись над поклонниками, король отвёл дочь в сторону и молвил:
— Дитя моё, только законный супруг сможет развеять чары на этих мужчинах. Только супруг помешает им тебя столь галантно обхаживать.
Тогда королевская дочь предложила устроить бал, чтобы эти мужчины смогли найти себе по супругу и наконец уняться, но короля это не позабавило.
— Ты должна вступить в брак, а то какой-нибудь стражник не удержится и отведает твоих целомудренных прелестей.
Дочь короля испугалась:
— А что, если тебе куда-нибудь меня отправить?
— Нет, — покачал головой король, — ведь тогда я не смогу за тобою присматривать.
— А что, если выбрать в мужья из соседних принцев? — предложила королевская дочь, которой совершенно не хотелось обзаводиться супругом.
— Даже не думай! — отрезал король. — Ты моё единственное дитя, и я не вправе предпочесть одного соседа другому. Политическое равновесие — дело шаткое и требует тонкого обращения.
По отцовским глазам королевская дочь поняла, что для себя тот уже всё решил, и поспешила опередить готовые сорваться с его губ слова:
— А что, если ты посадишь меня на вершину стеклянной горы, где до меня никому не добраться? Объяви, что меня получит лишь тот, кто взъедет на гору конным и в полном доспехе!
— Как же, въедет, — задумался король.
— Так ты бы сохранил целостность королевства, присматривал за мной и обезопасил от меня мужчин.
Что она просила, то и получила. И если не ушла, живёт на той горе до сих пор.
Замолкнув, Амира с потрясением чувствует на себе хмурый взгляд Табиты.
— Это… это же просто бред! — рычит Табита.
Амира удивлённо моргает. Вот и надейся после этого на сочувствие, на понимание.
— Даже так?
— Что это за отец такой защищает преследователей своей дочери из-за их же преследований? Это всё равно, что защищать волка от зайца!
— Я не заяц, — отвечает Амира, но Табита уже выпустила её косу и возмущённо расхаживая, продолжает:
— Разве ты виновата, что они неотёсанные мужланы? Уверяю тебя, Амира, даже будь твои волосы грубыми, как солома, и лицо серым, как грязная вода в чане с немытой посудой, мужчины — скверные мужчины — вели бы себя точно так же. Думаешь, ухажёры внизу горы тебя здесь видят?
Амира хранит молчание, не зная, что ответить… откуда эти противоречивые желания: с одной стороны — извиниться, а с другой — защитить себя?
— Ты сказала, что это твой выбор, — со злостью продолжает Табита. — Нашла выбор! Волчье чрево и стеклянная гора: или — или.
— На горе, — одними губами произносит Амира, — я ни в чём не нуждаюсь. Ни в пище, ни в питье, ни в крыше над головой. Никто меня не тронет. Только этого я и хотела: чтобы никто не трогал. Поэтому, пока я здесь сижу и ем яблоки, и не двигаюсь, всё необходимое у меня есть.
Табита на мгновение замолкает, и уже мягче говорит:
— А мне казалось, ты хочешь увидеть реку с гусями.
Амира не отвечает.
Табита продолжает, ещё больше смягчаясь:
— Мои железные башмаки не единственные на свете.
В ответ по-прежнему ни слова. Сердце Амиры так и грохочет, но тут вздох Табиты разрушает напряжённое молчание.
— Давай расскажу про железные башмаки.
Жила-была когда-то женщина, и полюбила она медведя. Это вышло случайно: просто она устала от долгого одиночества, а медведь был одновременно грозным и ласковым, опасным и умным, а ещё мог многое рассказать о том, как ловить рыбу и воровать дикий мёд из ульев. Под его взглядом она чувствовала себя особенной. Какая ещё женщина может похвастать тем, что медведь её не растерзал, а любит? Она любила его за то, что он любит её, как никого на свете.
Они поженились. Ночами медведь оборачивался человеком и в темноте делил с ней постель. Первое время он вёл себя нежно и заботливо, и женщина не могла нарадоваться своему счастью, но со временем изменился — не наружностью, которая стала ей знакома, как собственная, а обращением. Он стал гадким и ревнивым, обвинял её в желании найти медведя, который день и ночь носит человечье обличье. Сказал, что она ужасная жена и ничего не смыслит в том, как угождать медведям. Днём он ранил её словами, ночью причинял боль своим телом. Женщине приходилось нелегко, но разве любовь к медведю возможна совсем без боли? Женщина только больше лезла из кожи вон, чтобы угодить мужу.
На седьмой год супружества она вымолила разрешение повидаться с родными. Он согласился, но поставил условие — не разговаривать с матерью наедине, ибо опасался, что та настроит её против него. Женщина пообещала, что не станет, но, увидев синяки и царапины на теле дочери, мать тут же уволокла её для разговора с глазу на глаз. В минуту слабости женщина вняла нападкам на мужа. Мать называла её супруга демоном и чудовищем, уговаривала его бросить. Но разве женщина могла? Вопреки всему она считала его своим дорогим мужем. Ей просто хотелось, чтобы он стал прежним, как сразу после свадьбы. Что если на нём лежит проклятье, и только ей под силу разрушить чары?
Сожги его медвежью шкуру, посоветовала мать. Небось ей он и заколдован. Поди хочет быть день и ночь человеком, только говорить не велено.
Когда женщина вернулась к мужу, он был с нею ласков и мил, словно соскучился. Ночью, пока тот рядом спал в человечьем обличье, она тихонько взяла шкуру и бросила её в огонь, который развела.